Глава двадцать шесть. Наши мертвые нас не оставят в беде
Во время ужина, когда дьявол уже побудил Иуду Искариота, сына
Симона, предать Иисуса, Иисус, зная, что Отец отдал все в руки Его,
И что Он пришел от Бога и теперь возвращается к Богу, встал из-за стола,
Снял с Себя верхнюю одежду и опоясался полотенцем. Потом Он налил
Воды в таз и начал мыть Своим ученикам ноги и вытирать их полотенцем,
Которым был опоясан. Евангелие от Иоанна, 13: 2 – 6.
Выпускник Императорского Технологического института, приват-доцент кафедры Механического факультета Петр Петрович Гарин, мистику не жаловал. Никакую. Считал любые верования, без исключения, сюжетами, говорящими о всеобщей лени и серости. Священников обходил седьмой дорогой, в споры о природе Господа Бога никогда не входил, ввиду отсутствия предмета дискуссии. В добром расположении духа, мог засвидетельствовать свое присутствие у южного клироса, мягким тенорком подтягивая певчим. Исключительно, из уважения к исторически сложившейся традиции. Ну, а в дурном настроении… да, что там говорить! Не стоит и вспоминать.
Иван Иванович и Петр Петрович не подымались, а возносились на чердак по ужасно скрученной и взвинченной лестнице. Будучи хорошим стратегом, генерал занял позицию за спиной Гарина. Тонкий маневр лишал инженера возможности побега. Приват-доцент не мог размышлять о чем-либо, кроме, как о Двух заводах. Двух заводах. Двух заводах. Однако же, начисто лишенный свободы выбора, смирился, втайне лелея мысль драпануть через ватерклозет.
Диспозиция, странным образом, напоминала стадии празднования Рождества. По порядку событий. Вот, извольте сравнить:
Пост в сорок дней;
Полный страшных историй Сочельник;
Вечерняя Служба;
Всенощное Бдение;
Раскумаривание, в смысле – разговение;
Вот после этого, имело смысл пошарить под елкой…
… И взорваться от невыносимого счастья сбывшейся мечты. Действующая модель железной дороги. Представляете!? Со стрелками, переездами, мостами, вокзалами, сменными паровозами и спальными вагонами. В России законодателем моды на «железку» можно считать последнего российского императора Николая Александровича. На фотографии, Царь собирает дорогу для сына Алексея. Кстати, любимой игрушкой самого императора в детстве, тоже была так же, железная дорога, стоимостью полторы сотни рублей. Баснословные по тем временам деньги. Сто пятьдесят рублей серебром эпохи Великих реформ эквивалентны полутора миллионам современных рубликов…
Гарин неловко топтался по винтовой лесенке, спотыкался на ступеньках, хватался за совершенно ненадежные перила – и, тем не менее, с каждым шагом приближался к своей легальной мечте. Судоремонтный и машиностроительный. Тут можно эскадру скутеров построить и батарею гиперболоидов. Вопрос в материалах. Архиважное решение – правильный выбор черных и цветных металлов и функциональных сплавов. Какой металл выдержит адское давление и температуру внутри лучемета? Как стабилизировать фокусировку луча? Каким электродом заваривать пробоины в бортах космического катера? При каком вольтаже?
Мысленному взору инженера представился справочник по материаловедению, раздел «Металлы». Петр Петрович принялся перелистывать ветхие странички, увлекся, оступился, едва не скатившись на идущего за ним генерала Края. В голове уже складывались формулы и расчеты – толщина стенок, размеры камеры сгорания, система охлаждения, эскалация температурного режима. Иван Ивановичу пришлось отжать приват-доцента в темноту чердака. Гарин недоумевал и собирался оказать сопротивление. Но, когда его глаза привыкли к сумраку, он был крайне удивлен, и даже потрясен, происходящим под стропилами крыши виллы Михаэльса.
В центре помещения стоял огромный деревянный чан, наподобие тех, что пользуют на юге, вытаптывая голыми пятками сок из свежих гроздьев винограда. На деревянном борту сидела сестра Вереск, бледная, измученная, похудевшая. Совсем беспомощная. Больная нога, освобожденная от повязки, походила на корягу, вытащенную из тинного болота. Кожа почернела, а ступня ссохлась и искривилась. Рядом с норвежкой, склонил колени младший брат всего живого Иннокентий. За спиной расположилась Анастасия, придерживая летчицу за плечи. Больная дремала, выпив обезболивающего отвара, иногда вздрагивая во сне. Иннокентий и Настя, полузакрыв глаза, негромко читали бесконечный текст, которого никто не понимал.
Вглядевшись в темноту, Гарин понял, что собралась все. Маленький Семен держал в руках игрушку, похожую на белоснежного горностая. Кот Злотый и молодая рысь Митрофания плотно прижались к ногам мальчика. Кинолог Сергей сидел на корточках, в окружении ротвейлеров и овчарок. Псы нервничали. Майор тихо поглаживал лохматых бойцов между ушами, или просто касался теплой ладонью собачьих затылков. Ласково и бережно.
Ведьмы-перехватчицы прибыли в полном составе. В обычной жизни, летчицы обходили церковь стороной и плевались при этом через правое плечо. Отлученные, проклятые, изгнанные и преследуемые, они ненавидели священников всех конфессий и направлений. Но Господь никогда не отрекался от своих детей, как бы они не ранили, и не мучили друг друга. Любящее отцовское сердце, молча переносило боль своих сыновей и дочек. Бог сам терпел и всем велел.
