выдающийся русский мореход Иван Кусков, уроженец Тотьмы.
В 1789 году вместе со своей командой, состоящей из восьмидесяти алеутов и двадцати русских мореходов, (среди которых и был капитан Рязанов, вошедший в русскую литературу трогательным романом с дочкой калифорнийского губернатора), Кусков достиг берегов Америки, а в 1812 году вблизи Сан-Франциско основал крепость. Форт Росс – самое знаменитое русское поселение в Калифорнии и поныне охраняется как памятник истории, а в России нет человека, у которого не захолонит сердце, когда он слышит сорванный голос Николая Караченцова: «Я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь». Иван Кусков похоронен в Тотьме на территории Спасо-Суморина монастыря.
Разбогатели тотемские купцы, да и сам город после того, как на берегу реки Ковды в XV веке были найдены соляные источники. Русские цари наделяли северные монастыри правом беспошлинного производства соли и торговли ею. Иоанн IV Васильевич особой грамотой «пожаловал старца Феодосия Суморина, инока Спасо-Прилукского монастыря, освободил ему церковь воздвигнути Преображения Господа Бога и строити на Тотьме меж речками Ковды и Песьи Денги».
Преподобный Феодосий основал Спасо-Суморинскую обитель, наладил монастырское хозяйство: мельницы, амбары, кирпичные печи, четыре соляные варницы с одиннадцатью трубами, торговые лавки в городе, речные суда для перевозки соли. Закрепилось за поселением название Соль Тотемская.
Оживленный торговый путь вел из реки Сухоны по Северной Двине к Белому морю. По нему московское государство посылало корабли, груженые пушниной, медом, пенькой и льном, в заморские страны.
Поморы, жители русского Севера, не знавшие ни татарского ига, ни крепостничества, ни чиновьего засилья, говорили на своем диалекте, цокая и напирая на букву «о»; охотились на зверя – черную лисицу, медведя и волка; строили в хвойных лесах шестистенные избы с цветными наличниками; ловили в быстрых реках мелкий жемчуг для своих красавиц; на крутых берегах Сухоны возводили голубые храмы, – тотемское барокко – которые парили в ледяном тумане над замерзшей рекой; вырезали из сосны игрушечных лошадок и прятали в дремучих чащах раскольничьи скиты.
Навел на них порядок Великий государь Петр Алексеевич. «То не город, то тьма», – говаривал он, однако со свойственной ему пытливостью изучал работу соляных варниц, собственноручно поднимая бадьи с рассолом; ссылал в соляной уезд опальных бояр, воеводой же назначил отца первой жены – Федора Лопухина и пил чай в походном шатре на розовом береговом граните.
Полицейские в северных волостях появились сразу после земельных реформ ЦаряОсвободителя. Тогда была основана уездная полиция во главе с исправником и полицейские станы, каждый из которых объединял по 5–6 волостей. После постройки железной дороги из Петербурга в Вологду на каждой станции, даже таких небольших, как Кадуй, Уйта и Сеуч, появились служащие железнодорожной охраны.
Пристав третьего стана Тотемского уезда коллежский асессор Владимир Магдебург прибыл к месту службы с женой и тремя сыновьями в середине февраля 1914 года и поселился в казенной квартире.
«На становом приставе лежат дела исполнительные, следственные, судебно-полицейские и хозяйственно-распорядительные. Он – местный исполнитель предписаний уездного полицейского управления и непосредственный блюститель общественной безопасности, спокойствия и порядка в стане».
Погляди-ка, мать, в окошко — С посиделок сын идет: Весь побитый он немножко, А из морды кровь идет!
Эту и следующие частушки мы извлекли из сборника, вышедшего из печати в 1914 году и посвященного народному творчеству Вологодской губернии.
Я гуляю, как мазурик,
И умру, как сукин сын,
Похоронят как собаку,
Девки скажут: «Леший с ним!»
