Исповедь перед Концом Света. 1971. Ночью. Стреляю. Жму железо. В лесу с автоматом. "Молодая Россия". Пою "Куклу". ДМБ
Исповедь перед Концом Света
1971
Ночью. Стреляю. Жму железо. В лесу с автоматом. «Молодая Россия». Пою «Куклу». ДМБ
«Через 6 по 6»
Первый год службы для меня был очень тяжёлым. И физически, и морально. Но гораздо больше — последнее…
И самым тяжёлым был именно вопрос:
«КАКОЙ В ЭТОМ СМЫСЛ?»
Думал даже слегка покалечить себя — чтобы комиссоваться и сберечь «для дела революции» хотя бы год жизни. Смешно сказать, какие я делал попытки для этого. Не буду подробно это сейчас описывать — но я мог бы действительно стать инвалидом гораздо раньше времени. Бог миловал…
Но на 2-ой год службы — уже я как-то и втянулся в этот процесс, и ко многому привык, и определённый опыт приобрёл, и навыки, типа:
«Солдат спит — служба идёт!»
Хотя, когда все спали, при случае — я читал… Да и служить оставалось уже не так уж долго…
…
«Дедовщины» у нас в части почти не было — в смысле издевательств старослужащих над «молодыми», за исключением относительно немногих и редких случаев. Часть у нас была элитная и, действительно, относительно культурная; ребята были, почти все, из Питера, и многие со средне-техническим образованием. Чувство товарищества было довольно сильным…
Но это — среди связистов. Среди наших шоферов — которые были, большей частью, из мелких городов, и сёл, Северо-Запада, и которые и жили, и занимались машинами отдельно — порядки и нравы были, по моим наблюдением, более грубые…
Однажды к нам заехало, на 3-4 дня, несколько машин из другой части; и вот там я заметил, что их «деды» ведут себя — предельно нагло и грубо…
Да и про совершенно зверские и садистские нравы во многих других частях — мы тоже были наслышаны…
…
Но наши «старики» определённые привилегии для себя имели. В караул и в кухонный наряд, и на прочие посторонние работы, уже никого, как правило, не кантовали (разве что, «за провинности»). И к мелким нарушениям, хотя бы и в той же форме одежды, начальство тоже почти не придиралось…
Например, было положено на смену, на боевое дежурство, и на построение перед заступлением на смену, являться в фуражках. Но я терпеть не мог фуражку: она была тяжёлая, грубая, сидела нелепо, натирала кожу; и после подъёма среди ночи на смену, после недосыпа, с тяжёлой головой, надевать её на свой встревоженный и гудящий череп — не было никакой радости… И я всё время носил пилотку. И ко мне почти никогда не придирались…
Парадную форму я тоже ненавидел — но «старикам» её почти никогда не приходилось надевать…
…
К последнему полугодию службы для меня уже железно и чётко установился «стариковский» распорядок боевых дежурств: «через 6 по 6». Это было запрещено: дежурить по 12 часов в сутки. Но людей не хватало, и начальство на это шло. И «старики» этот порядок любили — если это было с ночной сменой…
А «стариковский» распорядок был таков…
Где-то в 1:45 дневальный будил ночную, «стариковскую» смену — индивидуально, без всякого крика на всю казарму… Я тут же бежал к кранам — и мылся по пояс, быстро растирался полотенцем… Другие — едва кто споласкивал лицо, в строй вставали совершенно сонные…
Потом — шли в столовую. Там для ночной смены всегда полагался самый крепкий чай, белый хлеб (он был всё время формовой, и мне очень нравился), сахар… Я половину своего хлеба и сахара — брал с собой на смену…
Приходили на место боевого дежурства, отпускали сменщиков, садились на свои рабочие места, накрывались шинелями, голову — на стол, и — спали до утра… Спать на боевом дежурстве — это было подсудное дело; но я не помню ни одного действительно серьёзного скандала по этому поводу. Держать шинели на местах дежурства — тоже не разрешалось; но и здесь мы, чаще всего, отмазывались, ссылаясь на ночной холод…
Сменщики приходили перед нашим завтраком (и после своего, естественно). Завтрак для ночной смены получался, как правило, более обильным: «старикам» полагалась определённая добавка, хотя и не ахти какая…
