играть на понижение. Только им было ничего, никого не жалко. Полное расчеловечивание. Элиминация всех существующих норм, правил и законов.
Керенского, эсеров останавливала невозможность отдать немцам российские территории, интервентов – устав, зеленые и махновцы грабили с тем, чтобы взять себе, а не просто изгадить.
Только Троцкому могло прийти в голову гнать в бой мобилизованных в Красную армию крестьян заградительными отрядами. Попробуйте представить себе генерала Кутепова в этой роли… Московские юнкера сдают Кремль, потому что не могут допустить, чтобы древние стены были разрушены ударами тяжелых орудий… Через десять лет большевики снесут храм Христа Спасителя и выкинут из московских соборов гробницы русских императоров.
Генерал от кавалерии граф Федор Артурович Келлер – «христианскийрыцарь», прототип булгаковского Най-Турса, возглавлявший в 1918 году оборону Киева, – сказал, когда его вели на расстрел: «Бывают победители, которые очень похожи на побежденных»…
Река Дон
Добровольческая армия отходила за Дон.
Генерал Чеглов ведет Корниловское училище из Ставрополя в Новочеркасск, там они получают приказ охранять Ростов и железнодорожную переправу на Батайск.
Туда же стягивались отступающие от Волги части кавказской армии; войска отходили в Одессу и Крым. Лютая стужа, потемки, от усталости люди ложились на дорогу, падали кони. Пулеметы волокли на санях. Тиф. Сыпняк.
«О, русская земля, ты уже за холмом…»
Разбитая, казалось бы, армия внезапно останавливается на берегу Дона.
15
«Быти грому великому. Идти дождю стрелами с Дону великого. Ту ся копием приламати о шеломы половецкие. тьма свет покрыла»…[9]
Здесь, между Доном и Каялой, 800 лет назад сложил головы полк князя Игоря.
К ночи метель улеглась. Все стихло: степь, небо, гладь, деревеньки, полустанки – мир словно замер и ждал Рождественской звезды.
В окно видна зеркальная поверхность Дона, черный силуэт виадука, и над ним, как северное сияние, как ореол – огни Ростова.
Привалившись к печке, дремлет на соломе смена дозорных юнкеров. В трубе воет ветер. Оттаивают и покрываются капельками воды, как росой, шинели, с английских ботинок натекли лужицы.
Точными, рассчитанными движениями генерал Протозанов разливает спирт из червленой фляги:
–Да, это, конечно, не чугуевская жженка, – вздыхает он, – и здесь, прямо скажем, не Ротонда.Помните, как Шаляпин в Собрании пел?
–Где офицер, там и собрание, – благодушно отозвался Барбович, подвигая ближе сковороду спышущей жаром яичницей и прозрачными кусками сала, нарезанными крупно, от души.
–Ну что, господа, – следующее Рождество в Москве? – Григорий взял стакан, генералыподнялись, выпили, крякнули, вытерли усы.
Дверь отворилась, и в клубах холодного воздуха возникла сначала спина Москаленки, а затем – дощатый ящик с притороченной к борту елкой; из-за него видна была красная с мороза, довольная физиономия Геннадия Борисовича.
–Добытчик, – с похвалой в голосе встретил его полковник, – где ж ты елку в степи отыскал?
–В городском парке шашкой срубил. Какое Рождество без елки? А большевикам она безнадобности, – ответил Москаленко, выгружая консервы и пакеты, всем своим видом показывающие, что в них завернуты батон колбасы, круг сыра, рыбий балык. Все это распространяло забытый запах Елисеевского магазина. Юнкер у печи, не продирая глаз, пошевелил кончиком носа, повернулся и заснул еще крепче.
–Ну, Геннадий Борисыч, на те деньги, что мы тут собрали, такого добра не накупить, – заметилПротозанов.
–Склад помогал ликвидировать, – скромно ответил Москаленко, вытаскивая со дна ящика двасеребряных горлышка, – шампанское! А вас, Григорий Трофимович, какой-то офицер спрашивает. Я ему сказал коня у ограды привязать.
