Фронтовик

        «Война и дети – вещи несовместимые, абсурдные, однако. это было, я это видел наяву». Так рассуждал Степан Фёдорович, бывший на Великой войне, её участник. А поведывал он это своему семилетнему внуку: «Я видел много детей убитых – это страшно. Но ещё страшнее их было видеть без рук,  без ног. И ещё страшней, когда дети плакали возле убитых матерей». Детская психика Василька реагировала на это своеобразно: он ощущал себя на той войне – возле убитой матери, без рук, без ног. Но от конечного ужаса его всегда заслонял дед. И все эти слова постепенно входили в него, срастаясь с детским сердцем.
        У дедушки с внуком была не просто родственная связь, не просто общая генетика и обоюдная любовь – каждый видел в другом продолжение своё. Только детство и старость могли так почувствовать друг друга, так понять.
          Внук рос, одновременно уходя в отгремевшую войну. Живой её участник –дед, любящий его беззаветно, да повествования о той войне – вот на чём рос мальчик. Великая война была у них  на двоих. И они  шли по ней плечом к плечу, вплоть до дедушкиной смерти.

          Умирал дед Степан тяжело. У него была онкология, для его возраста обычное дело. И смерть его, крушение всей его вселенной, тоже было обычным делом для людей.
          Когдаему сделали операцию – вывели трубку в мочесборник – вот тогда пожалуй самое страшное для Василия произошло – он шагнул за фатальную черту.  Хирург, оперировавший деда, вызвал его к себе в кабинет, и сказал Василию без обиняков, что жить Степану Фёдоровичу осталось не более трёх месяцев. Это был смертный приговор, произнесённый спокойным тоном,  не допускавший никаких обжалований со стороны. И Василий, выслушав это, сразу осунулся и потемнел лицом.  Врач, не молодой мужчина лет пятидесяти, всё понял и отказался от денег. «Вам они сейчас будут нужны», – сказал он, отодвигая назад три красные бумажки. Василий знал, что лицо его всегда выдаёт – обналичивает эмоции и мысли, поэтому особо не удивился довольно нетипичному жесту врача.
          Напоследок тот выписал дедушке рецепт. «Поднимись на второй этаж, подпиши у главврача – это болеутоляющие. Скоро они вам пригодятся». С этим они расстались навсегда. Через час Василий заказал такси и увёз своего деда домой из госпиталя ветеранов.
        Месяц спустя после врачебного вердикта, дедушка ослаб настолько, что не мог сам ходить в туалет, пришлось внуку покупать судно. Ещё через месяц от болей и беспомощности у деда начались проблемы с головой. Пока Василий был на работе, к тому заходили давно умершие, а то и погибшие на войне друзья. А однажды явился какой-то оборванец, постоял молча, посмотрел – и был таков.
          Порой, ничего не соображая от болей, умирающий испражнялся прямо в постель. Внук, уже давно настроившись на эту голгофу, всё терпеливо сносил, всё убирал. Приходя с работы, едва открыв дверь, он сразу вдыхал невыносимый смрад. Быстро обмыв деда, и поменяв ему бельё, Василий укрывал его одеялом, и только тогда распахивал окна, благо было лето.
          Соседи их по квартире, были тоже люди пожилые, всё понимавшие и терпеливые. Ни разу они не сделали Василию ни замечаний, ни упрёков.
          А однажды Василий застал деда всего измазанного на полу. Тот ничего не помнил, и не понимал, но увидев внука, пришёл в себя, заплакал жалобно, не умело. А потом вдруг спокойно, тихо произнёс: «Вася, убей меня… разве это жизнь? Жизни уже нет, Вася, я ушёл». Внук  оторопел, смешался: «Дедуля, как же так… ты же знаешь, как я тебя люблю…» И не выдержав, заплакал сам.
          Таковы были реалии. Так заканчивал свою жизнь один из бойцов войны, победителей её. Так жизнь, за которую он воевал, в конце унизила его.         
        И все размышления Василия в этот период сводились к одному: дедушка его выполнил свою главную задачу – отстоял Россию, и теперь его жизнь не имела смысла ни для него, ни для кого.Но почему она кончалась так грязно и жестоко?