Спали от завтрака — до обеда. Я отрубался моментально. И следующая наша смена была: от обеда — до ужина… Больше всего работы, больше всего приходило команд, именно в утреннюю смену. После обеда — работы было уже, как правило, значительно меньше, особенно — ближе к вечеру…
После ужина наша смена имела полное право сразу идти спать до ночного подъёма, чем почти все сразу и пользовались, некоторые ещё смотрели телевизор… Я до того, как лечь в койку, ещё успевал немного почитать в Ленинской комнате и позаниматься на турнике, со штангой и гирей. И затем — крепко спать до ночного подъёма…
Я настолько привык к этому суточному распорядку — что даже уже не представлял себе, как я буду жить в ином, «нормальном» режиме на «гражданке». Думал даже: может, найду себе какую-нибудь такую работу — типа ночного грузчика?.. И чтобы от завтрака до обеда — мог бы спокойно дома поспать…
Привык, однако, потом к нормальному распорядку очень быстро…
Ночные смены
Ночные наши смены, наши боевые дежурства ночью, были очень интересные. Почти до самого утра все (кроме меня) спали…
Где-нибудь под утро, наконец, по внутренней связи, чей-то дико сонный голос, и с явной неохотой, сообщает кому-нибудь из наших:
«35-й, прими командочку!»
Типа того, что засекли какой-нибудь натовский самолёт. Быть может, летит бомбить наши порты…
В ответ — тишина…
Через минуту-другую, тот же сонный голос, без тени охоты и настойчивости, механически повторяет:
«35-й, прими командочку!»
Наш 35-й нехотя врубает «переговорку» — и таким же сонным голосом отвечает:
«Иди на х...й!»
Проходит в тишине — ещё минута, другая, третья… Вражеский самолёт, быть может, уже совсем на подлёте, со своими бомбами — к Риге, Таллину или Питеру…
Сонный голос, без тени обиды, лишь с чуть большей настойчивостью и досадой, в 3-й раз повторяет:
«35-й, ну, командочку-то, примешь, что ли?»
35-й, тихо матюгнувшись, и тяжело вздохнув, что-то начинает делать, копошиться…
От сонных голосов по «переговорке» начинают, понемногу, приходить и ещё командочки… Смена постепенно оживает…
Под утро обычно варили на рабочих местах, с помощью кипятильников, крепчайший кофе, что было тоже строжайше запрещено… Наш капитан Бочкин периодически устраивал шмон, выкидывал из ящиков рабочих столов (где должны были храниться только «секретные» и «совершенно секретные» документы) банки с кофе и всё лишнее, пинал их сапогами, рассыпая всё по полу, и устраивал нам разнос; но этим, обычно, всё и обходилось…
Находя у солдат письма из дома — тоже рвал их в клочья…
Моя революционная пропаганда
Я в ночные смены — слушал «вражеские голоса» и читал, с карандашом, Ленина…
Ленина в моём рабочем столе, при любом шмоне, трогать никто из начальства не отваживался. Хотя письма мои один раз пострадали…
Все писали домой очень часто — это понятно: тоска по дому, по близким, по «гражданке», у всех была очень сильной…
Я тоже писал много писем, на удобной телетайпной бумаге, в ночные смены это было удобнее всего. В письмах к сестре, Юре Андрееву и Игорю Загрядскому я пытался, подробно и обстоятельно, развивать свою современную революционную концепцию и свою марксистскую революционную программу…
Я, по своей тогдашней молодости и дурости, ещё мало думал, насколько я, при этом, рискую… Но, возможно, что какой-нибудь цензор — не самого, конечно, высокого уровня — раскрывал моё письмо, видел там цитаты из Маркса и Ленина — и терял всякую охоту дальше это читать…
С устной пропагандой я старался себя вести уже более осторожно, больше старался убеждать прямыми цитатами из Маркса/Энгельса и Ленина; но это было мало кому интересно, политика всех интересовала очень мало…
Ближе к концу службы, у меня появился сменщик, из более молодых, довольно толковый парень, и я вводил его в курс дела по работе. Потом мы стали с ним вести разговоры и на философские, и на политические темы…
И вот, как-то раз, чувствуя, что пора, что можно, я его и спрашиваю:
«А как ты думаешь, у нас социализм? У нас социалистическое государство?..»
