Оля с Юсуфом прямо в общественном транспорте познакомилась.
Шёл этот самый транспорт в виде автобуса сквозь их маленький, жаркий и пыльный город из одного края в другой. Это потому, что автобус назывался «Двойка». Был ещё один маршрут. Взрезал он город тоже из конца в конец, только крест на крест с «Двойкой». И все местные называли его «ЕдЕница».
Оля знала, что так неправильно, но все в их городе говорили так (писали, наверное, тоже), а потому для двенадцати тысяч живущий здесь граждан это было правильно.
Но мы ж не про правописание. Не в школе, наверное, а в городе Шишове, в котором Оля и повстречала в автобусе Юсуфа.
Город Шишов утопал тогда весь чуть ли не по колено в мягкой как пудра пыли. И на пыль эту с тополей, которыми щедро был засажен весь Шишов, падала вата их пуха, от которого у многих, особенно немолодых, случается аллергия. Но Оля-то молодая совсем была, а потому даже слова «аллергия», скорее всего, никогда не слышала.
Она с работы тогда ехала. Юсуф, наверное, тоже. Но они пока что оба не доехали, а потому Юсуф подошёл к Оле, да и говорит:
- А меня Юсуф зовут. Это потому, что я таджик. А ты русская и тебя надо звать по-другому. А как? Я же ещё не знаю.
- Оля, - сказала Оля и засмущалась прям вся, глаза опустила и покраснела, кажется, маленько.
Это знаете, почему? Ну, засмущалась и покраснела? А потому что у них на фабрике женщины да женщины работали, оттого, что она, фабрика эта самая, - ткацкая. Мужчин же было – наперечёт, и весь бабский контингент каждого из них звал по имени-отчеству и с каждым здоровался. Контингент, в смысле. Мужчины же (их было восемь) не могли ведь отвечать всем почти двум тысячам контингента, а потому только изредка величаво так «покИвывали» в ответ на приветствия. И то только либо начальницам, либо молодым грудастым и румяным, с кудряшками из-под платка ткачихам или ученицам.
Оля ни в число первых, ни вторых не входила. Вот поэтому и зарделась, когда Юсуф с нею заговорил. А по правде – было от чего в смущение-то впасть.
Он худой такой, высокий, с длинными большими руками. А ещё с глазами. Такие у него глаза, знаете, были, что жгли как угли. Чёрные, блестящие и … умные такие глаза. А над теми глазами – брови. Тоже как будто углем нарисованные.
А день в этот раз был пригожим и погожим. И вечер тоже. И не поздно совсем ещё было. Потому, наверное, Юсуф и сказал:
- А давай за одну… нет, лучше за две остановки до твоей выйдем и пойдём вместе, куда ты скажешь. А я потом опять сюда вернусь и до нашего хостела доеду.
Оля, вообще-то, трусиха страшная. А тут почему-то осмелела. И два раза на таджика, своего нового знакомого, посмотрела даже. А потом набрала полную грудь воздуха и говорит:
- Давай. Только за три остановки давай…
Нахалка думаете? Нет. Просто огненноглазый потомок персов ей понравился. Очень понравился, да и всё тут. Пахло от него чем-то тёплым, родным и не страшным.
Имя его тоже Оле понравилось.
Вот и вышли они. И пошли вместе туда, куда Оля его повела. И иногда разговаривали по чуть-чуть. Где работают, откуда он приехал в их город и когда. В какой школе здесь Оля училась. И где её мама с папой. Про братьев – сестёр ещё. Про его (их у него восемь было). А у Оли – ни одного, потому что папа с мамой успели только Олю родить, а потом и погибли вдвоём на их фабрике во время аварии в котельной. Про эту аварию тогда во во всех газетах напечатали.
И Оля с бабушкой осталась. А та старенькая уже давно была, потому в прошлом году и умерла. И не от старости даже, наверное. Умирают ведь не от старости, а от одиночества. А она одинокой давно уже была. Потому что Оля всё время работала да работала. Приходила поздно. Ела и спать ложилась. А бабушка в это время уже спала. Да и вообще она много спала. Потому, наверное, что во сне человек себя одиноким не чувствует.
Это сегодня вот Оля пораньше освободилась, потому что перед праздником им короткий день сделали. А так-то она до девяти работает.
А Юсуф сегодня рано потому, что их на новый объект перевели, они туда быстро-быстро рабочую одежду перевезли и чуток пораньше освободились. А так-то он и до десяти бывает что работает. Потому что деньги нужно же зарабатывать, чтобы в Таджикистан матери с отцом отсылать. У них же дети. А Юсуф взрослый уже. Самый старший. Потому и приехал сюда на заработки. Дядя его, брат отца, в свою бригаду взял.
Про всё вот про это Юсуф с Олей и разговаривали. И всё больше и больше друг другу нравиться начинали. Оля даже специально его длинной дорогой повела, ну, чтоб подольше разговаривать.
Уже даже темнеть начало. Но было хорошо и тихо. На душе и на улице.
Потому голос этого «корявого» как-то уж очень неожиданно громко прозвучал.
Навстречу им трое вышли. «Корявый» явно главным у них был. А корявый потому, что даже в почти темноте видны были на его лице почти что шрамы, которые остались от угрей-прыщей малолеточных.
Вот этот самый Корявый через плечо второму сказал:
- Давай…
Тот, второй, значит, молча подошёл к Юсуфу и несколько раз ударил таджика ножом.
Оля даже не сразу поняла, что случилось. Видела только, как Юсуф медленно-медленно падать стал и за живот держался. А потому она крикнуть даже не успела.
Корявый опять скомандовал:
- Эту - (кивнул в Олину сторону) – берите и туда, за мусорные баки тащите. Я первый, потом Серёга, а потом уж Фофан…
Серёга с Фофаном Олю сгребли и потащили. Вот тут-то она и закричала!
Слышали когда-нибудь, как кричат лебеди, когда их под горло режут?
Вот и я не слышал, но думаю, что кричат они именно так, как Оля тогда, в последний раз в своей жизни закричала.
И было в крике этом всё: и прощание с так и не состоявшейся её первой любовью, с Юсуфом, мальчиком-таджиком с огненными глазами, да и с самой жизнью…
