В конце 2000 года я сделала записи в дневнике о пяти основных, - как нам тогда казалось - переменах, произошедших в нашей жизни и, спустя 20 лет прокомментировала их.
«Итак, с чем вступаем мы в 2000-й, в последний год двадцатого века?
1. Самое главное - со свободой слова и со свободой инициативы. Правда, не умеем еще пользоваться ни тем, ни другим, - нет опыта – ну, так, может, дети научатся, внуки?»
Что в те годы для нас было важнее: свободно говорить то, что думаем или прилавки магазинов с обилием продуктов? Пожалуй, – первое. Ведь жить 70 лет при диктатуре одной Партии КПСС было душно, а для журналистов, писателей порою невыносимо, - слышала это от друзей мужа-журналиста, от него самого. Пару лет назад он закончил роман «Ожидание настоящего», - заводская бригада, отношения между рабочими и начальниками, парторгом; одиночество, разобщенность молодых, энергичных, но потерянных людей, - отослал его в Москву в издательство «Современник» и получил такую «рецензию»: «Какие бы благие цели ни преследовал автор, но он возвел хулу на нашего современного рабочего, показал его духовное убожество, неспособность жить высокими духовными идеалами. Когда мы оцениваем произведение о современном рабочем классе, то руководствуемся партийными принципами, учитывая достижения и разоблачая недостатки. Автор же показывает жизнь завода с позиций, далеких от партийных принципов. Печатать нельзя».
Вот так... Но в начале двухтысячных появилась не только свобода слова, но и вседозволенность, от которой порою тошнило. И встаёт вопрос: так как же быть с такой свободой слова? И не нахожу ответа.
А теперь - об упомянутой мною свободе инициативы. Все 70 лет советской власти простых людей приучали подчиняться только тому, что укажет Партия, и этим лишали их свободы действовать «по велению сердца» или по их желаниям и способностям. Помню, как для местного ТВ мы снимали сюжет о слесаре-передовике, к которому нас подвёл парторг цеха и как рабочий признался мне на ухо: «Да что вы меня снимаете? Я бы мог этих деталей в полтора раза больше делать, но – план!» И на мой удивлённый взгляд пояснил, кивнув на парторга: «Почему-то не разрешают».
Помню и разговор с умным, энергичным директором овощесушильной фабрики, когда после съемок угощал он нас водкой, копчёным хеком и плавлеными сырками, - тогда более «изысканных» продуктов в магазинах не водилось, - и я ему сказала: «Знаете, Георгий Алексеевич, как я отношусь к таким, как вы?» Он посмотрел на меня с любопытством. - Жаль мне Вас. Всю-то жизнь вы были задавлены обкомами-райкомами-горкомами-инструкторами-указами, а в свободном обществе из вас, может быть, получился бы преуспевающий бизнесмен.» Он поднял голову, посмотрел мне в глаза и тихо сказал: «В общем-то, Вы правы. Всю жизнь единственной радостью было после дня выкручиваний, выверчиваний райкомом-обкомом трахнуть водки и забыться».
Помню и о потомственном крестьянине Саше, который попытался завести свою ферму скота, но местная партократия задавила его попытку, запретив мясокомбинату принимать выращенный им скот. Мой муж пробовал его защитить, написав стать об этом, но областной коммунистический орган печатать её отказался.
Да что – рабочие, крестьяне... Моя мама после войны осталась вдовой, - папа хотя и вернулся с войны, но в 47-м умер от раны и контузий, - так её с базара не раз забирали в милицию только за то, что она продавала одела, которые мы с ней шили из ваты и сатина. Да и с овощами гоняли после того, как Хрущёв* объявил борьбу с частниками: «Бывало понесу на базар… вроде бы и покупають, а всё-ё косо смотрють. И потому, что тогда Хрущев всё на частников нажимал, чтоб ни коров не держали, ни свиней. Еще и газета вышла, где огородников клеймил, а раз Хрущев, то и люди. Раз принесла на базар капусту, только разложила её на прилавке, взяла весы, а тут и подходить мужик, торговать камсой* собирается:
- А-а, частница! Гнать вас отсюда надо!
