Живи и радуйся

Два скомороха лежали, обнявшись, в полной темноте на старой, дурно пахнущей соломе. Они давно потеряли счёт дням и ночам, и порой им даже казалось невероятное: что мир полностью обезлюдел… и отныне их только двое… в бездушной пустоте мироздания…
– Ты думаешь, бог оставил нас? – спросил Осташка, снова дрожа от холода.
– Ну что ты, – Мирошка ещё сильнее прижался к телу своего дружка, чтобы хоть как-то согреть его, – причитаешь как поп. Мы живы, и радуйся, а в зимний холод всякий молод…
– Как же, радуйся, – со слезами на глазах Осташка уткнулся Мирошке в грудь, – в брюхе постоянно урчит, тело ознобом бьёт…
– Стужа и нужа – нет того хуже, а только два друга – мороз и вьюга, а коли есть зима, будет и лето, а, Осташка? – один подбадривал другого как мог.
– Не хочу тебя слушать, пустомеля, – жаловался Осташка, – помнишь, как монахи говорили-то нам: «и живые позавидуют мёртвым», помнишь?
– Брось скулить, как кутька, – в раздражении выругался Мирошка, монахов он не любил пуще разбойников.
– Брось скулить, – разрыдался Осташка, – а я тебе говорил, что нам лучше с божьими людьми остаться, а не в город идти, ведь тогда уже слух был – придёт басурманин…
Мирошке нечего было возразить… да, несмотря на слух о приближении басурман, он решил непременно идти на праздник в город, ведь он чувствовал в себе такую невероятную силу, он даже во сне видел, как на площади толпа рукоплещет его умению плясать и сыпать матерными остротами… а взамен!.. Взамен горстями сыплются… сыплются медяки и полушки…
Он вспоминал сладкий сон и гладил, гладил по голове Осташку с такой же трепетной любовью, с какой его самого в детстве ласкала мамка, и, пока они оба вновь не заснули, причитал в забытьи: «мы живы, и радуйся, живы, и радуйся»…

Их пинали ногами, чтобы разбудить. Стражников было двое, каждый держал в одной руке факел, а в другой – плеть, чтобы сразу было ясно, кто тут хозяин…
– Эх, вольному блуд, а невольнику кнут! – закричал Мирошка, как можно быстрее поднимая сонного дружка с соломы.
Стражники вывели скоморохов из темницы на белый свет.
Сначала солнце сделало их на мгновение слепыми, а потом счастливыми, они будто оказались в горячем банном чаду и наконец-то согрелись…
– Кто подать с неба не взимал, в мешок солнца не поймал!
Плеть стеганула Мирошку по плечу, он взвыл от боли и открыл глаза. Осташке досталось по заднему месту, он взвизгнул как девица, и это было так уморительно, что на мгновение Мирошке почудилось, что они не в плену у басурман, а выступают на площади, и толпа сейчас «родит» от хохота…
– Эх, пришёл попариться, так не держись за задницу!
Плеть ударила во второй раз, и Осташка упал, никто не смеялся, да вокруг и не было никого… лишь ветер-разбойник гулял по сожженным улицам, да кое-где ещё дымились пепелища…
Осташка крестился всякий раз, когда видел покойника на пути. Мирошка было шикнул на него, но тот ответил, что он не нарочно, это «душа содрогается»…
Навстречу какой-то басурманин волок за волосы бабу, срамное место её было в крови, а груди отрезаны… следом шли ещё трое, на что они надеялись – одному дьяволу было известно…
Пока Осташка блевал соломой, стражники их били плетьми… Мирошка всё это время пытался прикрыть дружка, очень ему не хотелось, чтобы плеть стеганула тому по лицу и оставила шрам…
Слава богу, басурмане скоро утомились, и скоморохам удалось подняться, чтобы продолжить путь. «Живи и радуйся», – подумал Мирошка, боль в ранах помогала ему не думать о голоде…

Наконец они пришли, но Мирошка не сразу узнал ту самую площадь, которую он видел во сне и на которой должен был состояться его триумф.
– Смотри, – сказал Осташка, – храма пресвятой девы Марии больше нет…
– Как нет? – не веря своим глазам, переспросил Мирошка, – а где он?
– Басурмане разрушили, – невесть откуда, будто бы из облака клубившегося над площадью пепла, появился молодой монах, – во время осады там женщины с детьми укрылись, старики… там и сгорели заживо… мученики…
Монах перекрестился. Вслед перекрестился и Осташка.
– Мученики?! – зло переспросил Мирошка, на это раз его аж передёрнуло от крестного знамени, но, увидя красивое лицо юного чернеца, он смягчился:
– Что же бог ваш их не защитил?
– Не нам, православные, о боге судить, – примирительным тоном ответил монах, – нам волю его надобно исполнять и не роптать попусту…
– По-по-пу-пу-сту, по-по-пу-пу-сту, – заикаясь, стал повторять Осташка.
– Эй, ты чего? – почуял недоброе Мирошка и топнул на дружка ногой:
– А ну прекрати!
– По…пу…сту, по…пу…сту, – Осташка сам испугался своего голоса, и, чтобы избавиться от беса внутри, вдруг сорвался с места и побежал прочь, будто ужаленный слепнем жеребчик…
– Стой! – закричал Мирошка.
Но Осташка не слышал, ему уже ничего не надо было слышать, он и так всё понял…
А вот Мирошка напротив, всё слышал, всё до последнего шороха застывшего разбойника-ветра… как натянулась тетива лука рядом с его ухом, как со свистом полетела стрела, как пронзила она шею Осташки, как тот хрипел в муках, а после упал в пыль и пепел…
– Если ты побежишь за ним, – предупредил монах, – то умрёшь…
– Налево пойдёшь – славу найдёшь, направо пойдёшь – счастье найдёшь, а прямо пойдёшь – смерть найдёшь! – рот Мирошки осклабился, и он захохотал, изображая убитого горем дружка.
– Не гневи бога, скоморох, – грубо оборвал его монах.
– Иуда! – выкрикнул, не выходя из роли, Мирошка. – Чего тебе от меня надо?
– Хан басурманский хочет, чтобы ты сплясал ему на храмовом пепелище, понял?
«Хоть бы одна жилка дрогнула на ангельском лице и подала мне знак, – подумал скоморох, – нельзя же так искусно притворствовать! Так даже я не умею!»
– Спляшешь, и хан тебя отпустит, – добавил юный чернец, – и еды даст в дорогу вдоволь.
– А ты, монах, – Мирошка схватил слугу Господа за руку, – ты пойдёшь со мной?
– Если ты спляшешь, и хану понравится, то он отпустит нас обоих, таково условие басурманское, – ответил юный искуситель.
– На костях же, на костях человеческих, друже! – запричитал Мирошка, и слёзы полились из глаз его, и он сам уже не знал, искренние они или притворные...
– Не спляшешь, тогда хан сварит тебя живым в котле с кипятком, – пригрозил монах.
– И пусть, и пусть, – стал притоптывать на месте скоморох. – Семи смертям не бывать, а одной не миновать!
– Тебя сварят в кипятке, а я буду жить до тех пор, пока моё лицо не склюют ручные басурманские вороны, – добавил монах.
– Замолчи! – Мирошка перестал притоптывать и в ответ тоже погрозил… для убедительности пальчиком. – Не за ради себя иду на поругание, запомни, друже, а чтобы не пришло чернецу к одному концу, чтобы только ты жил и радовался…