Гибель Рязани

На востоке вставало красное солнце. Утро. Лёгкий мороз.
  По замёрзшей реке шла своя рязанская конная дружина. Клубилась снежная пыль над всадниками.
  Княжич Фёдор с Южных ворот видел это движение, и в душе его нарастала тревога. Не с победой едет войско.
  На стену поднялась Евпраксия, жена.
  - Что не спится, лада моя? – спросил Фёдор.
  - Тревожно как-то, – откликнулась она.
  Они были молоды и красивы, княжич и княжна. Ей восемнадцать, ему двадцать.  Этой парой вся Рязань любовалась. Любили они друг друга, видно было. Дня друг без друга прожить не могли. Все видели, как княжна тоскует по княжичу, когда тот в отъезде. А уж в последний раз совсем извелась.
  Город просыпался. Потянуло дымом, бабы затапливали печи.
  Фёдор обнял жену:
  - Далеко ты, Просьюшка, шла ко мне, через весь город. Ванюшка один остался.
  - Да какой – один. С нянькой он. Да и спит он, твой Ванюшка.
  - Да шучу я, Прося, шучу.
  - А за тобой я и не туда ещё пойду.
  - Ты у меня храбрая, - сказал Фёдор ласково и показал движущие точки на льду реки. - Тятя возвращается.
  - С победой?
  - То не ведаю, но надеюсь. Пойдём домой, моя лада, тятеньку будем дома встречать.

  Хмурая рязанская рать въезжала в город через Южные и Борисоглебские ворота. Горожане встретили усталых воинов издёвками.
  - Что воины, пошли по шерсть, а вернулись стриженными? – сказал длинноносый чернобородый мужчина лет за сорок.
  - Ты, Гарась, язык-то прикуси, – ответили из рядов ратных, - скоро сюда мунгалы нагрянут, сам их стричь будешь.
  - Да я-то постригу.
  - Пострижёшь, пострижёшь. Только смотри штаны не испачкай!

  Князь рязанский Юрий Игоревич в думной палате сидел мрачный.
  - Думай не думай, а посылать надо за помощью ко князю владимирскому Юрию Всеволодовичу.
  - Он ворог нам, – сказал боярин Тимофей Скворец.
  - Ворог не ворог, а свой, православный. Надвигается на нас враг, посерьезней половцев.
  - Со степняками всегда справлялись, – сказал Евсей Аникеев.
  - И никогда их не боялись, – затряс седой бородой его отец Аникей.
  - Лошадь на стену не полезет, – продолжил Евсей, - отсидимся, княже.
  - И сколько сидеть будем? – спросил Юрий Игоревич. – Всю зиму?
  - Кони у них передохнут от бескормицы. Не воюют зимой степняки. Небось, уж восвояси вернулись.
  - Нет, не вернулись, – сказал князь, - сторо́жа доносит, что двинулись сюда мунгалы. К Пронску подходят.
  - Никогда такого не было, что бы степняки города брали, – скрипучим старческим голосом сказал боярин Аникей.
  - Так никто и зимой не воюет, – возразил Тимофей Скворец, - а они вон воюют. Воля твоя князь. Посылай во Владимир.
  Во Владимир постановили послать Романа Ингваривича.

  Герасим, а попросту, по-уличному, Гарась, в сенях смёл снег с сапог и тощим медведем ввалился в избу. Запахло кожей и дратвой, Гарась был сапожником. Прохор, младший сын Гарася тачал сапоги у окна на лавке. Беременная сноха качала в зыбке ребёнка. Жена возилась у печи.
  - Встретил рать-то? – спросил Прохор.
  - Встретил, Проша, встретил. Как зайцы, видать, бежали наши ратные от этих степняков вонючих. За стенами отсидеться хотят.
  - Так, чай, отсидимся, тятя, стены новые, недавно срубленные. Отсидимся.
  - Так-то оно так, стены-то новые, я помню, как их клали. Тридцать годов ещё не прошло, как отец нынешнего князя владимирского, Всеволод Юрьевич сжёг город. Тогда отсидеться не удалось.
  Гарась сел на лавку.
  - Так-то свои русские.
  - Какие они свои, - Гарась вскочил с лавки и заходил по избе.
  - Не таким уж и маленьким я был, - продолжил он, - когда владимирцы град пожгли и такое тут учинили. Мужиков порубили, баб посильничали.
  И Гарась начал в который раз рассказывать, как он сумел спастись от владимирцев, притворившись мёртвым. Домочадцы его множество раз слышали эту историю, но сейчас она звучала особенно остро.
  - Сейчас так не сделаешь, тятя, на морозе долго не проваляешься, окочуришься.
  - А, сюда эти татары и не долезут, – отмахнулся Гарась от слов сына.