Офицер уже заходил. Оживленно отряхивал полушубок, растирал замерзшие уши, топал ногами, стряхивая с сапог снег. Черные американские усики, гладко выбрит – по случаю праздника, видно, глубоко посаженные светлые глаза. Малиновые погоны. Дроздовец.
–Ваня! – радостно встает навстречу Григорий Трофимович. – Вот не ждал! Господа, разрешитепредставить, – мой двоюродный брат, штабс-капитан Иван Платонович Магдебург.
–Капитан, – заинтересовался генерал Протозанов, – дроздовские части уже в городе?
–Сегодня встали у Мокрого Чалтыря, в двух верстах от Ростова. Я услышал, что переправудержит ваше училище, и подумал, что могу найти Григория – Рождество встретить в семейном кругу.
–К столу, к столу, – потирая руки, позвал Барбович и разлил шампанское по стаканам.
Москаленко приладил елочку на лавке в красном углу хаты. От отмерзшей, расправившей лапы хвои повеяло на них домом, детским весельем, разноцветными свечками, щелкунчиком, ватными слюдяными игрушками…
–Всем хороша елочка, да украсить нечем, – Москаленко отступил на шаг, с сомнениемоглядывая деревце, – и звезды Рождественской нет.
–Звезды, говоришь. – задумчиво произнес Григорий Трофимович, отстегнул орден Анны и оделна колючую ветку.
Сверкала, переливалась огнями, бликами елка. Сияли на ней светом взошедшей звезды и воинской славой два персидских Льва с бриллиантами, Белый Орел, ордена Святой Анны, Станислава с мечами, Святого Владимира с мечами и бантом, Святой Анны с надписью «За храбрость», Святого Николая Чудотворца, Святого Георгия…
Помедлив, прикрепил Москаленко на зеленую макушку над всеми офицерскими орденами своего Егория.
Ростов переходит то к красным, то к белым. Белые срывают красные тряпки с балконов и набившие оскомину лозунги, ростовчане мгновенно открывают рестораны, шашлычные, цирк. Красные развешивают на фонарях буржуев – игрушки к сочельнику, как горько шутят притаившиеся за закрытыми дверьми горожане. На станциях горят эшелоны с сахаром, табаком, обмундированием.
Последними оставляют переправу юнкера. Холодно, сыплет крупа, перемешанная с дождем. Намокшая до нитки одежда покрывается ледяной коркой.
Январь и февраль конница Буденного теснит ВСЮР. Бои ведутся под Батайском, Азовом, вдоль реки Маныч, с переменным успехом, с рейдами на Ростов, на Екатеринодар.
…Снежная пыль опустилась и закрыла, как занавес, поле последней в мировой истории конной битвы; последнего прорыва добровольческой конницы, давшего возможность Армии отступить к Новороссийску и продолжить борьбу в Крыму; последней победы конной бригады генерала Барбовича. Батальная картина наполеоновских времен: ровная, покрытая снегом искрящаяся степь, три квадрата бригад, густая лава казаков и вспышки выстрелов с флангов… После четырехдневной скачки, атак, отступлений, движения всадников, тачанок, орудий, которые неудержимо неслись к плавням, к переправам, левый берег Дона был очищен от красных. Добровольцы и донские казаки на еле шедших от усталости лошадях вернулась на свои биваки в Койсуг, оставляя на поле горы собранных, сложенных трупов людей, лошадей, которых невозможно было похоронить в глубоко промерзшей земле.
«И взшел великими скорбями
На Руси кровавый тот посев»
В конце февраля Первая конная, во главе со сменившим Буденного Тухачевским, переправляется через Дон. Добровольцы, оставшиеся в низовьях реки, продолжая отбивать атаки, отступают под ударами советских армий. Оставляют Ставрополь, Екатеринодар, Минеральные воды.
17 марта 1920 года фронт обороны белых разрушен. Главнокомандующий дает приказ отступать за Кубань и Лабу с уничтожением переправ. Ставка переезжает в Новороссийск, запруженный беженцами из Москвы, Петрограда, перепуганными жителями, офицерами, которые все это время отсиживались по тылам и ресторанам.
