Осведомитель

умеренно.
- От этого не умирают, - говорит добрый доктор. – Хотя ощущения, конечно, малоприятные. Будем лечить.
Простая в безысходности мысль посещает меня: времени осталось не слишком много. Я совсем не верующий, но, похоже, кто-то на самом верху прямолинейно намекает, что пора и делом заняться. Да уж, не больно-то гуманные методы у доброго бога. Только ли мне этот намек? В наполеоновские планы злого доктора не входит безмозглый овощ, покрытый гнойными язвами.
Я заставляю себя вспомнить все подводки докторов к необходимости очной ставки. В остервенении, до крови, я расчесываю язвы. Нет, я ничего не упустил, я все рассчитал верно, остается крохотный шажок до финальной сцены. Нестерпимый зуд не дает мне заснуть, я брожу  по палате как тень отца Гамлета и бормочу шепотом всякий бред. Дорогие мои доктора, времени осталось мало, соображайте быстрее.
Я сижу на набережной в уютном кафе с белыми столиками. На столике чашечка ароматного крепкого кофе и низкий квадратный стакан с ромом. Запах, который навевает романтические рассказы о парусниках и пиратах. Жена и сын катаются на карусели, время от времени я приветливо машу им рукой. Вот оно, человеческое счастье, с ленцой размышляю я и выпиваю по глоточку кофе и рома. Хорошие светлые мысли почему-то всегда приходят перед смертью, в обычной жизни мы все не обращаем на них внимания.
Я вижу на горизонте глаза куратора.
«Я выберусь отсюда, подполковник. Меня рано сбрасывать за борт».
Последний разговор с женой все чаще звучит в моей голове. Мы сидим на кухне, сын гостит у бабушки, служебный «вальтер» надежно спрятан на спине под рубашкой. Я смотрю, как жена хлопочет у плиты, и едва удерживаю аплодисменты. Кто бы мог подумать, что у моей любви, милой домохозяйки и скромной бухгалтерши, столь недюжинные актерские таланты. Она была финансовым воротилой наркомафии уже тогда, когда я был никем, когда и не помышлял о работе на службе.
Она знала доподлинно о моих подвигах осведомителя (надо сказать, у них хорошие информаторы), но ни разу, ни словом, ни намеком не показала этого. «Чок-чок, закружился наш волчок. Сколько верёвочки не виться…»
В кармане пиджака лежит флешка, на которой мой подробнейший отчет о деятельности этой преступной группировки, плод моих неустанных трудов в течении этих трех лет, несколько важных свидетелей, которые под страхом смерти рассказали мне все и передали необходимые компрометирующие документы, но, увы, им не повезло, их встреча со Всевышним была неизбежной. Финита ля комедия, после этого, последнего, разговора, флешка ляжет на стол куратора.
Почему она так себя вела, размышляю я. Из-за любви ко мне, из желания сохранить семью, наверное, когда-нибудь она так представляла наш наконец-то искренний разговор. «Я сумела заработать очень много денег, более того, я устроила так, что могу выйти из мафии не вперед ногами. Да, вся моя работа была построена на лжи, но зато теперь мы богаты и свободны, можем жить где хотим и как хотим».
Любопытно, а её участие в разудалых оргиях просто метод выхода темного вещества из её души и, очухавшись, она снова верная жена и любящая мать? Ладно, я не психоаналитик, я человек действия, и время действовать наступило.
Я произношу несколько не значащих для посторонних фраз, но очень хорошо понятных моей жене. Она замирает над кастрюлей и медленно поворачивается. В ледяной тишине я произношу короткий монолог и достаю «вальтер».
- Глупо, - произносит жена. – Глупо так закончить.
Я стреляю чуть выше её головы.
- Ты можешь меня убить, - говорит жена. – Но я никогда не буду жить так, как ты себе вообразил. Ты – пустышка и фанфарон, ты сейчас уберешь пистолет, я уйду, заберу сына и больше мы никогда не увидимся.
Я опускаю ствол ниже.
- Ничтожество, - в глазах жены царит презрительная ненависть.
Удар по темени сваливает меня на пол.
- Здравствуй, сын!
- Привет, папа!
- С утра имел неприятный разговор с министром. Скандала, увы, не избежать. Слишком много людей оказались в курсе предстоящего мероприятия. Очень надеюсь, что обойдется без  звериных последствий.
- Огласка была неизбежна. Заказ охранников, согласование выхода пациента из клиники, ну, ты сам знаешь всю эту бюрократическую волокиту.
- Знаю. Толку от этой охраны оказалось как от козла молока.
- Никто не предполагал, что у него в сортире может быть спрятан пистолет. И я, и Петр Ефимович никогда не сомневались, что пациент страдает психическим расстройством, невзирая на всю убедительность его поведения, когда он рассказывал о своем геройстве в качестве осведомителя спецслужб.
- Хорош пациент, с «ТТ» в тайнике за унитазом. Кстати, как он, пришел в сознание?
- Пока в коме. Он стрелял в подбородок снизу, пуля прошла навылет через кору головного мозга.  Последствия пока трудно спрогнозировать.
-  Да уж… Что сам думаешь?
- Если честно, я в полной прострации, отец. Не могу понять, где совершил ошибку, а если точнее, иногда мне кажется, что и не было никакой ошибки, что пациент размеренно и хладнокровно вел всех нас к этому финалу.
- Ради чего? Умереть красиво на виду у публики? Так ведь не вышло ничего, тупо попытался застрелиться на глазах у изумленной супруги и обескураженного доктора. Даже не на глазах, а запершись в сортире. Человек – существо рациональное, в любой, самой извращенной фантазии всегда присутствует логика. Логики в данном случае не наблюдаю в упор.
- Пациент запутался в собственном внутреннем мире. На мой взгляд, его фантазия про героического борца с коррупцией была продиктована надеждой приобрести жизненный стержень, нерушимый при любых обстоятельствах. Обстоятельства оказались сильнее, отсюда эта идея фикс про работу жены на наркомафию.
- Засевшая в подсознании обида на жену? Безжалостное эго, которое требует внятно ответить на вопрос: «Кто есть я?» Ну что ж, где-то как-то похоже на правду.
- Когда пациент уходил в туалет, он обменялся с женой коротким взглядом. Мне показалось, что в воздухе в этот момент мелькнуло что-то совершенно конкретное.
- Так, попробуй сформулировать.
- Не знаю, трудно объяснить словами. Соединение, что ли…
- Я понял. Поступим так. Если пациент выживет, все исследования прекращаем. У тебя достаточно материала для диссертации. Похоже, ты подошел к той грани, которая отделяет врачебную этику от божественного Промысла. Оставим человека в покое, пусть живет дальше как сможет.
Чок-чок-чок, завертелся наш волчок. Сколь веревочке не виться, всё равно один конец. Моя песенка спета, да, Ирка? Блю-блю-блю, канари, ни черта-то вы не ждали. Я понял тебя, Ирка.
Или все-таки не спета, что ты думаешь на самом деле, любимая моя? И мы еще споём…