Вот сижу себе да сижу прямо посреди России и внутри мая!..
Россия всё такая же: часто хабалистая, полоротая (кричащая не по делу), безалаберная, но по-прежнему могучая, всё понимающая и … великая.
И май, как всегда, восхитителен: в начале своём и зените – роскошный (самое дивное русское время, похожее на средневековый Ренессанс), когда пеной белой полыхают вишни и яблони (даже непородисты, даже в городах), строго млеют в бежевости и гигантских листьях каштаны, и бесчинствует во всех переливах фиолетового сирень. Черёмуха «вскрикнула» коротко в самом начале, брызнула белизной своих гроздьев и холодом на один-два дня, пахнула изысканностью ни с чем не сравнимого аромата, который весь год после этого помнишь.
А в конце май, словно загулявший купчик, поиздержался, поистрепался маленько: снежно отмусорили лепестки одних, светло-коричнево взгрустнули другие, набираясь сил, чтобы заплодоносить, да и сиреневое скукожилось как-то всё и поблёкло.
Не об этом думал «Наше Всё», когда писал: «Мне грустно и легко. Печаль моя светла…» И всё равно его вспоминаешь сейчас.
Смотрю за окно, в очередной раз думаю, что всё-таки хорошо быть русским, даже ради того, чтоб хоть раз в год видеть эту замечательную красоту. И вдруг - телефон. А это уже – почти пошлая реальность. Но трубку беру, рука сама тянется – привычка современного человека всегда быть «в зоне доступа» для цивилизации.
Уже по тому, как вздохнули на том конце провода и мира, понимаю, что это Шакур. Дорогой мой марокканец, который бежал рядом по нашей общей молодости и планы строил бок о бок со мною.
Он задаёт вопросы и не ждёт ответа на них, потому что всё уже придумал, спланировал нашу «совместную жизнь» на ближайшие две-три недели:
- Это ты? А это – я!.. Звоню вот, потому что Касабланка, ну, и я тоже, в очередной раз ждём тебя, потому что дело возникло. Важное. Безотлагательное…
Его русский по-прежнему безупречен, как в университетские годы, когда я думал, что это, верно, из-за того, что у него абсолютный музыкальный слух. Если бы вы только слышали, как пел тогда Шакур! И слух этот чудный улавливал малейшие изгибы неродной речи, присваивал её, словно человек этот родился где-нибудь под Рязанью или в Орле-Калуге.
А Шакур между тем продолжает:
- Всё. Бери билет и прилетай. Жду. И встречу, конечно…
А я даже не пытаюсь отказаться. И про май родной забываю. Бросаю его на произвол недалёкого уже лета.
Заказываю. Лечу.
В Касабланке я уже далеко не в первый раз. Но прилетать сюда люблю ночью. Если это случается днём, то город под крылом самолёта похож на галечный пляж где-нибудь на черноморском берегу. Или на лепестки облетевших каштанов. Всё в палевой гамме, изредка взрезанной тёмным и маленькими островками скудной зелени.
Ночью же Касабланка сверху кажется россыпью драгоценных каменьев, резко разлинованных прямыми светящимися линиями автобанов и причудливо обрезанная морским берегом. Нет, конечно, не морским: всегда прохладная Атлантика лижет ноги этому городу.
Лишь только ступаю на трап, выходя из самолёта, тут же вспоминаю запах. Тут всегда пахнет морем и дорогой кожей, которую искусно выделывают здешние умельцы, превращая во всё, что только можно себе представить – от обуви и одежды до прекрасных украшений. Марракеш, скажем, пахнет по-другому – пОтом столь многочисленных там лошадей и мулов. Курортный Агадир – цветами и беззаботностью. Рабат – столичной верностью Аллаху, Отечеству и Королю, хотя три слова этих сияют на агадирском холме, где видны из любой части города.
Шакура вижу сразу. Он такой же, как был пять лет назад, когда мы виделись с ним в Москве: горячий, сухой, блистательноглазый и стремительный, словно марокканский ветер.
И едем мы с ним, не сговариваясь, к Юнусу. Его микроскопически ресторанчик всего из нескольких столиков внутри и во дворе заведения находится в нескольких минутах ходьбы от жемчужины Касабланки, известной даже тем, кто ни разу не бывал в Марокко, мечети Хасана II.
О чём говорим, спрашиваете?
А о чём могут говорить зрелые мужчины, которым есть что вспомнить, после долгой разлуки! Дети, семья, перспектива рождения внуков. В этом я Шакуру, конечно, не конкурент. У него семеро. И все – парни. Не совсем все, то есть. Последняя – долгожданная, а потому так всей семьёй любимая дочь, имя которой, после рождения, обсуждалось даже со мною. Я предлагал назвать её Анной. Шакур согласился. И назвал её… Хабиба. А мне сказал, что это «Анна» по-арабски. Я сделал вид, что поверил.
Когда мы сидели у Юнуса, Шакур сказал, что завтра едем в долину Парадиз в Атласских горах рядом с Агадиром.
Значит – едем, решил я, и уже утром мы улетели, а вечером были на месте.
Место это вот какое:
Узкая будто щель в горах, по дну которой на многие и многие километры вьётся речка, иногда становящаяся прямо ручейком, а иногда образующая небольшие озёра с небесно-синей водой, словно бы налитой в каменные чаши. В речке живут те самые крошечные рыбки, которых во всех странах используют для того, чтобы они объедали отмершую кожу на ногах. А потому в речке часто видим стоящие пластиковые стулья. Иногда со столами. Устал, захотел спа-процедур, - садись и делай. То есть, вот ничего не делай, тебе сделают.
И так же, вдоль всей речки изредка разбросаны микрогостиницы, которые часто даже не имеют стен. Есть лишь навесы из какого-то экзотического тряпья, под которыми устроены уютные лежанки, покрытые всё тем же тряпьём. Здесь ты можешь переночевать, остаться даже не на одну ночь. Здесь тебя накормят жареной рыбой и напоят вкуснейшим марокканским кофе, горьким и душистым как-то по-особенному.
Весь день мы с Шакуром почти не разговариваем, потому что некогда: надо же вертеть головой, разглядывая немыслимой красоты горные склоны, на которых то там, то там чудом каким-то прилепились странные кусты. И – растут, главное! Хотя, по всем законам природы, не должны бы, потому что просто негде.
Когда, наконец, решили поесть и заночевать, Шакур назвал одну из этих «гостинец» «колыбой». Именно так наш друг украинец Федька называл придорожные ресторанчики, встречающиеся по дороге на Скалы Довбуша. Тогда мы с Шакуром в гостях у него были.
Когда улеглись голова к голове, глядя через прорехи покрова на крупные марокканские звёзды, Шакур, наконец, заговорил:
- Вот, думаю поехать на Украину. Фёдора найду и к себе увезу, ну, пока это всё не кончится. Он же у нас, сам знаешь, робким был и впечатлительным. Когда смотрел «Зеркало» Тарковского, всегда плакал…
Я так и не сказал ему, что Фёдора уже нет...