          Родители Василия давно разошлись – у них были свои семьи, свои квартиры – а эта по дарственной доставалась ему. «Тебе квартира – ты и досматривай деда, – сказал Василию в самом начале предсмертной эпопеи, отец, сын этого деда, – а мне не до него. Я по командировкам  мотаюсь, устаю».
            Пришёл он всего раз, дал мудрые указания, что деду давать, что одевать, вынес с брезгливой миной судно, посидел с часок возле отца своего – и с облегчением сбежал. «Вася, в случае чего – звони!» – с воодушевлением промолвил на последок. Однако Вася не звонил – ему было не до того. Правда, обратился он раз к матери. Обезболивающие наркотики закончились, а пенталгин почти не помогал. Матушка через знакомого терапевта достала какие-то таблетки, от которых дед уходил от боли в сон. Она тоже посидела с часок, и исполнив свой долг, не появлялась более у деда с внуком.

          Степан Фёдорович был фронтовик – так  называли тогда участников войны. Он прошёл через то, через чего ни сын, ни внук его не проходили – да он и не хотел, чтобы они прошли когда-то через это. Ибо в представлении фронтовика, то, через что он прошёл, едва уцелев, был ад, не вымышленный человеком, а сотворённый им.
          В представлении же Василия, самое ценное, что его дед вынес из войны, был опыт смерти. Он убивал сам, убивали его – вот главное, что было потрясающим для Васиных чувств и воображений. Ещё мальцом, плохо понимая, он как-то спросил у него: «Дедушка, многих немцев ты убил?» На что дедушка ему уклончиво ответил: «Я стрелял, стреляли в меня – такова  на войне жизнь».
        Два шрама было у деда – и внук ещё в детстве с мистическим замиранием смотрел на них. Один на ноге, от немецкой пули, другой от осколка на груди. «Ещё чуть левее – и попал бы в сердце», – говаривал Степан Фёдорович просто, не рисуясь. Но Вася видел всё с воображением. Перед его глазами рисовалась совершенно чёткая картина: Смерть вычёркивала его деда из живых. Его не стало бы давным-давно, ещё осенью 41-го.
          А юношей Василий узнал ещё более жуткую картину: от взрыва снаряда Степана Фёдоровича не только пронзило осколком, но и контузило, и он на полтора года ослеп. К счастью, зрение постепенно восстановилось, и он вернулся домой не слепцом.
        Про саму войну Степан Фёдорович рассказывал просто, будто нечего было и рассказывать. Война, как война: ну, бомбёжки, ну немцы, такие же люди, как и мы. Было очень тяжело – и голодно, и холодно, уходили от немцев длинными марш-бросками. Люди падали, засыпая на ходу. Зато в госпитале потом отдохнул по полной.
        Но когда собирались друзья-фронтовики, то малый Васютка, притаившись в углу, с замиранием, не шелохнувшись, слушал исповеди о войне. Зачастую они были со слезами, а то и с рыданиями. Они же мальчику заменяли все сказки мира, которые он не очень-то любил.
        Удивительно, но все друзья-фронтовики Степана Фёдоровича, ставшие таковыми по месту жительства в одном районе, начали и закончили войну в 41-м. Никого не было из иных годов Великой войны, лишь один отсидел всё её время в Бухенвальде, попав в плен в том же 41-м, а затем добавил к немецкому концлагерю наш, но уже в два раза большим сроком. Эти воины первыми вступили в бой, первыми и вышли из него, в основном, благодаря своим ранениям и увечьям. Один был без руки по самое плечо, другой без ступни, и хромал на протезе. У третьего был осколок в позвоночнике, и он едва передвигал ногами. Был один вообще человек-загадка, ибо носил осколок возле сердца. Трогать этот осколок было нельзя, ибо в любую минуту он мог перерезать ему важную артерию. Однако, человек этот жил вполне нормальной жизнью: имел жену и маленького сына.
