Виктор КОРОЛЕВ
Первая любовь
Не хотелось мне идти на эти смотрины, ужасно не хотелось. Но она так настаивала, просила, умоляла. «Мама и папа хотят поскорее с тобой познакомиться! Ты пойми, для них же это очень важно!»
Мы с ней вообще-то очень разные. Даже не понимаю, что нас соединило пару недель назад. Случайно всё вышло. Назвать её красавицей язык не повернется даже у самого болтливого. Дружок увидел нас вместе, заржал: «По улице ходила большая крокодила…» Я не обиделся – ну и пусть она выше меня, пусть у нее далеко идущие планы, у меня-то никаких матримониальных намерений нет. Что, так и сказать её родителям? Зачем идти?
И вообще я какой-то пассивный в этой истории. Когда её предки укатили на дачу, она меня чуть ли не силой затащила к себе домой. Шикарная квартира – папа какой-то начальник, мама в торговле. Расположились в гостиной на огромном кожаном диване. Вот и вся любовь. Теперь иди знакомиться с предками. Они будут тебя прощупывать со всех сторон, а ты соответствуй ситуации и статусу жениха. Вляпался, дурак, так хоть покажи, что не совсем круглый… Не, не хочу я идти на эти смотрины!
«В субботу в шесть, не опаздывай, папа этого не любит». И в 18-01 я нажал кнопку звонка, держа в руках скромный букетик для мамахен.
– Здравствуйте, Геннадий! Рады познакомиться. О, мои любимые нарциссы, я могу на них часами любоваться! А вот эти домашние тапочки специально для вас приобретены, даже ценник не отрезали: если не подойдут, мы поменяем. Ну, мойте руки – и милости просим к столу!
Ждали меня здесь, похоже, годами. Глянули быстро на мои дырявые башмаки, подумали наверняка: «Ничего, хлебушко выкормит, водичка отмоет, будет – как все».
Стол ослеплял. Расстарались. Посадили меня напротив мамахен. Дочь – о правую руку, папахен – о левую, я посередине зажат.
– А как вы относитесь к спиртному? – папаша наклонил над моей рюмкой плоскую бутылку французского коньяка.
– Хорошо бы, – голосом Юрия Никулина пробормотал я, пытаясь прочитать незнакомую этикетку.
Налили всем. Папаша встал в торжественную позу:
– Предлагаю выпить за знакомство! Пусть оно ознаменует всё самое лучшее, и пусть наш гостеприимный дом покажется вам, Геннадий, родным!
«Ага, – подумал я. – Мало не покажется». Но чокнулся со всеми, пытаясь улыбчиво глядеть хозяевам в глаза. Рюмка была настолько маленькая, что я чуть не поперхнулся. Мамахен посмотрела на меня с лёгкой тревогой.
– А чем вы занимаетесь, Геннадий? – спросила она, дождавшись, когда застучат вилки.
Допрос начался. Под такую закуску положено принимать любые правила игры.
– Я журналист. Работаю в многотиражной газете.
– И какая, я извиняюсь, зарплата у вас? – подключился папахен слева. – Сколько, если не секрет, получаете?
– Зарплата маленькая, – после коньяка почему-то стало жалко себя, и я заторопился. – Но у нас еще гонорары есть. И у творческих работников, и у фотокорреспондента, например. У него один снимок – это дополнительно рубль. Вот вчера был легкоатлетический кросс, мы в кустах стояли, а тут победитель показался на тропе, кричу фотокору: «Вовка, рубль бежит!»
Папахен молча налил по второй. Мать с дочерью тоже как-то приуныли.
– И у вас рубль?
– Нет, у нас построчно. Больше напишешь – больше получишь. Недавно вот мой очерк опубликовали, триста пятьдесят рублей гонорару получил.
– Сколько-сколько?! – выдохнули они чуть не хором.
– Триста пятьдесят.
Мгновенно всё смешалось в доме. Папаша улыбался мечтательно, глядя в будущее. Мамаша елозила на стуле, не сводя с меня повлажневших глаз.
– Дочь, ты почему за Генночкой не ухаживаешь? Накладывай холодное нашему дорогому гостенёчку! Отец, налей ему!
Тот снова встал, говорил долго, опять про то, что «ознаменовано этой судьбоносной встречей», про детские голоса, которые «должны наполнять каждый нормальный дом». Праздник разгорался. По протоколу еще полагались горячее блюдо и обязательный торт.
– Геннадий, а каких писателей вы любите? – мамаша явно пыталась найти во мне родственную душу. – Вы любите Тургенева? Я обожаю его повесть «Первая любовь»!
– Да, конечно. И «Первую любовь», и «Асю». Но «Записки охотника» больше, – дожевывая копчёного угря, согласился я.
– А сколько времени вы писали этот очерк? – не отставала она.
– Долго. Целую неделю.
– Не-де-лю? За одну неделю – триста пятьдесят рублей?! Отец, ты слышал?
– Слышал-слышал, – отозвался отец. – И меня радует, что Геннадий уверенно стоит на своих ногах. Может, ещё по рюмочке до горячего? А завтра с утра можно всем вместе поехать на нашу дачу…
– Ура! – пискнула дочь, молчавшая всю дорогу.
– Отличная идея! – поддержала мать. – Оставайтесь у нас. Мы постелим вам на диване.
«Да он у вас скрипит, и простыня постоянно сползает», – чуть не выпалил я, но вовремя прикусил язык. Слава богу, хозяева приняли мое молчание за врожденную скромность, и это им снова понравилось.
– А что вам, Генночка, мешает каждую неделю писать по очерку? – умильно глядя на меня, поинтересовалась вдруг мамаша.
– Что мешает? Да ничего, наверное. Может, неустроенность. В бытовом плане…
– Вы же не женаты?
– Нет.
– А любовь в вашей жизни была?
Я мгновенно решил ответить «нет». Но она так глянула на свою дочь, ссутулившуюся над красной рыбой, что тут же передумал и ляпнул:
– Да, была. Мы безумно любили друг друга…
– Пойду посмотрю горячее, – сказала дочь, ни к кому не обращаясь, и закрылась на кухне.
– Ну, и как же складывались ваши отношения? – остывающим голосом поинтересовалась мамаша. – Вы собирались пожениться?
– Нет, она была замужем, – и тут меня понесло. – Муж был старше её и занимал высокое положение. Однажды застукал нас, но молча вышел. Как потом она рассказывала, он только и сказал ей: «Ты даёшь повод в свете говорить о себе». В общем всё очень трагично кончилось, а она так хотела стать писателем, детским...
– А что случилось? Почему трагично?
– Аня покончила с собой, она бросилась под поезд...
Мамахен смотрела на меня с едва скрываемым презрением, подбородок её дрожал. И тут взорвался папаша:
– Да это чёрт знает что такое! Это же ни в какие ворота! Зачем вы рассказали эту мерзкую историю? У вас что, гены такие – чужие жизни губить?
– Наверное, – смиренно признался я. – Какие гены, такой и крокодил…
Пока они удручённо молчали, я пошёл искать туалет, но в прихожей передумал и тихонько выскользнул за дверь, чтобы никогда больше не возвращаться в этот дом.
