Уродливая сосулька заглядывала в окно. Истекала грязной капелью, барабаня по подоконнику. Подъедала серый сугроб, отражала игривое солнце.
Он закашлялся, ожили и задвигались тени, очерчивая впалый живот, худые руки, все в синеве наколок, съежившихся вместе с кожей, усохшие, как и его тщедушное тело. Николай никогда не отличался статью, а сейчас, в болезни, тем более. Всё чаще воспоминания бередили душу, будто грядущая весна сливалась с другой, принесшей беду.
…Та весна была ранней. Позже капель и солнце напоминали трагический день, когда он купил эту удушающее пахнущую мимозу. Та продавалась охапками, стоящими в вёдрах: «Приобретайте милым дамам! Осчастливьте любимых всего за сто рублей!». Сегодня Колян заработал немного деньжат, хотел порадовать жену Раю цветами и шоколадкой. А себя пивком.
Он помнил, как повстречал друзей, угостил.
Как пришел домой и убил Раю – нет.
Очнувшись, под звук капели по подоконнику (или это стучало в голове?) открыл глаза и начал рассматривать: мимозу, а рядом, растрепанную Раю на стёршемся линолеуме. Она лежала некрасиво с неестественно вывернутой рукой, поджатыми ногами. Желтое на красном, как на картине. Раисин халат был в тон мимозе. Откуда здесь цвет крови, отчего букет и жена на полу, он понял не сразу. И почему он держит кухонный нож – тоже. В висках грохотала капель. Алыми бусинами соскальзывала с лезвия, растекалась некрасивой лужей с уродливыми очертаниями.
На суде обвиняемый ловил обрывки фраз, как листья, уносимые ветром, силясь понять их смысл. «В состоянии измененного сознания», «весеннее обострение» - плавало в воздухе, поднимаясь под потолок и проникая в открытую форточку. С ударом молотка судьи прозвучал вердикт: «Вменяем!», финальным аккордом которого грянуло: «В виде двенадцати лет…», - как жирная точка, клякса, поглотившая всё, что было ДО.
Барабанная дробь по подоконнику. Бусы, рассыпавшиеся по старому линолеуму, как красный коралл. Он видел похожие в витрине ювелирного магазина. Это было там, где некрасиво распласталась на полу его жена.
А здесь, где он находился сейчас, всё навевало уныние убогостью и ветхостью. В таких заведениях не бывает иначе: обвалившаяся штукатурка, облупившаяся краска, когда-то голубая, а ныне серо-бурая, со следами рук, ног, судеб. Последние лет сорок-пятьдесят в этом богом забытом месте ремонта не было. Пациенты вот так же, как он, смотрели в окно, слушали капель. А что еще делать в хосписе? Опять закашлял, снова заплясали тени на истощенном лице, будто воспоминания, нагрянувшие сегодня.
Своей второй жене Зинаиде он не покупал мимоз. При знакомстве, поигрывая татуировками на тогда еще упругих мышцах, сразу рассказал, где и за что провел последние годы.
Зина приняла Николая таким, каким он был: с судимостью, запоями, тяжёлым характером. Поверила тому, что человек меняется, осознает и перевоспитывается: заслуженным наказанием, любовью, хорошим отношением. Хотела заботиться о нем, холить и лелеять, не позволять пить. И тогда у них все будет хорошо. А то, что случилось, останется в прошлом. У них всё сложится по-другому.
Так семья прожила несколько лет. А потом, с наступлением их пятой совместной весны, Николай запил.
И зарезал свою вторую жену.
Он всё отдал бы, чтобы это оказалось шуткой, или кошмарным сном. Но за страшной явью последовал второй срок. Николай говорил себе, что не станет думать о том, как и почему, с целью пережить и выжить. Освободился с намерением коротать свой век одному. И почти осуществил задуманное.
Когда в его жизни появилась Татьяна, Колян долго старался избежать близких отношений. Гнал, грубил, оскорблял. Женщина хмурила едва заметные брови, поводила светлыми глазами, опускала белесые ресницы. Скрещивала руки на полной груди, и – не обижалась. Есть люди, которые не ропщут никогда: или остаются, молча, терпят, или уходят, тоже без слов.
«Дура блаженная! Ты знаешь, за что я сидел?», – Николай бесновался, но уступал.
Она знала. Потому и убереглась, когда однажды весной муж снова запил. А потом родила сына Ивана.
Сколько сейчас Ваньке? Десять уже. Он хотел отдать ему все, если бы было что.
Николай смотрел, как тает сосулька в окне хосписа. Стена напротив скреплена уродливыми штырями – разваливается. За ней – кабинет врача. Душевная женщина, Ольга Петровна, вчера показала ему на снимке пятно на легком, которое мешало дышать. Больной подумал, что здесь такое место, где все брошено, запущено, разваливается: и здание, и легкие, и судьбы. А там, за грязным стеклом, над серым, в трещинах крылом больницы, зарождается весна, барабанит морзянкой капель, обновляется небо.
…Коля ехал в поезде долго, с Татьяной и Ванькой. Знал, что его ждут. Боялся опоздать. Надеялся на встречу.
Состав остановился, он вышел. Светило солнце, буйствовала зелень, манила изумрудная гора. На ее вершине – Зина с Раей. Стояли, улыбались, размахивали руками, звали. Николай пошел по дороге, ведущей к ним. Было тяжело, что-то мешало двигаться, будто гири на ногах. С каждым шагом становилось легче. Радуясь, он поднимался все выше, чувствуя, как теряет вес. Не заметил, как оторвался от земли и воспарил навстречу счастливым жёнам.
Весна была совсем рядом. По подоконнику барабанила капель.