16
Черное море
Город уже мертвый.
От красных его отделяет два часа и заслон юнкеров. На рейде, освещенная электрическими лампочками, красивая, как открытка с курорта, стоит французская эскадра. Багровое зарево пылает над Новороссийском. Горит все: склады, поезда, улицы, брошенные на тротуаре ящики. Кони мечутся, сбиваются в стаи, топчутся у причала. Пытаются пить соленую воду. Высоко, к палубе перегруженных, осевших набок судов, плещет волна. Черной тучей, безмолвной стеной сбились в порту солдаты, казаки, беженцы. Оцепление еле сдерживает напирающую человеческую массу. Вдруг толпа расступается: с трапа «Екатеринодара», куда только что погрузился дроздовский полк, спускаются вооруженные люди и идут гуськом, держа винтовки наперевес. «Дроздовцы вызваны на позиции, потому что красные прорвались в город», – шепчутся в толпе.
Бронзовый отсвет пожара выхватывает из темноты сосредоточенные, чеканные лица.
–Куда вы? – вскрикивает женский голос.
Молодой штабс-капитан с черными американскими усиками негромко отвечает:
–Поддержим честь юнкеров.
…Стоя у окна гостиницы, генерал Деникин, уже решивший оставить пост главнокомандующего, видит, как от удаляющейся эскадры отделяется миноносец и на полном пару несется к пристани. Гремят орудия и пулеметы, расстреливая вступающую в город красную конницу: генерал Кутепов, узнав, что части, оставленные в заслоне прикрывать эвакуацию, не взял ни один транспорт, развернул «Пылкий» и поспешил на выручку.
23 апреля 1920 года Деникин собирает совещание и приказом № 2299 своим преемником назначает барона Врангеля. Прощается с сотрудниками, конвоем, офицерской ротой.
Врангель проводит переформирование. ВСЮР переименовывается в Русскую Армию. Теперь она состоит из пяти корпусов. Корниловское военное училище расквартировано в Керчи.
Глава 6. Керчь
1
Река Сена
Эти благородные старики выглядят одинаково: прямая спина, никакой ревматизм не согнет позвонка на жилистых шеях, породистый нос на сухощавом узком лице, редеющая седина и жесткий взгляд светлых прозрачных глаз. Аккуратно подстриженные усы. Левая рука чуть прижата, как будто готова в любую минуту стиснуть эфес.
Александр Павлович обходил экспозицию, заложив за спину руку в черной перчатке. Подолгу задерживался у каждого стенда, читал, придерживая спадающий монокль. В маленьком зале буфета, на стенках которого разместили выставку памяти Корнилову и корниловцам, негромко гремели чашки, посетители разговаривали, приглушая голоса и поглядывая на отсвечивающие под стеклом фотографии.
Майор Альбов был недоволен. Ему казалось, что выставка сделана равнодушной рукой, он находил, что отразилась в этом разноголосица мнений, которая одновременно и связывала, и разделяла поклонников белого дела в Русском зарубежье. Он и сам, убежденный монархист, не испытывал симпатии к генералу Корнилову. Однако же дело не в генералах, а в тех, кого он никогда не мог забыть – в безусых юнкерах, седых офицерах, оставшихся на песчаной морской отмели… Вдруг сердце стукнуло. На последней витрине, перед самым выходом лежал самодельный, из темно-зеленого шинельного сукна, юнкерский погон, неумело прихваченный нитками по краям. Вдоль него чернилами было написано: «Дессантъ 1920 год», а поперек, на краю у петли для пуговицы, кривовато выведено «Анапа».
2
Керченский пролив
Денег было не особенно много, прямо скажем, почти совсем не было. Вывернув карманы, молодые юнкера Корниловского училища и их спутница, сестра милосердия Ксения Шишко, пересчитали колокольчики – купюры с изображением Царь-колокола:
–На обед в «Поплавке»