Как сказали бы в наши дни, обстановка в молодежной среде была криминогенной. Подтверждение тому можно найти в незаурядном документе, хранящимся в Тотемском краеведческом музее – дневнике крестьянина А. А. Замораева. Это несколько толстых переплетенных тетрадей, в которые он из года в год чуть ли не каждый день спокойно и рассудительно записывал внятным и даже красивым почерком, почти не делая ошибок, свои впечатления.
«22 февраля, четверг. Память праведного Никифора. Народа у обедни много. Потом игрище у Петрухи, но дрянь. Ребята все хулиганы, одни матюки только и есть».
«15 марта. Был по делу о перерасходе средств бывшим старшиной Кокшаровым в правлении у станового».
«Кокшаров согласился уплатить добровольно 41 руб. Потом ездили в город. На ярмарке купили диван – 1 р. 35 коп., полотна 5 аршин – 75 коп., гороху полпуда – 60 коп. и кой-какой мелочи. Ходили в кинематограф. Очень хорошо!»
«20 апреля. С 13 по 19 все время провел на свадьбе. Дурацкая мода такие свадьбы, одно разорение. Денег издержали уйму, а после свадьбы скотину кормить нечем».
«16 мая. В Голодайке нашли какого-то мертвеца. Говорят, что умер там еще осенью».
«20 и 21 мая. Небывалое здесь явление – летело много саранчи».
«29 мая. Дождев все нет и нет. Ходу ничему нет, ни траве, ни яровым, везде черно, все иссохло».
Чем дальше, тем тревожнее становится тон автора дневника: «9 и 10 июня. Оба дня жары, ночи же очень холодные. Кажется, приходит черный год. Оводу много. Днем нельзя работать. Леса горят».
«28 июня. Убили австрийского наследника Фердинанда с женой, в городе Сараево».
«19 июля. Как громом ударило вестью о мобилизации всего запаса сил. Предвидится война с коварной Австрией. В разгар самого сенокоса увели с пожней всех солдат: Серова, Кутова, Макарова. Эти сено косили близко от нас».
Ухожу я во солдаты.
Куда милую девать?
Попрошу я станового:
– Разреши с собою взять!
«25 июля. Верно, большая выйдет война. Кажется, вся Европа сошла с ума, все лезут друг на друга».
26 июля в Петербурге, в Зимнем дворце, собрались члены Государственной думы и Государственного совета. Обращаясь к ним, император Николай Александрович сказал:
«Германия, а затем Австрия коварно объявили России войну.
Тот огромный подъем патриотических чувств, который, как ураган, пронесся по всей земле Нашей, служит ручательством в том, что Наша великая Матушка-Россия доведет ниспосланную Господом Богом войну до победного конца. В этом же единодушном народном порыве любви и готовности на любые жертвы, вплоть до жизни, Я черпаю возможность поддержать свои силы и спокойно и бодро взирать на будущее.
Я уверен, что вы все, каждый на своем месте, поможете Мне перенести ниспосланные испытания и что все, начиная с Меня, исполнят свой долг до конца. В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение царя с его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага!
Велик Бог Земли Русской!»
Глава 3. Золотопогонники
1
Река Нева, август 1914
Угнездившись чесучевыми костюмами на кожаных трамвайных сидениях, два интеллигента, разнящиеся самым пустяком: толстый в круглых очках, а тонкий – в пенсе на длинном крючковатом носе, печалились о судьбах родины.
–Я, милостивый государь, никак не могу в толк взять – немцы, цивилизованная, культурнаянация.
–Шпионы! Господа, у нас в трамвае шпионы, – завизжала дама с соседнего кресла и вцепиласьв чесучевый воротник.
–Вожатый! Остановите вагон!
–Хватайте их!
–В участок!
Пассажиры повскакивали со своих мест. Растопырив, как при ловле курицы, руки, они двинулись к болтунам и навалились на них дружной толпой.
–Не мните пиджак, господа, – отмахиваясь тростью, верещал столп культуры.