И как начал все расшвыривать! Кочаны мои покатилися, весы столкнул, гирьки разлетелися. Бабы на него закричали: сукин сын!.. такой-рассякой!.. а я стою, гляжу... заплакала даже. Что делать-то теперича? И вдруг подходють двое мужчин:
- Что такое? - спрашивають.
- Да вот, - говорю, - подъехал, смахнул весы, капусту мою разбросал.
А мужик этот и начинаить им объяснять: товарищ Хрущев, мол, сказал, что всех частников... но они - к нему:
- Ну-ка, подбери. Подбери! - Хоро-ошие такие мужчины оказалися! - Ишь какой!.. порядок приехал наводить.
И собрал тот всё... весы на место поставил, капусту. Во, видишь, что агитация делаить! От нее-то, агитации этой, народ и смотрел на огородников косо. Вроде и без них не обойтись, а ушшыпнуть надо и как что: а-а, дерёте, мол, деньги за траву разную! А сами-то чего траву эту не вырастите? Трудно? Конечно, брехать легче».
Но теперь не только можно заниматься тем, к чему лежит душа и есть силы, но государство помогает в этом, давая субсидии.
2. «С магазинами, к которым никак не могу привыкнуть, - на витринах всегда, - но навсегда ли? - красуются сортов тридцать колбас, множество сыров, молочных продуктов… Изобилие полное.
Ах, если бы еще деньжат побольше, чтобы не смотреть на эти живописные прилавки, как на неприкосновенность, а то пустовато в магазинах особенно вечерами - только продавцы за прилавками в голубых передниках, и в этом есть что-то тревожащее».
Помню, как 1992-й год начался новыми, «отпущенными» ценами на продукты, и когда поспешила в магазин, то увидела: на прилавках даже колбаса появилась, но цены пугали: творог подорожал в 33 раза, сыр колбасный в 26, сырки плавленые в 20... Конечно, это ошарашило не только меня, - в троллейбусах, поездах разговоров и возмущения было, как на митингах! Но через два месяца только иногда кто-либо начинал поругивать правительство лениво, «не в голос», и потому, что не только колбасу стало можно купить, но и молоко-кефир, сыры, рыбу красную, импортное пиво, пёстрые баночки-конфетки... в общем, всё, на что хватало денег. А одежды сколько появилось! Смотрели мы на своих подросших детей и думалось: каково им жить, видя «буржуев» по телевизору и в жизни? Мы-то в своё время богатых не видели. Правда, жили рядом с нами Бариновы, которые ели булки тогда, когда мы весной гопики жарили из картошки, выкопанной на оттаявших огородах, а теперь... Ведь каждый день говорят дети о вещах, о ценах на них, а сын покупает регулярно газету «Коммерсант», чтобы подсказала, как подзаработать и на чём, получая в институте свою мизерную стипендию.
А меж тем Ельцин* и реформаторы, - Гайдар*, Чубайс,* Бурбулис* и иже с ними, - после указа 1991 года о роспуске колхозов и предоставления прав будущим фермерам, готовили указ о приватизации промышленных предприятий, а это значило, что с этих «тонущих кораблей» надо будет спасаться. Но как, куда? Чем заниматься людям, в которых 70 лет убивали волю к инициативе, да еще - без денег, без опыта предпринимательства?.. Мама как-то рассуждала, ожидая моего брата Виктора, повезшего на базар рассаду (сама тогда приболела):
«Повез продавать, а стесняется. А разве можно стесняться-то? Ведь раньше как было? Вырастил мужик, выкормил лишнее, вот и вязёть на базар. Продасть, а потом и купить что нужно. А то как же... чего ж тут стесняться-то? Паразиты коммунисты, паразиты, совсем испортили народ. Внушили ему, что продавать стыдно, вот и Витька мой...»
