Лето уже дотлевало за окнами. Вечерами в комнату струился тёмный и тёплый оранжевый свет, по которому начинаешь понимать, что – всё: больше настоящей жары уже не будет. И хоть днём ещё даже припекает, а люди ходят по-прежнему в тёмных очках и по привычке прячутся в тень, утра-то уже не те, какими бывают в июне или июле. Тогда они ласковые и какие-то тихие, даже если дождики случаются. Всё вокруг и в тебе самом делается нестрашным, и про смерть никто не думает, даже очень старые люди.
А теперь уже – не то. Августно как-то на душе, хочется поговорить о жизни, подумать, «в чём суть вещей и мирозданья», грустно вздохнуть без всяких причин и начать жить дальше, тихо гордясь тонкостью и поэтичностью своей натуры.
Но Ларисе не до всех этих переливов души, потому что она второй день ругается с Мишей из-за того, что он от неё уходить собрался. Лариса уже вошла в такой азарт от этого затянувшегося скандала, что теперь уже больше грустит даже не потому, что он её покидает, а потому, что не может внятно объяснить ей, в чём же причина. И почему так неожиданно!
… Хотя, нет, не неожиданно. Он уже несколько дней был похож не на заоконный август, а на сентябрь или даже, скорее, на октябрь. Это когда глаза прозрачны, словно промыты не очень холодным пока ещё дождём, и даже когда смотрят на тебя, то всё равно – куда-то вдаль и ничего не видят.
Они ведь уже скоро три года как женаты. И – по любви, чтоб вы знали. Познакомились на дне рождения у Андрея, как потом выяснилось, их общего друга. Лариса пришла с кем-то из девчонок, а Миша там уже был. Он потом ей рассказал, что, как только она вошла, он сразу почувствовал её, хоть и стоял спиной к двери. Не запах духов, не движение воздуха вообще, а вот кровь по жилам пошла быстрее (это он сам так говорил, когда вспоминал их первую встречу). И понял, что вот сейчас ка-а-ак обернётся!.. И сразу увидит самого главного для себя человека. И – увидел. Даже ещё до того, как обернулся.
Когда же увидел, то сразу понял: она это, та самая, которую и во сне видел, только лица как-то вот разглядеть не мог, и о которой думал всё последнее время и которую даже рисовать пытался на полях тетрадок с лекциями в институте.
Потому-то он, и не раздумывая даже, подошёл к ней и сказал:
- Привет. Я – Миша. И тебя уже знаю. А как тебя зовут?..
И когда она, приопустив глаза, ответила послушно:
- Лариса… - сразу же продолжил:
- Точно! Ты обязательно и должна была носить это имя!! Теперь только понимаю, что – лучшее на земле!!!
А потом он взял её за руку и повёл… Что, думаете, танцевать, что ли? Нет. На кухню повёл. И они сразу стали целоваться. И целовались так прямо, что можно было подумать (если бы они, конечно, могли в это время думать), что за плечами у каждого не по одному роману. А их, романов этих самых, и не было вовсе в их общем списке, хоть и не маленькие уже, обоим по двадцать.
А потом они ночевать остались. У Андрея. И спали вместе на надувном матрасе не кухне, потому что больше было негде. Квартира была однокомнатная, и в этой единственной комнате остался Андрей… ну, с кем-то там…
Это, наверное, стыдно и даже безнравственно, что так вот, в первый же вечер и – оба! Наверняка кто-нибудь из старших укоризненно покачает головой и скажет: «О времена! О нравы!!.»
Ну и пусть говорят, потому что времена, как известно, не выбирают, в них живут и умирают. Ну, умирать они ещё не собирались, а вот жи-и-ить им обоим страшно хотелось. Но теперь – только вместе, чтобы никогда не расставаться.
