Нежить и колдун Берендеевич

Летавицу у них спросишь иль про дитятко своё родное… сразу мычать начинают, головами мотают, на дверь вам указывают.
Ну что бы вам сказать напоследок то? Егор и Добрана деток ещё целую кучу нарожали, а Летавицы в нашу деревню навсегда дорогу забыли!

Баю-бай, Егор,
это не позор!
Не кори себя,
жизнь така пошла.

Летавицы — духи, которые летят на землю падающей звездой и принимают человеческий образ: мужской или женский, но всегда прекрасный, с длинными желтыми волосами. Дикая баба-летун является к мужчинам, очаровывает их, и те уходят от своих жен. Обута Летавица в красные сапоги-скороходы, а если их снять, то она теряет сверхъестественную силу, послушно идет за человеком, укравшим ее сапоги, и верно ему служит. Она делает людям разные пакости. Роженицам, молодым матерям она подменяет детей собственными, которые не живут дольше семи лет и очень злы и глупы. Дикие бабы сосут кровь у маленьких детей, отчего те бледнеют и хиреют.

Терлич-трава (Тирлич-трава) — Горечавка крестовидная, та что на Лысой горе растет. Другие названия: Лихоманник, Золототысячник, Кентаврский золототысячник, Ведьмино зелье. Терлич-траву вешают в ладанку (маленький мешочек на груди) тем, кто привлек Летавицу. Считается, что Терлич-трава может отпугнуть Летавицу.

