Бассаров отметил синяк под глазом пациентки.
Отрезвевшую подружку, невзирая на липкие объятья, он отправил домой на такси, «тойоту» автоинспекторы забрали вместе с правами на нее.
Бассарова подвезли до родной остановки на машине «скорой помощи».
Стоял ровный гул – стук дождя по крыше «рафика» слился с простуженным сопением мотора, заговорщицким шепотом шин и тонким звоном в ушах. Глядя сквозь мутное стекло на россыпь угольков потухшего города, он чувствовал себя пациентом без страхового полиса.
Он трясся, больше от озноба, вжимаясь в краешек дерматинового лежака: искусственная кожа, застыв, хранила очертания девичьего тела.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
БЕЛЫЙ КВАДРАТ
Проснувшись однажды утром после беспокойного сна,
Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели
превратился в страшное насекомое.
Франц Кафка. «Превращение»
Пленка 01а. Бассаров. Абстинентный синдром
Накануне я проснулся поздно, - в окно вкось било нежаркое солнце, высвечивая на стекле слой пыли, - с ощущением необычности происходящего. Оно помогло руке замереть на полпути к бутылке пива, угодливо запотевшей при изъятии из холодильника.
Под ногами, обвиваясь рыжей лентой, возмущенно вопил кот Кеша. Когда-то он котенком, попискивая, ползал на трамвайных путях – я остановил машину и подобрал. Котенок был во вшах.
Голова слегка кружилась.
Я и прежде справлялся с похмельным синдромом, если ждали дела, но – ощутимым волевым напрягом. А тут просто не хотелось портить по-осеннему прохладное утро.
Кофе заваривать я не умею – пользуюсь растворимым. Хотя, когда жил в Москве, обзавелся по столичной моде туркой и парой чашечек с блюдцами. Чашки разбились, когда из них пили разведенный медицинский спирт, а турка и поныне со мной – я завариваю в ней зеленый чай.
Я изо всех сил представил, что не пил накануне. Это было нелегко. Для начала сделал большой глоток растворимого кофе с молоком. Разбил пару яиц, покрошил в сковородку колбасу и лук. С трудом отъел край глазуньи, остальное скормил Кеше.
В лужах расплескалась вся слепящая ярость грядущего дня, в которую осень вложила бабью тоску по жаркому любовнику-августу.
Я снял черные очки и обнаружил, что люди ходят ногами. И никаких тебе педалей газа и тормоза. Это было необычно. Я заметил ползущего вдоль трещины в асфальте муравья. Это было удивительно. Я всегда думал, что муравьи водятся в лесу. Можно было вызвать машину, Алдар на своей потрепанной иномарке с неизвестной родословной выручал меня после тесного общения с партнерами и женщинами – то и другое не обходилось без выпивки. Но я сел в трамвай – последний раз пользовался им до известных событий в стране.
Страна исчезла – трамвай остался.
Зато появились кондукторы, которые были в детстве. И это, пожалуй, единственный плюс от свистопляски последних лет.
Трамвай качнуло на повороте и девушка-контролер, отрывая билет, невольно прижалась ко мне. Я придержал ее за локоток и изрек незамысловатое. Насчет глаз. Или ног. Контролер тряхнула челкой - засмеялась от удовольствия.
Ночной дождь будто смыл десяток лет, и весь день, что я встречался с людьми, ругался по телефону, лазил под вагонами, замеряя диаметр кругляка; с умным видом изучал чертежи, ни черта и ни черточки в них не разбирая; давал мелкие взятки, проворачивая делишки, порой грязноватые, - меня не покидало утреннее ощущение…
После обеда позвонила Люда, та, с которой познакомился накануне. Она сказала, что торчит в офисе из последних сил. И попросила называть ее Люсей – так интимней. Люся, даром, что была пьяненькой, помнила, что «тойоту» забрали за вождение в нетрезвом виде, и предложила заехать за мной сразу после работы на своей малолитражке.
Обрыв пленки
…по окну ползали вялые осенние мухи и никак не реагировали на несусветный шум, поднятый людьми. Хотя крик, местами переходящий во всхлипы, мог поднять и мертвого. Иногда Люся уставала и тихо постанывала, трепеща ресницами, вроде как жаловалась кому-то, но затем опять елозила затылком по подушке и, разъятоглазая, наращивала аудиообороты, - и там, в высшей точке песнопения в стиле «соул» мажорные обертоны вдруг обрывались в минор… “Ты как? тебе хорошо?” - то и дело растерянно спрашивал я. Она, кусая край подушки, невнятно мычала в ответ.
С похмелья, заметил я, секс более качественный. Это несправедливо.
А вот такого я не люблю – когда разгуливают нагишом. Пусть даже в собственной квартире, пусть даже с такой фигурой, как у Люси. Девять по десятибалльной шкале.
Пожалуй, ноги у нее были крупноваты, по-юношески сильные, не очень длинные, но идеальной формы. Как и темный треугольник в низу живота, симметрично подстриженный, - в курчавой шерстке запутались водяная пыль.
Треугольник сверкал бриллиантовой диадемой.
Выйдя из ванной, Люся сказала, что в юности занималась лыжами, подавала надежды, но бросила, заметив, что на сосках пробивается волос. Мой язык этого не заметил. Грудь была крепкая, чуть солоноватая, прохладная даже в горячечные минуты, с сосками-кнопочками, как у всякой нерожавшей женщины. Плюс плоский живот и округлая попка биатлонистки. Широкие плечи после душа блестели, как погоны царского офицера. Все это, должно быть, производило на мужчин, которые бывали в этой квартире до меня, сокрушительное действие. Люся призналась, что квартиру ей снимает старый друг, а машину, корейскую малолитражку, впрочем, уже битую, ей подарили.
