Игорь, несмотря на свою взрослость, вел себя скованно. На языке вертелись вопросы, столь необходимые для сближения и он хотел бы получить на них ответы, однако некая внезапно возникшая робость, которая явно ему была прежде несвойственна, сковывала.
Светлана, ожидая, очевидно, от парня, как от представителя сильного пола, большей инициативности, первые десяток минут демонстрировала немногословность, больше похожую на холодность.
Как бы то ни было, они оба чувствовали себя из-за того неловко. Сидели и обменивались короткими пустяковыми репликами по поводу, например, погоды.
[/b]
[b]ВЗРОСЛОСТЬ — НЕ ВСЕГДА ПОКАЗАТЕЛЬ ЗРЕЛОСТИ[/b]
Парен, хмыкнув, усмехнулся.
— Так-то, Светик, мы до утра не управимся с графинчиком, — посмотрев на свою пустую рюмку, с глубоким сожалением добавил. — А я-то как, а? Мне ведь…
Девушка поощрительно улыбнулась.
— Какие проблемы, Игорь? Наливай себе… Разве ты не мужчина?!
— Нельзя… В одиночку пьют лишь алкаши
— Не заморачивайся.
— Хотя бы капелюшечку… символическую, а?
— Хорошо! Уговорил! — она подняла свою рюмку и протянула парню. — Но только ту самую капелюшечку и не больше того!
Игорь обрадованно пополнил девичью рюмку до половины, а потом и себе, также до половины.
Светлана подняла рюмку и посмотрела на свет.
— Красота!
— Не только на цвет, а и на вкус.
— Эх! Раз пошла такая пьянка!.. За что пьем на этот раз?
[b]А ОТЧЕГО БЫ И НЕ ПОГУСАРИТЬ?[/b]
Парень встал. Закинув левую руку по-гусарски, за спину, в правую руку взял свою.
— За дам! Точнее, за прекрасную девушку, сидящую сейчас передо мной, за тебя, Светик-Семицветик!
Девушка шутливо сказала:
— Как мило, князь! Благодарю! — она пригубила, точнее, лишь смочила губы, и хотела было вернуть рюмку на стол, однако Игорь, заметив, запротестовал.
— Э! Так не пойдет! Та, в честь которой произнесен тост, обязана осушить рюмку до дна — таково правило.
Девушка притворно вздохнула и подняла вверх свои серо-голубые глаза.
— Ну, Игорь, будь по-твоему… Была не была… Спаиваешь невинную девицу, —выпила и рассмеялась. —На том свете, когда придет черед, оба предстанем перед судом.
Парень тоже рассмеялся в ответ.
— Нестрашно… Вдвоем легко быть храбрым!
— И даже море по колено?
— Какое там!
И океан им покорится,
И Млечный путь уж нипочём.
И, взявшись за руки, умчатся,
Где воздух счастьем напоён.
Девушка, на которую капелюшки выпитого коньяка благотворно подействовали: на несколько припухлых щеках появились признаки румянца, а глаза стали озорно и многообещающе поблескивать, скованность исчезла; она стала такой, какой была тогда, в переполненном троллейбусе — открытая и чуть-чуть, по мнению Игоря, дерзкая, точнее говоря, такой, каковой и только могла зацепить.
[b]В ИГОРЕ ПРОСНУЛСЯ РОМАНТИК[/b]
Светлана, удивленно, вскинув брови вверх, воскликнула:
— О!.. Да ты романтик!.. Чьи стихи?
Игорь смутился.
— Доморощенные.
— Значит, поэт?!
— Из меня поэт, как из сучка коромысло… Даже и в кондовые стихоплёты, говоря по правде, не годен.
Светлана не согласилась
— Самоуничижение брось! — довольно-таки жестко заявила она, а затем уже мягче уточнила. — Четверостишие вполне… Поверь мне: как-никак, а в скором времени дипломированный словесник тебе говорит. На другое свидание захвати другие стишки. Почитаю… Если увижу корявости, покритикую.
— Не записываю… Как приходят, с такой же и легкостью исчезают… Я же инженер…
Светлана, нахмурившись, прервала, решительно возразив:
— Кто тебе сказал, что инженер, шахтер, летчик-космонавт или врач не могут писать стихи? Ерунда!