  Ночью Фёдору не спалось. Долго ворочался, несколько раз вставал пить, хотя пить не хотелось. Как ни старался не разбудить жену, всё-таки разбудил.
  - Что маешься, Феденька, - спросила Евпраксия.
  - Как же так, что меня степняки обманули? Показали малое войско, а большое скрыли.
  - Молодо-зелено.
  - Я, чай, будущий князь, мне прозорливым, да мудрым полагается быть.
  - Ещё будешь, - улыбнулась мужу Евпраксия.
  Княжич вздохнул, обнял жену.
  - А они сюда не придут? – тревожно спросила она.
  - Кто? – не понял Фёдор
  - Ну, степняки эти самые, татары или мунгалы?
  - Да кто зимой воюет? Летом под любым кустом тебе дом. Да и лошадей кормить чем-то надо. Не снегом же?
    - Значить, не придут?
    - Не придут, спи, моя лада.
    К Рязани потянулись беженцы, их прибывало всё больше и больше, отсидеться за стенами не удавалось, татары города брать умели. В это верилось с трудом. И было тревожно.
  Ждать осады было невыносимо. Князь устроил засаду на реке Прони.      Встречный конный бой на льду и засека на реке татар не остановила и не уменьшила.
  Дружина вернулась в город не побеждённая, но и без победы.

***
  Со стены было видно, как на белой равнине замёрзшей реки появились чёрные точки. Они сливались в единую массу, разъединялись и опять сходились.
  Жители посада спешили укрыться в городе.
  - Вона татар валит, как чёрна ворона, – говорили ратники на стене.
  - Говорят, Пронск ещё не взяли, а уж сюда подвалили.
  - И не возьмут. И Пронск не возьмут, и Рязань не возьмут. Кишка тонка!
  - А город-то эрзянский наиглавнейший, взяли, и много мелких.
  - Ну, ты сравнил. Мордву толстопятую и нас. Мордва и драться-то толком никогда не умела.
  - Не скажи. Мордва да меря – хуже зверя.
  Татар всё прибывало. Они шли не только с запада, от Прони, но и не большие их отряды подходили и с юга, и с востока.
  С запада же пришла и страшная весть – Пронск взят.
  Город приутих.