______________________________________

Жердяй и Егор Берендеевич


Пошёл как-то раз Егор Берендеевич за дровами, набрал валежника сухого, перетянул его веревкой и домой поволок. Тянул, тянул и споткнулся. Глаза поднимает, а это коряжина сухая из земли торчит, младому лесу расти мешает. Сама на вид дюже убога: макушка — большущий нарост, на человеческую голову похож; а на крученом-перекрученном стволе всего две ветки, будто руки людские; внизу же развилка корнями в землю уходящая, на две ноги похожая. Рассердила Егора эта насмешка природы над родом людским. С большим трудом свалил её крестьянин: никак не давалась старая коряга, прям зубами в землю вцепилась.
— Ну нам и эта задачка по плечу! — крякнул Егор Берендеевич, привязал корявого человечка к другим валежинам и поволок. А коряжина ползти не хочет, так и норовит из вязанки выскочить! Допёр кое-как Егор свою поленницу до дома. Наломал её на мелкие веточки. А когда корягу рубил, так та вроде как стонала.
— Чур меня, чур! — шептал мужик и продолжал рубить злую ветку.
Истопил Егорушка печь и решил вредную корягу наперёд сжечь. Сжёг. Баба каши наварила, дети кушать сели. Едят, хвалят! А Егор ложку каши ко рту подносит, а ложка ему тук по лбу! Ничего не понял Егор. Отпрыски в смех! Отец во второй раз ложку каши ко рту подносит, а ложка ему по лбу стук! Детки от хохота под стол залезли. Жена не видела этого чуда, по хозяйству крутилась. Взяла она тряпку мокрую и давай ею детей воспитывать. А муж в третий раз ложку ко рту подносит, а ложка ему по лбу тук! Супруга такое дело заприметила и сама со смеху покатилась! А муженьку не до потехи: три огромные шишки на его лбу вылезли, торчат, блестят, каши просят. Так их той мокрой тряпкой и лечили. Лежит Егор Берендеевич на лавке, кряхтит, стонет. Да и заночевал на ней же. Не стала баба его будить, да в супружеское ложе перетаскивать, лишь сюртуком муженька накрыла и на полати спать пошла, пригрозив ребятишкам на печи, те ведь долго успокоится не могли, всё отцовскую ложку вспоминали.
Очнулся ночью Егор от дыхания смрадного: вроде как перегноем несло и головешкой горелой. Открыл он очи ясные и видит: стоит склонившись над ним та самая коряжина, тощей жердью вытянулась, глаза-уголья выпучила, руки-крюки к шее Егора тянет и шепчет:
— Жердяй погубителя хочет погубить, Жердяй погубителя хочет погубить!
Встрепенулся Егор Берендеевич, нащупал за поясом нож булатный, вытащил его и давай им пилить руки-жерди. Отдернуло чудище свои руки от шеи мужицкой, присело рядом с Егором на лавку и заплакало:
— Ну зачем, ты крестьянин неотесанный, Жердяя сгубил? Жердяй бы гнил себе и гнил, а потом бы стал матерью сырой землёй. Знаешь какая охота мне стать сырой землёй? А теперь что: головешка я хожая-перехожая! А как мне головешкой хожей-перехожей на земле жить, не знаешь?
Замотал Егор со страху головой, горланить боялся — семья спит.
— Вот и я не знаю! — продолжала жердь свой гундеж.
Поднялась, наконец, коряга с лавки, заскрипела и вышла вон из избы, медленно прикрыв скрипучую дверь. Выдохнул Егор и тоже сел на лавку, потом встал, попил кваску, помаялся, покрутился, так и ночь прошла. А наутро работа по хозяйству, недосуг вспоминать ночные бредни!
Прошёл день, другой… Оправился Егор Берендеевич опять по дрова. Ходит, собирает сухой валежник. Вдруг слышит треск — идёт за ним кто-то. Оглянулся, а это знакомая жердь ковыляет, шепчет слова непонятные:
— Избавь меня от мук, друг, друг! Порубай мой сук, сук! Избавь меня от мук, друг, друг! Порубай мой сук, сук!
Вздрогнул Егор, хотел было кричать «изыди», но дюже жалкий и печальный вид был у жерди. Пожалел человек Жердяя:
— Как тебя взад вернуть? Думать-то я не горазд, всё дом да труд, вот почему я и тут.
Сел Жердяй на траву и заплакал:
— Порубай меня своим топориком, порубай! Я в щепы малые превращусь и перегноем со временем стану.
Достал крестьянин топорик и тюк-тюк-тюк им по Жердяю! А топор мимо проскальзывает — стал Жердяй бесплотным духом лесным. Села коряга-призрак на траву и заплакала пуще прежнего:
— А может, мне снова в печь залезть? Глядишь, всё взад и вернётся.
Развёл Егорушка руками:
— Ну попробуй.
— Пошли! — обрадовался Жердяй.
— Э нет, погодь. Мои родные тебя увидят, в живых не останутся! Давай ночью приходи, я тебя в печь и подкину.
Ударили человек и жердь по рукам, и разошлись в разные стороны до тёмной ночки. А как легли все домашние спать, отец к печке присел и подкидывает в неё потихоньку дровишки, чтоб не потухла. Тут дверь со скрипом отворилась и входит Жердяй на длинных, худых ногах.
— Давай ныряй в печь, — отворил Егор Берендеевич печную дверцу.
Скрючился Жердяй, согнулся в три погибели и в печь полез. Закрыл хозяин печную створку и ждёт. Прошёл час, отворилась со скрипом входная дверь и входит в избу Жердяй:
— Слышь, мужик, не сгорел я, в трубу вылез. А черный ворон, что крыше сидел, сказал, что я нежить обречённая, таковым во веки веков и останусь.
— Ну что ж, — снова развёл руками Егор. — Ступай себе жить вечно. Жить вечно тоже неплохо.
— Неплохо, неплохо, неплохо! — эхом загудел Жердяй и похоже даже обрадовался.
Выкарабкалась коряга из дома людского и к себе в лес побрела. Только с той поры, слухи по селу пошли, мол, бродит коряжина долговязая по ночам, в окна заглядывает, в печь просится. А как на трубу печную усядется, так начинает буянить: то ветром гудит, то скрипом скрипит, а то и вовсе плачет:
— Высоко сижу, в сыру землю хочу, Жердяй жалкий, Жердяй жалкий, Егор гадкий, Егор гадкий!
Народ шушукался, все головами кивали на Егора Берендеевича. Да разве докажешь чего? Тот молчит, как сыч, лишь в лес дюже часто шнырять по делу и без дела повадился. А ночами меж домов прячется: Жердяя, видимо, караулит.

Баю-бай, Егорка,
спи. Жердяя норка
не в твоем дому,
а в глухом лесу.

Жердяй — нечистая сила, очень длинный и худой дух, бродящий ночью по улицам словно жердь (тонкий длинный ствол дерева, очищенный от сучьев и ветвей). Шатается иногда ночью по улицам, заглядывает в окна, греет руки в трубе и пугает людей. Это шатун, который осужден век слоняться по свету без толку. Чтобы избавиться от всех этого нечистого, народ прибегает к посту и молитве, к святой воде; к свече, взятой в пятницу со страстей, которой коптят крест на притолоке в дверях.