          Вся эта компания представляла людей простых, рангов не высоких. И не было среди них никого из спившихся, морфинистов, вообще людей падших, либо извращённых уже после Победы, в мирной жизни. Во фронтовом прошлом своём они не видели особых заслуг, ибо воевала вся страна, а они были её неотъемлемая часть. Награды они конечно имели, но Вася почти никогда, ни у кого, в том числе и у деда, их не видел. Даже на  праздники они их не очень любили одевать.
          Бывали среди дедовой компании и не постоянные гости, бывали одноразовые. Так один из друзей привёл однажды маленькую сухую старушку, которую все звали Тося. Старушка сразу понравилась семилетнему Васютке. Во-первых, потому что угостила его шоколадкой, во вторых, потому что курила наравне с мужчинами – а такое чудо мальчик видел впервые. Но самое главное, она рассказывала такие вещи, от которых сокрушалось любое воображение, а уж детское тем паче. Даже фронтовики качали головами и охали, а мальчик просто немел от новых, неведомых им чувств.
          В отличии от большинства присутствующих, Тося прошла войну от начала до конца, закончив её в Вене. Однако, продолжалась она для неё и после Победы.
          Сначала Тося была санитаркой на передовой, вытаскивала раненых из-под пуль. Но после первого ранения, когда ей чуть не ампутировали ногу, работала в госпитале, опять же на передовой. Когда Тосю ранили  в голову, то после выздоровления она работала в госпитале в тылу, однако попросилась опять на фронт, где через месяц уже и встретила Победу.
          Самое интересное и поразительное с ней случилось после войны: Тося работала на каком-то острове, куда со всех фронтов свозили самых изувеченных людей – без рук и ног. Их называли самоварами.
          Детское воображение Васютки было потрясено фактом подобного увечья человека. Для него это был ужас в последней инстанции, сильнее смерти, ибо то была живая, унижающая до предела человека смерть.
          Много позже он узнал, насколько драматична сложилась судьба Тоси и был печален её конец. На фронте у неё погиб  муж, в эвакуации, на Урале, умерли две её маленькие девочки, а саму её дикие головные боли довели до эпилептических припадков, от которых она в конце концов и умерла.
          Надо сказать, что жена Степана Фёдоровича, Евгения, умерла вскоре после войны, ещё до рождения Васютки, и более дедушка не женился. Всю любовь он отдавал Васютке, своему единственному внуку.
          Так Вася рос, дед Степан его воспитывал, ибо родители были заняты сами собой. Василий закончил школу, сходил в армию, пошёл работать. Дедушка его за это время состарился, подряхлел, ели ковылял с палочкой. Дедовы друзья постепенно все ушли в небытие.

          Девушка Аня, с которой Василий встречался после армии два года, и где всё шло к женитьбе, неожиданно бросила его без всяких объяснений и выскочила замуж за кого-то. Василий на это почти не среагировал – настолько устал морально и физически. «Очевидно от запаха», – констатировал он флегматично про себя. Она не раз впрямую говорила ему об этом. Как он ни мылся, ни стирался, дурной запах, пропитавший всю квартиру, оставался на теле и одежде. Благо, работал он каменщиком, на воздухе, и там этот запах никого не беспокоил.
        Бывали моменты, когда Василий не выдерживал – срывался. Он инстинктивно убегал от смерти. Пока дед спал после таблеток, и прекращались его стоны и стенанья, он садился на велосипед, и гнал за город по полям. Словно безумие опьяняло его и уводило на простор. Вдруг он приходил в себя и удивлённо оглядывался