Он отвечает, пожав плечами:
«Да вроде бы, да, социалистическое, хоть и с недостатками...»
И тут я раскрываю перед ним красивый синий том из ПСС Ленина (так я потом раскрывал перед людьми — Библию), где как раз было «Государство и революция» (1917), и показываю ему — одну за другой — чётко подчёркнутые и выделенные мною скобочками— цитаты из Ленина…
И я помню, как у него отвисла челюсть, и какое у него было обалделое лицо. И какими он посмотрел на меня глазами — в которых стала пробуждаться Мысль!..
Потом у нас с ним было не слишком много возможностей для общения, но он стал заметно больше читать, явно — и думать. Но опасных разговоров избегал…
Обходился лишь, больше, намёками и выразительными взглядами, которые означали:
«Ты всё говоришь правильно — но лучше с этим быть поосторожней...»
Стреляю из автомата
Как я надеялся перед армией — научиться в ней стрелять! Обращаться с обычным стрелковым оружием…
На стрельбище, за все два года службы, нас, связистов, свозили, где-то на 2-ой год службы, всего один раз, пострелять из автомата АКМ… Выдали боевые патроны. Стрелять надо было из положения лёжа — по появляющимся, на короткое время, мишеням, изображающим человеческий корпус по грудь (будто некий недотёпа показался из окопа), короткими очередями…
Причём стреляли — в противогазах! Но я, будучи в очках, стрелял, слава Богу, без противогаза…
И не побоюсь признаться: стрелять — это колоссальнейшее наслаждение!.. Наслаждение — предельно опасное, предельно соблазнительное, я это сознаю. Но это — как секс, как оргазм. И опасность — точно такая же… Но и звук стрелы, вонзающейся в дерево, доставляет такое же волнение, такую же радость…
Я отстрелялся неплохо. И осталось у меня ещё два неизрасходованных патрона. Лежали они на земле, рядом со мною, и прикрыл я их осторожно ладонью. Никто ничего не видел… Какой был соблазн — сохранить эти два патрона «для дела революции»!..
Появился рядом — наш ротный, капитан Бочкин. Надо было решать немедленно… Слава Богу, у меня хватило ума, в этот короткий момент, понять, что такая игра — абсолютно не стоит свеч!..
Я отдёрнул ладонь, поднял вверх руку… Бочкин — тут же отреагировал, встрепенулся, нагнулся, бережно поднял мои патроны…
Ах, как я хотел — ещё хотя бы раз побывать на этом стрельбище!.. Но больше не довелось. Не тот у нас был профиль…
Жму железо
В «учебке» нас гоняли на зарядку очень жёстко и зверски; но, при всех перегибах, это было на пользу. В следующее полугодие — уже было с этим немного полегче. А потом — и зарядку, и другие физические упражнения уже делал я сам…
С занятиями боксом и самбо нам с Петей немного помог один молодой лейтенант. Он же выпросил у меня прекрасный учебник по нескольким видам борьбы, который мне удалось купить в «Доме книги» незадолго перед армией. И попробуй — откажи начальству… А потом его куда-то перевели — и эти занятия нам с Петей пришлось прекратить. Других энтузиастов этих видов спорта среди комсостава не нашлось, чтобы нас поддержать…
Зато были возможности для тяжёлой атлетики...
В нашем спальном помещении были — турник, штанга со
