Любила ли она свою единственную куклу – подарок матери, я не знаю. Кукла сама по себе была заурядной, зато наряд у неё был необычный. В то время национальный костюм одевали по большим праздникам и то в качестве концертного костюма. У Али не то, что национального костюма, приличной повседневной одежды не было. Росла она сироткой при живой матери и отчиме. А брата баловали, потому она его не любила.
Аля больше молчала, чувства прятала далеко в себе. Никогда не плакала. Терпела молча – изощрённо жестокого отчима, издевательства братца, косые взгляды односельчан, потом и оптом жестоких одноклассников. Брат был весь в отца – одни глазки-щелки чего стоили. Такими обычно рисовали якутов художники-графики советской эпохи. Отчим ещё был и усатым, будто старец Сэркэн в иллюстрациях к народным сказкам. Только глаза злые-злые.
Представляла ли Аленька в детстве себя Туйаарымой-Куо из тех же сказок, не знаю. Я же воочию вижу её в этом образе. Скорее, она походит на персонажей из русских народных сказок со злой мачехой и подкаблучником-отцом, хотя в нашем случае у Али была мать. Родная мать, а пальцем не пошевелит, чтоб защитить единственную дочь. Может, боялась мужа-деспота? Деспотом он был по отношению к своей падчерице, жену вроде не бил, по крайней мере, я об этом не знаю.
Тихое детство омрачали пьяный бред матери с отчимом. Зато у неё была кукла в якутском наряде. Я не часто, но ходила к ним и ни разу не видела, чтоб Аля играла в куклы. Голубоглазая красавица в якутском наряде как стояла на тумбочке в общей комнате, так и стояла. Я вообще не помню, чтобы Аля играла. Можно же и одной играть, как я, или же чем-нибудь себя занять. Книжки читать, рисовать. Настольных игр было великое множество. Помню, в каждом номере детского журнала «Весёлые картинки» прилагали игру, в которую можно было и одной играть.
Кукла всё стояла на тумбочке, и было такое чувство, что и Аля превращается в такую вот куклу, молча взирающую на происходящее. Это так называемые интеллигенты не нуждаются в собутыльниках, тихо прожигая жизнь у себя дома. Но и Алина мама была не простой дояркой, а отчим трактористом. Мать любила шить, у неё были золотые руки. А пела как, что могла украсить любой концерт. Правда, под конец на неё махнули рукой, ведь её запой как раз совпадал с праздниками. Отчим – мастер на все руки, этим и добывал деньги на выпивку. Мать хорошо готовила. Гостям тут всегда были рады.
Всё всегда хорошо начиналось, а конец был всегда одним и тем же – на столе бардак, дома дубак. Аля вначале старалась навести хоть подобие былого порядка, но потом и она смирилась. Неуютно было ей дома. Она всё же не кукла, до которой никому дела нет и которой на всё наплевать. И стала Аля уходить из дома. Её никто не искал, не возвращал домой. За это её ремнем не били. Её за другое били, и лучше было держаться подальше от собутыльников матери с отчимом. Ей одного раза хватило…
Она всё же возвращалась, где её ждала надменная кукла. Мать же болела после очередного запоя или же лечилась во время того же запоя. Их жизнь делилась на три части: до запоя, в запой и после запоя. И казалось, что всего несколько дней в году мать была абсолютно трезвой и адекватной. Но и в эти редкие дни не приласкает, не пожалеет дочурку. Аля и не ждала от неё ласки. Если б случилось чудо, и мать хотя бы дотронулась до неё, она бы скорее отшатнулась от неё…
В такие дни мать готовила разные вкусности. Садились за стол и начинали есть. Не это ли было чудом? Что там ласки, девочке кушать хотелось. И наплевать на отчима, попрекающего куском хлеба…
Потом опять всё начиналось по новой. В такие дни и ночи Аля, взирала на свою куклу, мечтая поменяться с ней местами. Ведь пьяному гостю не взбредёт в голову лапать куклу, хоть и такую нарядную…
Так и жили – из запоя в запой. Аля и сама начала пить, мечтая перепить вдруг постаревшую мать. В отличие от неё она не болела, но всё равно пила. Может, сама того не зная, хотела, чтоб матери меньше доставалось. Та не любила утренние пробуждения в холодной квартире с застоялым запахом перегара. Приходилось «лечить» её, себя при этом не забывая. Брата в то время с ними не было, родственники забрали к себе в другой посёлок.
И однажды «лечение» не помогло матери… Её почему-то увезли в райцентр. Патологоанатом так ничего криминального не нашёл. Труп Алиной матери ещё долго пролежал в морге при больнице. Если б не односельчане, пришлось бы её хоронить рядом с другими бедолагами за общим кладбищем. Отчим надолго ушёл в запой. Брата на похороны не привозили. И Аля не ходила…
Как она жила бы с отчимом дальше? Нет худа без добра. Во время одного из запоев отчим «продал» Алю за бутылку водки приятелю. Тот ей в отцы годился, но не отказался же.
В чём была в тот вечер ушла с собутыльником отца. Да и нечего было брать.
Теперь отчим живёт со своим сыном, который тоже пристрастился к спиртному. Матери памятник поставили. Аля с Максимом очень надеются на материнский капитал, ещё много чего надо построить.
Аля на днях позвала меня на чай. Больше молчала, но глаза светились счастьем. Тут дочка проснулась. Аля к ней, а я за ней.
- Двое пацанов и вот дочка…
И я увидела её – голубоглазую куклу в якутской одежде, гордо стоявшую на тумбочке возле кроватки маленькой дочери, такой же белокурой и голубоглазой.
Вот для кого берегла Аля свою куклу.
