Мама решила женить Вадика на Леночке…
… Потому что за окном вовсю уже апрелилось, ну, то есть, в зените был наш русский апрель. Это когда уже не холодно, но ещё и не жарко. Когда уже не голо, но ещё не зелено. И когда на людях уже не хмурое, но ещё и не приветливое… выражение лиц. Ну и, одежда, разумеется, такая же.
Но перелом-то наступил, несмотря и вопреки! Кажется даже, что гудки автомобильные звучат более задористо и молодо.
… Вот, значит, и у Вадика так быть должно было. Не из-за апреля, конечно, а потому, что маме его показалось, что уже, наконец, пора. Мальчику скоро тридцать семь, а Леночке – всего сорок… с хвостиком. Зато замужем она ни разу не была, Вадик тоже сберёг своё целомудрие непорочным, благодаря стараниям мамы.
… А это потому, что сколько он себя помнил, они всегда жили с мамой. Когда-то, очень давно, существовал, конечно, и папа. Но для Вадика он был словно соткан из дыма. Или апрельской дымки: смутно, зыбко и далеко. Даже лица уже разглядеть невозможно. Вадик помнил только, что не любил, когда папа его целовал, потому что было колюче и табаком пахло.
Куда папа делся, мама Вадику так и не объяснила: не то умер слишком рано, «не успев создать подушку материальной безопасности для жены и для сына» (догадываетесь, чей текст?), не то оказался он «низким и примитивным человеком, так и не смогшим понять высоких устремлений душ жены его и сына» (источник – тот же).
И мама обрушила всю силу своей неизрасходованной женской любви на единственного мужчину, который был рядом. И мужчиной этим стал Вадик. Спорт, изостудия, музыкальная школа по классу мандолины, английский язык индивидуально, с репетитором, театральная студия (но – в меру! Чтобы, не дай Бог, актёром не захотел стать!!)
И, конечно же, школа. Школа на особом мамином контроле. Если (о ужас!) у Вадика появлялись четвёрки, мама начинала волноваться, пить успокоительное и наносить визиты в школу для индивидуального собеседования с преподавателями тех предметов, в которых «сын дал слабину».
Однажды, в третьем классе, кажется, Вадик случайно залил чернилами тетрадь, о чём, горько плача, поведал маме. Она ему, разумеется, посочувствовала, а потом достала чистую тетрадь и заставила сына всё из испорченной тетради переписать в новую. На это ушли вся суббота и воскресенье. Таким образом мама воспитывала в сыне «щепетильность во всём, что бы он ни делал».
После этого, наверное, Вадик и стал тихо ненавидеть школу и, кажется, маму.
Когда, эмоционируя, мам срывалась и била Вадика по щекам, он уже точно знал, кого ненавидит больше.
И боится. Сильно-пресильно.
А ещё он всю жизнь хотел собаку. Хоть какую-нибудь, пусть даже непородистую, а уличную. Мама сказала «нет» и решения своего не изменила, хоть сын стоял перед нею на коленях и клялся, что будет убирать за собакой, кормить её и гулять. Мама была непреклонна, потому что «животное могло бы привнести диссонанс в их семейную жизнь» (догадываетесь, откуда цитата?)
Когда после окончания школы Вадик сказал, что намерен поступать в педагогический институт, чтобы преподавать потом русский язык и литературу в школе, мама мудро и иронично на него взглянула и молвила: «Ты вообще понимаешь, что такое педагогический институт?.. Это когда, – мама приставила козырьком руку ко лбу и изобразила, как она пристально изучает всё окрест. Потом продолжила: – Девчонки, девчонки… О! – здесь мама пальцем указала на кого-то невидимого, что находился в самом низу, у неё под ногами,- один хроменький и ты с ним рядом! Когда же ты э т о окончишь и начнёшь трудиться, то утонешь в тетрадях, которые, как кровавые мальчики в глазах Бориса Годунова, будут преследовать тебя всю жизнь, а ты станешь читать и читать чужой примитивный бред о гармонических людях, пока сам перестанешь быть таковым».
Потом она взяла в одну руку Вадиковы документы, а в другую руку самого Вадика и повела его в политехнический институт, где они и подали заявление на факультет инфокогнетивных технологий. Об этих самых технологиях Вадик имел самое смутное представление, но мама же лучше знает, ей же виднее.
Он поступил и стал там учиться. И выучился. На кого-то там. Но работать по специальности не стал, потому что его сразу же взял к себе в НИИ старинный мамин знакомый Павел Сергеевич, по совместительству оказавшийся и Леночкиным отцом.
Самой же Леночки пока в наличии не было, ибо она получала образование в Англии. Очевидно, для того, чтобы потом осесть в папином загородном поместье и отдаться станковой живописи, в которой решительно ничего не понимала. Зато у неё были длинные пальцы, и она умела красиво курить «с печатью задумчивости на лице», а в паузах между затяжками рассуждать об экзистенциализме в балете, чем окончательно вскружила голову… думаете, Вадику? Нет, конечно, - маме!
Вадик же смотрел на неё и думал о том, что Леночка – редкий тип зоологической идиотки, и она будет в его личном рейтинге на втором месте по ненависти после мамы.
И так, знаете ли, страшно ему было от перспективы стать Леночкиным мужем, что он однажды даже сбежал, чтобы создавать филиал их НИИ где-то под Норильском. Была эта работа скучной и непонятной, но главное – далёкой от того города, где жили мама, Леночка и её папа. Последнего же этот поступок Вадика совершенно очаровал. Он воспринял это, как некую жертвенность со стороны «близкого ему по духу человека» и, по возвращении через несколько лет Вадика в родные пенаты, вознамерился отдать ему самое дорогое, чем сам владел, - догадываетесь, что? Ле-но-чку!!!
После того как Павел Сергеевич намекнул об этом, через маму, конечно, Вадику, тот умудрился пролавировать между Сциллой и Харибдой ещё года полтора, но, как известно из скороговорки, которой будущим актёрам ставят внятную речь в вузах, «корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали»…
И вот апрельским дивным вечером, когда так хорошо на улице, что начинает казаться, будто всё сложится неплохо и в дальнейшей жизни, мама сказала: «Надень, пожалуйста, чистую сорочку, потому что через час к нам придут Павел Сергеевич и Леночка. И ты станешь просить руки Леночки, чтобы связать себя с нею узами брака. А то сколько же можно морочить голову бедной девочке. Даже неприлично».
Сначала остолбенел Вадик. Потом набрал полную грудь воздуха и громко сказал : «А иди-ка ты в ж…, мама! - прозвучало слово, которое в последнее время перестали запикивать в прямых эфира нашего телевидения. Вадик сделал добор дыхания и завершил самый страстный монолог в своей жизни словами: - Кстати, Павла Сергеевича и его Леночку тоже с собой прихвати!..»
Затем выбежал в прихожую и хлопнул дверью. Идти ему было некуда, но ведь на улице – а п р е л ь, а значит, будет всё хорошо…