Ну, и не расстались, конечно же. Через два месяца поженились и не очень даже слышали, потому что совсем не слушали, что говорили её мама с папой и его мама. А папа, Мишин, в смысле, папа ничего не говорил, а просто молчал и курил. Курил и молчал. А когда мама спрашивала его: «Ты-то чего молчишь, Михаил! Скажи Мишке хоть что-нибудь!! Отец ведь ты!!!» - папа просто пожимал плечами, разводил чуть-чуть руки в стороны и говорил: «Ну, так ведь он тоже… эт самое… отцом скоро будет…»
Мама сразу начинала плакать и прикрывать ладошками рот, а Мишка смотрел на Лару свою, мать его ребёнка, который когда-нибудь обязательно родится и про которого они родителям приврать договорились, чтобы те не сильно упорствовали, смотрел, значит, и думал… Ой, чё я вру-то! Да ни о чём он не думал. По Ларисе было видно, что и она тоже – не думала, в смысле, а просто на Мишу смотрела, да и всё тут.
И поженились. Им-то всё равно было, но родители, её и его, когда познакомились, решили, что детей своих они не на помойке, конечно, нашли, и всё должно быть не хуже, чем у людей.
Было всё: белый лимузин, кольца, ресторан, забитый до отказа в основном друзьями родителей и какой-то деревенской роднёй, танец жениха и невесты, поздравления, конверты, торт в несколько слоёв. Был и тамада, который, надо сказать, вежливо захмелел часа через два и больше никому не докучал.
Миша с Ларисой до конца так и не доприсутствовали…
Уехали, от всех уехали, чтобы быть счастливыми только вдвоём, чтобы счастье их никто не сглазил. Говорят, что деньги любят тишину. Не знаю, может, и так (не было у меня их никогда), одно знаю: счастье тишину точно любит.
Теперь это и Миша с Ларисой знали.
И счастье это самое так их друг к другу приклеило, что уже потом, когда стали жить в бабушкиной квартире, то вот как бывало.
Сидят вечером, телевизор смотрят, и вдруг Мишке так колы захочется, а Ларису от экрана отвлечь он стесняется. Она, не отрывая глаз от чужой страстной любви, говорит: «Сейчас принесу. А кушать не хочешь?..» И добавляет, прежде чем уйти: «Смотри внимательно, потом расскажешь!»
Приходит вечером Мишка домой, моет руки в ванной и кричит жене на кухню:
- Лор! В воскресенье Андрюха нас на дачу к себе звал!. Слышишь?..
Входит на кузню, смотрит на жену, не на жену даже, а на её спину и говорит:
- Да я тоже не хочу. Позвоню Андрюхе, навру, что дел накопилось за неделю по горло. А мы с тобой – в кино? Да?
Она отрывает взгляд от сковороды и бросает его на мужа, и тот подводит итог:
- Хорошо. Тогда – дома. А вечером можно и погулять… Да?..
Так вот и жили все эти три почти года, пока Лариса не заметила, что глаза у Мишки осенними стали.
Начала выяснять, что да как. А он – молчит и сопит только. Она слушает, как молчит, как сопит, и понять ничего не может. В первый раз.
А он молчал, молчал, потом выпалил:
- Я, Лор, другую полюбил. И мы с нею собираемся, чтобы я… от тебя к ней, значит, ушёл…
- От врун-то! Хватит болтать чё попало. Иди руки мой да за стол садись.
- Не, Ларис, она меня уже накормила сёдня. А я, ну, пока ты свыкнешься с этой мыслью, к Андрюхе перееду, у него поживу…
Вышел, достал рюкзак из шкафа, напихал в него штанов-рубашек и ушёл, уже из прихожей бросив:
- Не люблю я тебя, Лор, больше… И ты меня за это не люби…
И ушёл.
У подъезда его Андрюха-друг ждал:
- Ну, что? Сказал?..
- Не… Не могу я её пугать так. Сказал, что влюбился и к другой ушёл, чтобы, если что там, она не умерла от горя…
Помолчал Андрюха, помедлил, потом говорит:
- Ну и пральна. Пойдём тогда сразу домой, а то завтра в военкомат рано-прерано, чтоб на войну успеть, пока она не кончилась…