— Извини… Строчки случайно появились и вот я, не подумав, ляпнул.
— Игорь, нам ли знать, где случайность, а где закономерность? Так что, — она усмехнулась, —не извиняю. Кто я такая, чтобы на корню выпалывать таланты, даже в том случае, если всего лишь задатки?
Игорю была крайне неприятна эта тема. Был убежден, что поэтом ему не быть, а вот, как ни пафосно прозвучит, гражданином быть обязан, так же, как долг его призывает хорошо служить инженерному делу, его подлинному призванию, тому, чему его учили в УПИ . Об этом лишь подумал, а вслух, чтобы свести разговор на другое, спросил:
— Света, а, вообще, ты любишь русскую поэзию?
— Как и всякая девчонка.
— А кого из поэтов предпочитаешь?
— Список будет очень и очень длинным.
— И все-таки?
— Из поэтов?.. Великий Ломоносов, ставший родоначальником нашей поэзии, создавший к тому же научную школу нашей словесности.
— Это — по долгу службы, а для души? Когда грустно, чей томик берешь в руки?
— Двух поэтесс, от которых без ума, — Марины Цветаевой и Анны Ахматовой. — И последовал встречный вопрос. — А ты, Игорь, кому отдаешь предпочтение?
— Как говорится, солнцу русской поэзии, как, впрочем, и прозы.
— Ожидаемо.
— Да, я не оригинал, но с этим ничего не поделаешь, когда сталкиваешься не с сиюминутным, а подлинным гением. Разве я не прав, а?
— С этим, — она чему-то усмехнулась, — не поспоришь. Хотя не мешает и уточнить…
— По поводу?
— Сам лицеист Александр гордился, что на творчество его благословил сам екатерининский вельможа и поэт Гаврила Державин, первым почувствовавший, что на российском горизонте начинает светить то самое «солнце русской поэзии».
— Прозорлив старик, — восхищенно заметил Игорь и добавил. — Повезло Пушкину…
— Не в этом дело! Везет лишь тому, как принято выражаться в двадцать первом веке, кто везёт.
— Да… Удивляюсь, — произнес Игорь и покачал головой. После паузы, успешно покончив с бараниной и причмокнув, сказал. — Месяц тому, как перечитал повесть «Капитанская дочка». И с каким наслаждением перечитал! А сказки? Гениальные! И актуальные на все времена. Чего стоит вот это…
Ку-ка-ре-ку!
Царствуй лёжа на боку!
Светлана усмехнулась.
— Два века прошло, а лежебоки всё еще не перевелись; сидят на троне и, не отвечая ни за что, благополучно царствуют. А, ну их… А твоя настольная книга?
— Если из поэзии, на прикроватной тумбочке сейчас лежит томик Ильи Сельвинского… Перед сном люблю заглянуть… Несмотря на его «модернизм» и прочее в этом духе.
— Вот! Удалось удивить! Никак не могла представить: современный парень, технарь до мозга костей — и с томиком Сельвинского в руках! Разве не круто, а?!
— Не знаю, Света. Я такой: когда люблю, то люблю беззаветно и на всю жизнь. Это относится к поэзии и к ее авторам. Может, прозвучит диковато, но признаюсь во грехе: меня бесят двуличные люди, чем бы они не занимались. Первый, кто приходит на ум, — поэт Некрасов. Не терплю!
— Чем же он-то перед тобой провинился? — с откровенной ироничностью поинтересовалась девушка.
— Натянул маску защитника обездоленных русских крестьян и…
— И что с того?
— Да то! Сразу приходит на ум поэма «Кому на Руси жить хорошо?» Гневно обличает всех — от толстопузых купчин и кровососов-помещиков, до жадных священнослужителей.
— Но это правда.
— Да, но кривобокая! Сам-то «обличитель» каков, а? Проигравшись в пух и прах в заграничном казино, крепостник Некрасов возвращается в свое имение и, чтобы на что-то жить, безжалостно сдирает с крепостных последнюю шкуру. И эта его не последняя мерзость. Я б ему руки никогда не подал, зная, что тот самый непримиримый обличитель открыто делит постель госпожи Панаевой со своим лучшим другом, законным мужем Панаевым. Фу, гадость какая!
