На следующее утро, когда ладили мы кранцы за борт и разносили швартовые канаты по палубе, парни, невзначай и по ходу дела, втихаря, да поодиночке подходили и дружески толкали меня в плечо: «Ты извини - неправильно как-то вчера все у нас получилось!».
Само собой, кивал я в ответ дружески-благодушно: «Ерунда, с кем не бывает!». Даром разве тропы вокруг да около Шаолиньского монастыря топтал?
Полночи я вполне себе комфортно перекантовался в каюте Людмилы, где капитан при зажженной свече, под бутылку Москатель и консервов из тунца и спаржей, рассказывал про своего легендарного отца:
- Вот, ему в сорок шестом году и предложили: «Авенир Павлович, вы не хотите поехать на подъем рыбной промышленности в новую, Калининградскую область?». Ну, сорок шестой год – не захочешь ехать рыбную отрасль в Восточной Пруссии бывшей поднимать – поедешь поднимать лесозаготовки Колымы. Поехал, вывел первый СРТ по каналу – еще с затопленными в нём судами немецкими. За полтора месяца груз селёдки в Северном море взяли – вернулись в Калининград. Приходит он получать зарплату – с чемоданчиком маленьким, фибровым. Ему как вывалили гору пачек денежных. «Это что – на весь экипаж зарплата?» - «Нет, это ваш заработок». Полчаса его убеждали, что всё правильно – бумаги совали, ведомость зарплатную, бухгалтерию показывали. Уговорили! Приходит домой, без слов на круглый стол – тогда самая мода на них была – из чемоданчика наличку вытряхивает. Мать смотрела – смотрела на эту гору купюр, и первыми словами её были: «Наверное, надо позвонить в милицию!».
В общем, совместил я весьма приятное с дюже полезным – Мускатель с тунцом под исторический экскурс. Так что, слёзы от неблагодарности товарищей, которым бескорыстно отдал столько времени, знаний и душевных сил, не душили уже: не ведали они, что творили в тот момент!
А спустя три месяца мы завершили, наконец, этот рейс у причала непривычно холодного, дождливого мартовского Лас-Пальмаса. В тот день Слава, получивший, как и все, свой валютный расчёт, желчно высказался в адрес кэпа, да тут попал под раздачу и я: «Ты же говорил всегда, что по оконцовке всё в шоколаде будет!».
У чанового Володи в злачном местечке под названием «Горка» срезали с руки барсетку. Додумался – со всеми деньгами туда попёрся! И когда прилетел новый экипаж, он грустно спрашивал у малознакомых, вновь прибывших матросов: «Может, мужики, мне с вами еще на рейс остаться?.. Как домой возвратиться – без копейки единой?». И никто из дружной бригады даже не подумал скинуться Вовке хоть на какую-то мелочь. Бедолаге оставалось уповать только на «растаможку», что сможет он продать автомобильным деловарам – «перегонщикам» за каких-то двести долларов.
Начальник радиостанции Виктор купил себе «Опель – Омега»: машину людей средней тогда руки. И в первую же ночь его стоящей еще на причале машине разбили форточку. Тот рейс и вправду стал для начальника радиостанции последним – он бойко переквалифицировался все в те же «перегонщики машин» и скоро стал хозяином жизни.
Капитан со старшим механиком подрались у дверей каюты Людмилы на глазах обоих экипажей – своего и вновь прибывшего.
- Слушайте, а кто эти два дядьки серьезных, что так по-взрослому бились?
– А, это-то?.. Да, это капитан наш со стармехом.
Новенькие ошалело чесали затылок.
– Ничего себе?.. Веселый рейс у вас, видать, был!.. А чего они не поделили?
– Кому постиранное белье на просушку вывешивать.
Я без раздумий одолжил тогда Людмиле солнцезащитные очки для капитана.
Капитан купил себе почти новое красивое вишнёвое «Пежо». Старший механик приобрёл Людмиле подержанную двухдверную малолитражку. Впрочем, машина была видимо продана скоро, потому что когда я увидел Людмилу в конце лета, лихо рулили она капитанским «Пежо».
- Да, поехала мужикам за водкой на опохмелку. Спят они оба дома у меня!
С натуры: «Сердца трёх».
Я велел кланяться и капитану, и старшему механику.
Рыбмастер Афанасьевич, когда шли уже мы тихим ходом домой на транспортном, заставленном купленными автомобилями, судне, проставился нашей бригаде красным испанским вином – в счет того давнего, и признаться уж забытого нами, его «косяка» с тарой.
А технолог Васильевич залучил меня на рюмку водки: «Пью за то, Алексей, чтоб все матросы были такие, как ты!».
Со своей пассией буфетчицей они просиживали лунные ночи на верхнем мостике, держа руки друг друга и безмолвно глядя в пенный след за кормой.
И уж много лет спустя тот самый второй штурман, которого я так и не обучил азам каратэ, рассказал, наконец, почему спирт был разбавленным.
- Этот гадёныш – Джон лохматый! – он же чего, курвец, придумал! Шприцем пробку баклажки протыкал – там пластмасса мягче, - спирт выкачивал, и таким же макаром обратно закачивал воду обычную: махровый ворюга! Кнут! А начальник рации и не знал ничего даже.
Кнут Джон подался в строители, и его сарай на колёсах, битком набитый инструментом, профилями, мешками с цементом и шпаклёвкой, я долго узнавал на дорогах города.
Слава пошел по коммерческой стезе, женился на одной из красивейших девушек города, и достаточно скоро стал заносчивым и капризным «белым воротничком».
С Аркашей я так и не породнился, разойдясь «бортами» после рейса. Жаль немного – дочура его девушкой действительно славной была…
Я так и остался верен морю, только что заделался со временем судовым поваром - ну точно, как мой любимый книжный персонаж на одной деревяшке. И, случается, в тревожных снах я вижу то уходящую под темную воду палубу, то опрокидывающееся на бок судно. И никогда, видимо, мне уже не приснятся весёлые дельфины из того приснопамятного рейса, что сопровождая вечерами наше судно, выпрыгивали высоко из фиолетово - синих волн, клекоча что-то громко и радостно на дельфиньем своём языке.