  Бату смотрел на Рязань: мощные крепостные валы опоясали город, на нём высилась бревенчатая стена города, частокол примыкал вплотную к стене, надолбы торчали из толщи вала, перед валом замёрзший ров. Это самый большой город, виденный Бату на востоке от Итиля, но Булгар и Биляр были, конечно, больше этого русского города и лучше укреплены.
  - По размеру, почти как Эрзямаз, чуть больше, – сказал Орду.
  - Тебе виднее, брат, – равнодушно ответил Бату.
  Степняки расположились огромным лагерем в поле между рекой Проня и стенами Рязани.
  Монголы плотным кольцом окружили город. И только на Оке выставили редкие караулы, сменявшие друг друга. Костры они жгли прямо на льду реки.
  Днём 16 декабря к Оковским воротам подъехали два всадника. Третий странный человек, толи мужчина, толи женщина, в длинной юбке, с какими-то украшениями на одежде, скакал перед всадниками и бил в бубен.
  Им открыли ворота.
  На Борисоглебской площади собрался народ, князья и бояре сидели верхом на лошадях во всём своём великолепном воинском вооружении.
  Странный человек в юбке прекратил свои странные прыжки и прекратил бить в бубен.
  Один из монгольских всадников поднял руку и сказал на монгольском языке:
  - Мы посланники Покорителя Вселенной - Бату. Ваш княжич должен был передать вам его слова. Мы пришли за ответом.
  Второй всадник перевёл слова первого на русский.
  Площадь заволновалась. Все знали о предложении монгольского хана. Из толпы раздались угрозы. Монгол гордо и спокойно ждал ответа, переводчик, половец или булгарин, пытался сохранить спокойствие, странный человек в юбке колотил в бубен, тихо подвывая.
  - Какого ответа ты ждёшь, чужеземец? – спросил рязанский князь Юрий Игоревич. – Пришли войной на нашу землю, так воюйте. Нас не будет, всё ваше будет. А мы будем, то пощады вам не будет.
  - Не будет пощады поганым, – взревела толпа и ближе придвинулась к непрошенным гостям.
  - Они их сейчас разорвут, – встревожился княжич Фёдор.
  - Туда им и дорога, – ответил сыну рязанский князь.
  - Останови их, отец. Мунгалы не убивают послов.
  - Вот пускай у себя в Мунгалии и не убивают. А на Рязани – наша воля.
  - Но не убивать послов – это правильно, это справедливо. Они пришли к нам без оружия и уйти должны невредимыми.
  - А ты посмотри, сколько за нашими стенами их оружнего люда. Не раздражай, сын.
  На послов напирали, пытались стащить с лошадей. Послы заставляли лошадей пятиться назад, лошади мотали головами, скалили зубы, неохотно подчинялись. Толпа напирала.
  Фёдор не выдержал, бросился спасать послов. Но пробить толпу не сумел: его коня дёргали за узду, били кулаками по голове, по бокам.
  - Уйди, Федька, - кричал Гарась, - будешь князем над нами, тогда и указывай. А сейчас наша воля!
  Послов стащили с коней, и толпа грозной волной сомкнулась над ними.
  Когда всё успокоилось, и народ разошёлся, на площади остались три втоптанных в снег трупа.
  Княжеские дружинники нехотя слезли с коней и выкинули останки послов за ворота. Последним выкинули шамана со словами:
  - И бабу вашу заберите!
  Монголы молча забрали своих.
  Наступившая ночь была зловеще тихой, звёздной и холодной.
  Как только кровавый диск солнца оторвался от матушки-земли, утром 17 декабря, загрохотали накары – боевые барабаны, монголы пошли на приступ Рязани.
  Татары топорами вырубали ступени в обледенелом валу, волокли лестницы и по ним лезли на стены. Осаждённые рязанцы кололи их копьями, скидывали на головы камни и глыбы льда, обливали холодной водой. Князь приказал не тратить дрова на кипячение воды, здраво рассудив, что если человека на морозе облить водой, то ему и так будет не сладко, сколько продлится осада неизвестно и дрова следовало беречь, зима всё-таки. И, действительно, воины, принявшие поневоле холодный душ, орали как от кипятка – ледяная вода обжигала нападавших.
  На стены вышли почти все жители Рязани. Монголы стреляли снизу из луков.
  Жена Гарася ойкнула и медленно стала оседать и завалилась на бок. Стрела татарская попала ей в висок. Коромысло спрыгнула с её плеча и глухо ударилась о доски полатей крепостной стены, разлилась вода из вёдер, что она несла на стену.
  Заканчивался короткий зимний день, приступ прекратился.
  В городе вздохнули: «Слава богу, отбились».
  На следующий день попыток захватить город приступом не было, только накары – монгольские барабаны грохотали и грохотали.
  В Рязани отпевали и хоронили убитых. Вырыли одну братскую могилу в промёрзлой земле, не глубокую, временную, надеясь весной перезахоронить убитых за городом.
  Княжичу Фёдору почему-то подумалось, что их, всех остальных, хоронить будет не кому. Он помотал головой, отгоняя странную мысль. Все горожане были уверены, что взять Рязань приступом нельзя, а осаду сами татары долго не выдержат – всех коней поморят, сена в окрестностях города не так уж и много.

  Недовольный Орду ввалился в юрту своего младшего брата:
  - Почему ты моих людей послал на стены Рязани? - прорычал он. - Почему не мокшу?
  - Наш Великий Дед меня поставил главным в улусе нашего отца, - спокойно сказал Бату, - и я не обязан ни перед кем отчитываться, но ты мой старший брат и наши матери обе из племени кунград, тебе скажу. Ты знаешь, где земля этих мокша? Вон там за лесом.
  Бату показал рукой куда-то в сторону.
  - Обидятся, уйдут. Их опять ловить всем войском? А