Хорошо сегодня, с самого утра хорошо! Солнечно, сухо и тепло, а не жарко, хоть лето и в самом разгаре: июль на дворе. И город за окнами какой-то ну уж очень нежный. Не ревёт, не требует и не пугает, а шелестит тихо так колёсами машин. И – просит. Чего просит, спрашиваете? Да любви к себе, внимания. И ещё терпения.
«Ладно, вставать надо, - Наталья думает, - а то мать вот-вот с братьями пожалует».
Она, мать, в смысле, неделю назад за ними уехала, недалеко тут, в соседний город. Там-то и жила уже много лет её сестра тёть Вера. Но мать всегда в разговорах иначе как «Веркой» и «непутёвой» её не называла. И не роднилась с нею, совсем, даже тогда, когда папа ещё живой был. Наталья за свои четырнадцать лет тётку только однажды видела, когда та приехала папу хоронить. Но уехала тётка быстро, даже на поминки не осталась, потому что двое у неё, мальчишек-сыновей, в смысле дома остались. Вовка и Витька. Одному десять, другому восемь, кажется.
Мать говорила, что родила сестра от кого попало. Неизвестно даже от кого. Замужем никогда не была, а тут – тресь, и дети получились какие-то, откуда-то.
Братьев своих двоюродных Наталья не видела ещё ни разу. Вот сегодня, стало быть, и познакомится. Мать их обоих привезёт. Почему, спрашиваете?
Да потому, что тётка «непутёвая» умерла, значит. А из родни у неё только Наталья с матерью. Так куда же мальчишек? Не в детский же дом, чесслово!.. Кровь, всё же, родная…
Так-то у Наташки всё готово. Ещё со вчера. Вечером суп сварила и котлет с картошкой нажарила: братья – мужики, всё же. Даже салат сделала, тока заправлять не стала (мать так учила), чтобы не прокис.
Рада или нет Наталья неожиданному прибавлению в семействе? А она и сама ещё не знает. И даже жалко или нет ей осиротивших вдруг родственников, тоже пока что не поняла. Просто понимает, что по-другому-то как? А вот никак по-другому. Она даже не думает о том, что мы вот все люди. А люди потому, что держимся друг за друга, и, когда одному тяжело, другие помогать должны. А тут не одному даже, а целым двоим помощь нужна. Да к тому же ещё не приблудышам каким-нибудь с улицы, а своим, кровным…
Это всё тоже мать говорила накануне отъезда. Они тогда с Натальей всю ночь не спали, а разговаривали. Вернее, мать рассказывала, а Наталья слушала всё время и спать даже совсем не хотела.
А мать вспоминала о том, как они с «непутёвой» маленькими были, как росли. Мать старшая была, а потому руководила Веркой всё время. То они задумали, пока мать с отцом в поле были (выросли девки в деревне), подбелить печку, ну, там, где хайло у неё. Всё время там и закАпчивается больше всего. Ага, значит… белили вот. А однажды тесто на оладьи поставили, и оно как попёрло, как попёрло. Они его и собаке скармливали (она у них послушная была, потому и ела, тока немного), и в землю закапывали, и баушке Видонихе, соседке, значит, отнесли.
А потом повырастали, и мать замуж за папу вышла. А он городской был, в деревню к родственникам приезжал. Вот и познакомились. И поженились. И папа мать в город увёз, чтобы Наталья, когда родится, сразу городской стала.
Потом, когда дед с бабушкой умерли, тётка Верка в город к ним перебралась. И мать её к себе на фабрику устроила. И шло бы всё у них гладко и нормально так, без происшествий, если бы тётка (тогда и не тётка ещё вовсе) не влюбила, значит, в Серёгу, который сманил её в другой город, а сам там взял, да и сбежал к другой. С этой, другой, тоись, они вдвоём и укатили в третий город, даже не предупредив «непутёвую». Благо дело, их, ну, городов, в смысле, в нашей стране хватает (сейчас, говорят, их у нас больше тыщи!)
Вот, значит, стало быть, осталась тётка Верка жить одна. Сначала в общежитии, потом ей комнату за хорошую работу дали. А после дом, в котором та комната была, под снос пошёл, и тётка перебралась в крошечную нестерпимо жаркую летом однокомнатную квартиру. А нестерпимо жаркой была она потому, что крыша у дома была плоская и железом покрытая, ну а квартира тёткина прямо под той крышей, на пятом этаже и была. Зато со всеми удобствами.
Ну, чего, спрашивается, не жилось дуре!
Так нет же. Вместо того чтобы сначала мужем обзавестись каким-никаким, она, значит, детишками разжиться решила. Потому что – не-пу-тё-ва-я! Мать всегда так и знала, что этим закончится. А теперь вот «приданое» это самое матери, значит, досталось. Вот оно, приданое это самое, и ехало на пмж к матери с Натальей.
Мать, наверное, решила, что с племянниками надо сразу строго, потому что мужчинам окорот в самом начале нужно давать, иначе забалуют. И пойдут в разнос. Но Вовка с Витькой были смирными и ни в какой разнос идти не собирались. Молчали всё и носами шмыгали.
Сразу как приехали, Наталья их за стол усадила. Мать спрашивает, мыли или нет руки. Оба послушно показали тётке ладошки. Переглянулись и сестре тоже показали, что, значит, руки у них чистые.
Потом есть стали. Молча.
- Хлеб берите, - мать им говорит.
Берут послушно и едят уже с хлебом. И опять молча.
В первый раз заговорили только тогда, когда мать уже в третий раз сказала, что их мать, в смысле, Вовкина с Витькой, «непутёвая» была.
Старший, Вовка, стало быть, тогда сказал:
- Мама наша, тётенька, не непутёвая, а хорошая была. Она нас любила сильно-пресильно. И даже никогда не ругала, ни за что. Даже когда мы к её приходу кошку зелёнкой покрасили… Ну, чтоб ещё красивЕе стала. Она, когда нас с Витькой из детского дома к себе жить забирала, то сразу вместе с этой кошкой пришла. И они обе нам с братом сразу понравились…