Объятые национальным подъемом, пассажиры отконвоировали «шпионов» в ближайший участок для установления личности. Дамы всю дорогу патриотично тыкали «задержанных» зонтиками.
Михаил Людвигович с Евгенией Трофимовной, проехав в опустевшем вагоне еще остановку, сошли у Манежной.
Над Исаакиевской площадью подымался клуб дыма, искры сверкали в нем, будто над собором пускали фейерверк. С набережной, с Малой Морской, из-под арки Сената сбегался разношерстый люд. Рядом с Савичами придержал лошадь извозчик.
–Будем ехать, барин?
–А что там за шум?
Мужичок почесал кнутом спину и кивнул равнодушно:
–Свержение статуев.
–Поехали домой, Женечка, – поморщился Михаил Людвигович. – Мы это представление уже вКишиневе видели.
Евгения Трофимовна, урожденная Магдебург, покрепче ухватила мужа за локоть.
Гигантские бронзовые статуи тевтонов, удерживающих коней, долго сопротивлялись ударам топоров и кольев. Скульптуры раскачивались и, наконец, рухнули на площадь, распавшись на копыта, хвосты, головы. Голого тевтона с отбитым носом поволокли к Мойке с криками «долой швабов!». Эскадрон конных жандармов гарцевал на тротуаре перед входом в германское посольство, не делая попытки остановить возбужденную толпу, которая прорвалась уже на первый этаж. Веером летели из окон бумаги, хрустальная посуда, стулья.
Из пылающей парадной залы вынесли портреты Николая II и Александры Федоровны и с пением гимна направились в сторону Австрийского посольства.
Заглянув в Публичную библиотеку – эта дурная привычка еще отзовется в его судьбе – Михаил Людвигович взял полистать новый толковый словарь французского языка. После «pognon – звонкая монета, металлические деньги, обычно высокого достоинства» и перед «poids – тяжесть, большой отягчающий груз» повисло знакомое слово: «pogrom». Пометка – rus.
Разгромили редакцию газеты «St. Peterburger Zeitung». Побили стекла в кафе Рейтера на углу Невского и Садовой. Не пропустили и другие немецкие кофейни. Заведения с «неправильными» вывесками срочно поменяли названия. Знаменитая на весь город «Вена» превратилась в «Ресторан общества официантов».
18 августа появился высочайший указ о переименовании Санкт-Петербурга. Всеобщий восторг.
–«Чуждая кличка спала, как чешуя, с российской столицы, и возник перед нами исконнорусский славянский город – Петроград», – прочитал Михаил Людвигович вслух за завтраком. – Послушай, Женечка, что пишет Борис Садовский, известный, кстати, поэт и критик. «Петербург (особенно Санкт-Петербург!) не укладывается в стих и не имеет никакой рифмы. Иное дело – Петроград».
Михаил Людвигович сложил газету и задумчиво помешал ложечкой сахар в чашке:
–То-то теперь рифмовать примутся. А ведь немцы здесь ни при чем! Петр Великий назвалстолицу на голландский манер – Санкт-Петербурхъ, и если уж переводить, то по-русски наш город должен называться Святопетровск.
Газеты 1914 года полны проектами топонимических новаций. Возвратить Шлиссельбургу старинное новгородское название Орешек, даровать Ораниенбауму народное имя Рамбов, а Ревель пусть зовется, как когда-то, Колывань…
2
В июне 134-ый Феодосийский полк вышел из Екатеринослава. До первых выстрелов у реки Збруч, по которой проходила государственная граница, оставался месяц.
Император Всероссийский Николай II Александрович, всеми силами старавшийся остановить грядущую европейскую бойню, был вынужден ввести «предмобилизационное положение», а 8 июля подписать указ о всеобщей мобилизации. Офицеры возвращались из отпусков в свои части, войска стягивались из лагерей на стоянки – к 24 июля армия стояла по всему фронту развертывания.
Границы от Балтийского моря до Румынии ощетинились