______________________________________

Дед Егор и кот Баюн


Жил-был кот.
Сто целковых ему в рот
положи и ходи кругами:
жди, когда выдаст рублями!

Где-то там в Сибири, у самой её середине стоит столб железный… а может быть медный… или алюминиевый… впрочем, неважно. Судачат, что это и не столб вовсе, а ось земная! Один её конец в болото Великое уходит, что в области Вологодской, а другой у тундру Якутскую. И оба эти конца матерь землю насквозь протыкают, а на полюсах в большие узлы скручиваются и в небо уходят. Вот так.
Но это всё брехня! Я сама там бывала, и видела: никакая это не ось земная и не столб железный, а капище бабы Яги. Стоит там её деревянный болван, а на болване том сидит кот. Про кота тоже всякое болтают. Мол и не кот это вовсе, а рысь, тигр или даже манул. Ну зря такое болтают, рысь — это мать Арысь-поле. Тигр он и есть тигр, в Уссури живёт. А вот кот Баюн — это кот, как есть кот! Но может и манул — не рассмотрела, далеко сидел, высоко глядел, песни гладкие пел, мои уши не задел. А и неудивительно: кто уши писательские заденет, тот вмиг одеревенеет!
Но то не сказка была — присказка. Сказку слушай далее.
Повадился кот Баюн из соседних сёл людей тягать да сжирать их до последней косточки! Приманит грибника или ягодника песнями сладкими, да и в пасть! Но народ у нас терпеливый, всё стерпит. И ещё б тыщу лет кота Баюна терпел, да из-за деток малых за обиду, за злобу его пробрало! Ведь кот и дитя с котомкой мимо себя не пропустит… А уж сие мужику нашему совсем возмутительным показалось. Собрали, значит, крестьяне сход и порешали: надо кота порешить! Только кто его решать то будет? Забает любого, как пить забает.
Но вперёд вышел дед Егор с топором:
— Я пойду. Жить мне осталось недолго. Чем бы лихо ни пытало, а Егорку лихо знало!
— Да, да, — закивали мужики головами. — Лихо одноглазое Егорку знает, бегало оно от него по болотам, было такое, было!.
— А по малолетству… помните как я самого Банника приручал!
— Помним, помним, — закивала молодёжь головами. — Всё верно, тебе на кота и идти!
Собрали крестьяне деда Егора в путь далёкий, да и вытолкали со двора. Шёл Егор ни день, ни два, а шёл он целых два года. Кот то был не дурак, знал о тех походах великих — уводил он дедка песнями своими заунывными всё дальше и дальше от себя — в другую сторону, пока Егор не догадался в уши мха напихать да шишками еловыми их заткнуть. Вот с той поры дед веселее пошел. И дошел таки до капища смердящего. Встал, смотрит, а вокруг костей тьма-тьмущая! Посреди огромный дубовый столб, на столбе вытесан лик бабы Яги, а сверху большой чёрный котище уселся, оскалился, песни заупокойные орёт в надежде, что Егорка уснёт. Но наш мужик не дурак, шишки еловые поглубже в уши затолкал, топор вытащил и попёр напролом! Но куда там, кота не достать — высоко уселся! Стал дедок-ходок болван деревянный рубить, топориком подтачивать. Запереживал котейко, заорал дурным голосом.
Услыхала баба Яга злобный рев своего брата меньшого кота Баюна, выскочила из избушки на курьих ножках, схватила метлу, прыг в ступу и полетела. Прилетела она на свое капище, видит, непорядок: дед пришлый её памятник на топку рубит. Осерчала ведьма и попёрла в наступление! Оглянулся дед Егор и нечаянно так, с размаху рассек топором ступку бабкину, да сильно рассек, на щепки малые. Плюхнулась Яга наземь, а Егорушка уже занёс над ее головой оружие вострое!
— Пощади меня, добрый молодец! Всё что хочешь для тебя сделаю!
Не услышал ведьминых слов Егор, но смекнула душа крестьянская, что перед ней нежить лесная на земле валяется, пощады просит. Говорит старичок строго:
— Усмири своего кота, старуха! А не то кол осиновый в тебя воткну, вмиг исчезнешь, в Навь жить