Девушка, лениво и небрежно ковыряясь викой в остатках салата, хотя баранина перед ней оставалась еле тронутой, недовольно, возможно, даже с еле уловимым презрением, произнесла, как бы рассуждая вслух:
— Не суди да не судим будешь…
Игорь с непривычной для себя горячностью, восприняв реплику по своему адресу, воскликнул:
— Но, Света, это же факт!
— Возможно… Однако… Человек, по природе своей, слаб… И не столь совершенен, как бы кому-то не хотелось.
— Верно! Но они не скоты, а, все же, человеки; не стая изголодавшихся псов, жаждущих овладеть единственной сучкой. К тому же, — парень фыркнул, — нисколько не покушаюсь на любовь втроем — это их личный выбор; в отношениях вправе выстраивать любые геометрические фигуры — от треугольников и до восьмиугольников. Повторяю: не покушаюсь и не посягаю ни на чьи права, ни чью любовь в любой для них приемлемой форме; я лишь против двоедушия, циничного лицемерия, ханжеского морализаторства; против тех, кто, в силу своего таланта (подлинного, а иногда и мнимого), натянув тогу инженеров человеческих душ, клянут пороки общества, в которых сами погрязли не меньше. Еще и еще говорю: не грешите на зеркало, если рожа ваша крива; ведите себя, прежде всего, подобающим образом, а потом и поучайте других; не на словах, а собственным нравственным примером.
— А сам ты, — девушка криво усмехнулась, — образец для подражания?
— Нет, Света! Но разве я на эту роль претендую? Разве я непогрешим? Но, осознавая это, никого не осуждаю никого, потому что права у меня нет на поучительство других, однако я вправе не верить в искренность писателя или поэта, зараженного нравоучительством. И, значит, моими кумирами быть не могут. Ты, думаешь, в такой малости и не прав?
Девушка заразительно рассмеялась в ответ.
— Ты, Игорь, как выражается современная молодежь, стопудово прав.
Парень, сомневаясь в ее искренности, внимательно посмотрел ей в глаза, в которых озорно засверкали искорки. Объяснить причину их появления не смог. Как и двояко можно было понять и заразительный смех подруги. И он решил отделаться тоже шуткой.
— На вкус и цвет товарища нет; кому-то может нравиться поп, другому — попадья, а третьему — премиленькая попова дочка.
Девушке шутка оказалась не по вкусу, а потому и не улыбнулась.
— С налётом пошловатости.
— Прости… Кажется, сморозил… Съюморил… Глупо.
Признание понравилось.
— Зря каешься, друг мой! — весело сказала она. — Придется на грешника наложить епитимью
— Я готов!.. Подобно советскому пионеру.
[b]ДЛЯ ЛЮБВИ, ПО МНЕНИЮ ДЕВУШКИ ЕЩЕ НЕ НАСТАЛО ВРЕМЯ[/b]
[b]Часы в ресторане показывали четверть второго, когда они вышли на улицу. И только на крыльце Игоря озарило, что он — чистокровный балбес, отъявленный тупица, неисправимый идиот и всё такое прочее. Виданное ли дело, — спрашивал сам себя, — на первом же свидании учинять гневный и нудный окололитературный монолог? Да, набравшись терпения, выслушала горячечные тирады. Да, подружка, затеяв больную для него тему «Таланты и поклонники», спровоцировала, но это ничуть его не оправдывает. Нет, ничто его не оправдывает!
Игорь, взяв ладони девушки в свои руки, заглядывая в глаза, которые в этот час на ярком солнце засверкали голубизной, сказал:
— Прости, Светик-Семицветик…
— это еще за что?
— В ресторане… Не место, чтобы… В общем, нагородил… Не о том… О любви следовало…
Девушка прервала.
— Так-таки о любви? — озорно переспросила и в очередной раз рассмеялась
— Не меньше!
Светлана, посерьёзнев на глазах, сказала:
— Не торопи события. А на счет нашего разговора… Придет день и час, когда и эту тему, возможно, затронем. Что касается твоих откровений, услышанных мною за рюмкой коньяка, то скажу честно: удивил.
— Чем же? Галиматьёй?!
— Другим: тем, что много читаешь; тем, обдумываешь