А в те годы базар лечил от уныния и меня. Бывало, схожу туда и радостно станет: нет, не пропадем, возродимся, если есть люди, производящие все это пёстрое изобилие! Ведь уже тогда появлялись отчаянные мужики, одного из которых помню и поныне: бросил свою должность главного инженера, продал квартиру и с семьёй уехал жить в землянке возле купленного старенького трактора, мечтая весной развернуться на арендованных у колхоза четырех гектарах земли. И гладя на него, думалось: нет, не всех «кулаков» поморили, поморозили в Сибири и только на таких отважных надежда, что со временем накормят страну.
3. «С шестой Думой. И коммунисты в ней не в большинстве, - растворяют, размывают их понемногу другие партии, объединения».
Теперь часто говорят и пишут, что Горбачёв* и Ельцин поступал не так, делала не то. Но в конце 80-х они казались нам спасителями от системы, при которой господствовала давящая идеология коммунистической партии и народ вёл полуголодную жизнь. Ведь накануне избрания первого Президента (в 1990 году) с прилавков магазинов пропали даже макароны, люди запасались солью, а после обращения народных депутатов к народу «Хранить спокойствие в эти трудные, переходные дни к рынку» исчезли и яички - наше спасение. Помню, как приехала я в свой родной Карачев к маме, а к ней как раз пришла молодая женщина с ребенком и, протянув ей талоны на мясопродукты, сахар, водку, конфеты, сигареты, летние туфли, зимнюю обувь, ночную рубашку и панталоны сказала:
- Получите... Только все равно ничего этого в магазинах нет.
Тогда наклонилась я к её малышу и говорю:
- Ну, малыш, запоминай, как при социализме разносил такие талоны. Вырастишь большим, рассказывать будешь.
А мать покачала головой:
- Расскажет... если выживем.
Да и такое выступление журналиста Чередниченко на сессии Верховного Совета есть в моих записках: «- Стыдно, больно до слез видеть молодую женщину Ярославну из Ярославля, у которой остались лишь одни глаза, потому что ей, как беременной, полагается по талонам полкилограмма манной крупы в месяц. До чего большевики довели Россию!» Но 19 декабря 1999 года состав Думы изменился, - впервые коммунисты не получили большинства, и мы надеялись, что теперь реформы пойдут быстрее, а, значит, нам станет легче жить.
4. «С войной в Чечне*, с каждодневными сводками о числе убитых, раненых.
Из дневника:
«Артиллерия и авиация бьют по бандитам-террористам-боевикам, как называют их в прессе, а наши солдаты вступают с ними в «контакт» только при «зачистке населенных пунктов», а «пункты» эти теперь не очень-то сопротивляется нашим войскам, ибо натерпелись люди от своих «борцов за независимость», - хапали те деньги, которые получали из России, хапали и от нефти, которую воровали из трубопроводов да строили себе особняки».
Первая война на Северном Кавказе началась 11 декабря 1994, когда в Чечню Россией были введены войска для «разоружения незаконных формирований»,* но они были остановлены, блокированы и понесли большие потери.
Из дневника:
«На экране - страшные кадры: снайперы со всех домов бьют наших ребят, убитые - на улицах Грозного, а чеченцы не дают унести их тела. И похоже, что «дудаевские* наемники», как называют их в прессе, вооружены лучше, чем наша Армия. Да и не только они. Старуха трясет автоматом и кричит:
- У нас такого оружия полные подвалы! Мы все помрем, но не сдадимся!
И рядом с ней - портрет Дудаева. Да, понимаю, надо что-то делать с взбунтовавшейся Чечней, но что? Отпустить? По крайней мере, не было бы таких жертв. Пишут, что наших
Это редкость в наше время.