Даже собравшись, под звуки молитвы, далеко не все пришли с миром в душе. Сестра Заячья Капуста демонстративно раскурила серебряную трубку. Несколько летчиц сразу составили ей компанию. Брат Иннокентий кивнул, не прерываясь, и приложил палец к губам – курите, сколько хотите, только молча, ни слова!
В самом дальнем и темном углу, прямо на полу сидел доктор Смыслов. Рядом, кучей серого тряпья, скомкался Иоганн, пряча лицо в коленях доктора-стрелка. Алексей, крепко и неласково, обнимал бывшего йети. Бедняга крысился с поразительной быстротой. Смыслов держал парня изо всех сил, боясь, что тот даст деру, не дожидаясь исцеления.
Одиноко, сама по себе, под слуховым окошком, стояла Лена. Она пыталась доставить сюда Госпожу Северный Ветер, но дверь спальни была заперта изнутри, а на зов и стук, Госпожа не отвечала. Лена пребывала в тревожной нерешительности, не зная, как поступить.
Брат Иннокентий набирал обороты. Голос звучал все громче и быстрее. Слова оставались, по-прежнему, непонятны, да и вряд ли это были слова. Напряжение росло с каждой минутой, да что там, – с каждой секундой. Контуры предметов начали двигаться, искажаться, исчезать и возвращаться в новой форме. Крыша распахнулась в черную бесконечность, переполненную звездами королевской огранки. Иннокентий коснулся воды кончиками пальцев и вздох восхищения пронесся среди собравшихся – прямо из бархатной глубины ночного неба в деревянный чан метнулась звезда. Маленькая, ослепительно-синяя искорка, затем еще, и еще. Разноцветные космические бриллианты сыпались и сыпались, распарывая косыми трассами трехмерность, от неба до земли.
Падая в воду или на пол, ни одна звездочка не гасла. Напротив, окончив движение, небесные искры разгорались ярче. Красные, желтые, синие, белые – поток не прекращался. На чердаке становилось светло, как днем, и даже еще светлее. Люди и звери с изумлением смотрели друг на друга – одежда, шерсть, лица, морды, ладони и лапы, хвосты и усы – все сверкало маленькими драгоценными кристаллами доброй энергии.
Пришельцы оказались прохладны, легки и остры на ощупь. Чан с водой наполнился ими наполовину и сиял ослепительно, как Солнце. Младший брат запустил руки поглубже в блистающую взвесь, и подбросил вверх полные горсти колючих огней. Посреди зала забил фонтан из пылающей радугой воды и сверкающей тонкими лучами энергии.
Сестра Вереск проснулась, испуганно вытащила ногу из чана, и даже хотела удрать. От Иннокентия не ускользнули ее колебания. Он поднял девушку на руки и осторожно усадил в бурлящую от звезд воду. Острая боль, раскаленной спицей, пробила ступню насквозь и вышла снаружи. Норвежка едва сдержала вопль, обратив его в хрип. Горящая вода кипела вокруг ее ноги. Резь усиливалась, двигаясь из глубины сустава к поверхности кожи. Вереск стиснула зубы и приготовилась умереть, но смолчать.
Руки Иннокентия остановилась над почерневшей лодыжкой. У сестрицы Вереск перед глазами дрожа проплывали ожившие картины Кандинского. Видимый мир повис на алмазной паутинке, и сестрица не знала – что будет, если она оборвется? Паутинка выдержала.
В каждой причастной душе, совершенно неожиданно, прозвучал, до боли знакомый, ироничный хрипловатый баритон:
Ваши мертвые вас не оставят в беде,
Ваши мертвые, как часовые.
Отражается небо в лесу, как в воде –
И деревья стоят голубые.
Рядом с Иннокентием стоял, сотканный из памяти, любви и душевной боли, Владимир Семенович. Яростно улыбнувшись на одну сторону, гость сноровисто закатал рукава черной водолазки, одной рукой обнял за плечи Иннокентия, а другую положил поверх ладони младшего брата. Кивнул, закрыл глаза и замер. Только по набухающим на шее венам, можно было предположить, какое усилие сковало вместе двух ангелов – черного и белого, мертвого и живого. Сестра Вереск вздрогнула, как от удара тока… На подъеме ступни наметилась маленькая шишка, кожа лопнула и прямо в руку Иннокентия прыгнул маленький, почти незаметный предмет. Владимир осторожно взял его двумя пальцами, разглядел, зло прищурившись, и показал всем.
Это был острый крысиный зуб тускло-черного цвета.
Ранка выпустила пригоршню битумно-черной крови и закрылась. Через несколько минут нога имела совершенно другой вид. Вереск смущенно одернула юбку-восьмиклинку и убежала к своим ведьмам. Летчица стеснялась, и от того ей ужасно хотелось курить.
Сверху, из непроглядной тьмы, бесшумно и плавно, опустились несколько ползущих вниз лестниц-эскалаторов. На первом стояла очень пожилая женщина, окруженная детьми. Мальчики и девочки выглядели, как корзинка румяных яблок. Здоровый цвет лица, крепкие мышцы и красивая осанка выдавали жителей пригородных поселков и молочных ферм, нежели худосочных городских гимназистов. В отличие от молодежи, дама преклонных лет, румянцу предпочитала таинственную бледность пудры в сочетании с ярко-рыжим оттенком волос. На руках у бабушки смирно сидел серый кот, а черный, с белой грудкой, нетерпеливо терся о ее ноги. Издалека завидев Ивана Ивановича, старушка отчаянно замахала ему