Могла бы не объяснять. Я запомнил мужские тапочки в прихожей.
Я не оригинален и смотрю на женщин, как и все, снизу вверх. Однако если пальчики в босоножках крупнее мелкого винограда, и ногти с педикюром, но при этом не розовеют, выше уже не вглядываюсь… Такой вот закидон. Все мои привязанности возникали, как правило, летом. Особенно возбуждал взъем балетного пошиба (или пошива?).
У меня даже был верняк для знакомства с дамами. Современные «пикаперы» считают, что незнакомку надо «уболтать». А если номер не проходит, устроить засаду на жертву. Одни исполняют роль хулиганов, а герой-одиночка, разметав насильников невиданными приемами кунг-фу, незамедлительно приступает к кунилингусу. Все это годится, но слишком много телодвижений. Языком в том числе. Язык тела в иной плоскости. Эта шпана не подозревает, что проще и верней, глядя в глаза скучающей фемине, задушевно предложить ей бесплатный массаж ступни.
У Люси пальцы похожи на семенной картофель, а большой палец – на пельмень. Размер ступни был соответствующий. Бурый педикюр усугублял впечатление.
Люся была похожа на красивого трансвестита.
Я попросил хозяйку квартиры прикрыться. Люся потянула за собой в спальню, бормоча, что прикроется мною…
В итоге я ушел за полночь, раздавленный, как виноград, ступнями лыжницы. Люся потела, но слегка, приятно. Это был чистое вино.
Продажные женщины не потеют. Никогда. Продажная любовь – деньги на ветер. Однажды я попробовал. Что-то механическое. Честнее передернуть затвор.
Красного вина мы выдули между забегами литра два, не меньше. Без этого допинга я бы сошел с лыжни.
Вино любви, мстя за скороспелость, было кислым и вязло на зубах
Утром болел кончик языка.
Пленка 02а. Бассаров. Немного астрологии
Я проснулся от того, что Кеша внаглую уселся на грудь и щекотал усищами нос: подъем, пьяная рота.
Когда прихожу домой под градусом, кот спит со мной. Он решает это единолично. Ставит, точнее, укладывает перед фактом. Ночью я инстинктивно поворачиваюсь на левый бок, и Кеша полночи прижимается животом к моей натруженной печени.
Кеша любит, когда я пьяный. Вот и вчера, смутно припоминаю, кормил Иннокентия (подшофе обращаюсь к сожителю на «вы») сырым мясом и вел душеспасительные, космического размаха, беседы.
Я сбросил кота и еле доплелся до ванной.
Кеша орал благим матом. Требовал крови.
Под душем подсчитал, что пью без передыху календарный месяц. Спасало, что я принципиально не похмелялся, а начинал пить в конце рабочего дня, набираясь под завязку ближе к ночи. Гм, если я перебарываю абстиненцию по утрам, то, может, и не хронический алкоголик?
Должность генерального директора единственно хороша тем, что не надо отчитываться за опоздание. Генеральный директор оценочной фирмы – часть того мифа, в котором гамбургер важнее горького привкуса гамбургского счета.
Кислое послевкусие держалось весь день.
Страховщики требовали пересмотра экспертной оценки из-за очередного скачка инфляции, суд, как водится, встал на сторону богатого клиента, доллар прыгал, что влюбчивый козел на диване, поднялись цены на квадратный метр и баррель, заказчик тянул с оплатой, покалывала печень, я висел на телефоне и цедил третью бутылку минералки…
На дворе середина 1990-х и я руковожу независимой оценочной компанией - НОК «Белый квадрат». Если черный квадрат это черная дыра, то белый квадрат - пустота. Талонов на жратву на всех не хватало – колбасу заменили жвачкой. Натуральной и визуальной. Это сейчас оценщики хватают тебя за полу по любому поводу, – от битья посуды на кухне до техногенной катастрофы на дворе, от прорыва фильтра в санузле до бури в стакане воды, – а тогда специалистов-оценщиков в стране было мало, в провинции тем паче.
Все теряло цену со скоростью кисломолочных изделий. Деньги створожились и стали условными единицами. Люди хотели знать истинную цену, меру вещей – для себя, и завышенную – для суда первой инстанции. А профессионалы вымерли и разбежались.
Стоп. Перемотка ленты.
…разбежались и вымерли.
Положа руку на калькулятор, я не технарь. Путаюсь в чертежах. Забрасываю заказчика мудреными терминами, о смысле коих догадываюсь. Гуманитарий-недоучка. Могу организовать процесс, детально в нем не разбираясь.
И потому, пока коллеги шелестели рулеткой, снимали мазутные лужи на дефицитную пленку «Кодак» (приходилось заказывать ее в Москве), ползали в простенках домов с тепловизором, чертили чертежи, совмещая затратную методику с доходной, соотносили цену ущерба с восстановительным ремонтом, я составлял гороскопы. По сути, в рамках той же оценочной категории – успокаивал себя. Мысленно я никогда не рассматривал предсказание, этот синопсис судьбы, занятием, побочным от основной уставной деятельности «Белого квадрата».
Поначалу я наломал дровишек, но быстро сложил поленницу. Тогда словечко «мейнстрим» не было в ходу, не люблю иностранные заимствования, происходящие от лени русского человека, но уважаю их за краткость. Так вот, поддавшись тогдашнему мейнстриму, наладился я клепать гороскопы. Лепить нечто съедобное из теста страха и невежества.
