Моё назначение оказалось как нельзя кстати: наконец-то учёный мир и мировая общественность признали меня единственным, кто достоин отправиться на Марс в рамках новой исследовательской программы. Да, я слишком долго к этому шёл, но лучше поздно, чем никогда — 2020-ый год принёс мне долгожданную удачу.
Потихоньку, не спеша я начал собираться в путь неблизкий, путь далёкий, но тут моё второе «я», сидевшее в моём мозгу, внезапно решило испортить мне настроение:
— Наивный глупец! Они попросту хотят избавиться от тебя. Помни, гений, что твой удачливый билет — билет в один конец; уверен ли ты, что сможешь вернуться обратно?
Но я и без того знал, что имею высокие шансы не вернуться на Землю, тогда как вероятность не остаться на Марсе навеки ничтожно мала.
Ранним утром я проснулся, и после моциона скромно позавтракал в гордом одиночестве — встаю я с первыми лучами Солнца, ближайшей к нам звезды. Я собрал в сумку всё самое необходимое, выключил персональный компьютер и вынул все штепсели из розеток. Заправил кровать, наглухо закрыл все ставни и задвинул занавески. После я ещё раз прошествовал на кухню и в ванную, дабы удостовериться, что все краны надёжно закрыты — человек я щепетильный, и поступаю так всякий раз (даже когда просто иду в ближайший магазин).
«С Богом», мысленно напутствовал я сам себя, спускаясь на ещё безлюдную улицу; улицу, воздух которой ещё не загажен выхлопными газами автомашин.
Поймав такси, я велел отвезти меня за город — для того, чтобы сесть в другое такси, которое примчало меня прямиком к космодрому.
Уже пешком я проследовал к ангару №..., где меня уже дожидались великие и светлые умы, любезно пригласившие меня посетить Красную планету.
Их лицемерные рукопожатия, их натянутые улыбки, их презрительный и одновременно завистливый взгляд, их снисходительная речь — как же я их ненавижу! Впрочем, как и они меня; неприязнь наша взаимна. Эти ксенологи, эти астронавты, эти псевдоучёные и бюрократы были единым целым — корпорацией; коллективом, в который я, одиночка, так и не смог влиться.
Эти люди без угрызений совести сотрудничали с правительством, выполняя все его прихоти; эти люди вводили массы в заблуждение, наводнив СМИ россказнями, побасёнками про пришельцев и опыты над ними... Бред чистой воды, ибо единственный разум, что витает во Вселенной — это наш разум, людской разум. Другого доказать не удалось; научно и объективно наличие иных форм, иных измерений не подтверждено. Мы одни.
— Я рад, что ты согласился на наше предложение, Клинуотер. — Сказала мне не последняя фигура в корпорации, протягивая мне свою продажную ладонь.
— Рад?! — Переспросил я, глядя прямо в глаза.
Тот человек в смущении отвёл свой взгляд, ибо понял, на что я намекаю: я им как заноза в одном месте, как кость в горле, ибо всегда себе на уме, своя голова на плечах; стадному чувству не подвержен. Возможно, я последний из могикан — единственный неподкупный, не продажный учёный; уцелевший ас и профи своего дела, проводящий независимые экспертизы — тот, кого не смогла поглотить неумолимая, бессердечная машина глобализации.
Несмотря на то, что я чётко понимал, что мой полёт — ссылка, изгнание, я ликовал в глубине своей души: без меня они окончательно захлебнутся в своей некомпетенции, в своих самоповторах. У них уже кризис идей, а выделяемые правительством средства идут либо в широкий карман, либо на сомнительного рода программы.
Я же, ступая ногой на борт шаттла, только улыбался: да, я погибну; всё может быть. Но я погибну во имя науки, настоящей науки; погибну, как герой, за правое дело, ибо для меня честь послужить во благо. Я с радостью принимаю брошенный мне вызов, чтобы трудиться на планете столь далёкой и столь чужой, но столь близкой и столь полюбившейся, как бы абсурдно это не звучало.
Итак, я уже внутри космического звездолёта. Боюсь ли я? Не знаю, ибо прежде все свои исследования я производил на Земле.
На Марсе мне предстоит взять на тщательный анализ частички грунта, хотя с этой работой вполне справляются и марсоходы. Мне же необходимо вонзить свой бур на такую глубину, какая не снилась этим ползающим механизмам.
Другой моей задачей было выяснить истинную причину возникновения пояса астероидов — действительно ли гравитация и электромагнитные возмущения Юпитера разрушили теоретическую планету Фаэтон, или же нет. Также я хочу собственноручно зафиксировать восходы и заходы Фобоса и Деймоса — что-то не доверяю я всей этой автоматизированной технике и электронике; человеческий глаз — наилучший объектив.
Третьей моей целью является постоянное и пристальное наблюдение за красными гигантами — Антаресом, Арктуром, Бетельгейзе и некоторых других. Наблюдение за ними должно вестись именно с поверхности Марса (игнорируя аппараты, которые, получив третью космическую скорость, погрузились в глубокий космос и вплотную приблизились к тем объектам).
Я чувствовал некий подвох; давно догадываюсь, что все эти якобы важные поручения — лишь предлог держать меня на Марсе как можно дольше, ведь поручения эти — явно сомнительного характера и позор для настоящего светила науки вроде меня. Не то, чтобы я себя хвалю, но цену себе я знаю.
Через два с половиной года, в августе 2022 года я приземлился на марсианскую поверхность в самом, пожалуй, оптимальном месте — это экватор, станция Солярис, где перепады, суточные колебания температур не столь значительны. Более того, днём воздух может прогреться до плюс двадцати градусов по шкале шведа Цельсия. Правда, как я там буду жить, ума не приложу: водяной лёд расположен слишком далеко, в полярных шапках. Вся надежда на гейзеры; надеюсь, где-нибудь тут есть хоть один такой источник.
На Земле нас, разумеется, тренировали — как сейчас помню себя в одной команде с китайцем и афроамериканкой. Тот китаец оказался весьма умён, и мы вели с ним длительные дискуссии. А вот с напарницей не сложилось, ибо мы то и дело ругались — на пустом месте, из-за всякой ерунды.
Сейчас я слишком далеко от Земли — за два с лишним миллиона километров. И только здесь, на Красной планете я скоро пойму, что по сравнению с её холодами на станции Полярис минус девяносто на антарктической станции «Восток» — сущий пустяк...
Итак, Марс встретил меня — встретил фантастически фиолетовым небом, которое я тут же немедленно запечатлел на плёнку.
Кирпичного цвета земля, на которую ступила моя нога, показалась мне очень старой, очень древней даже визуально. Безжизненная, брошенная, без намёка на хоть одно насекомое, пустынный кактус и глоток воды. Сплошная Сахара, только площадью со всю сушу Земли... И я — единственное живое существо под палящим Солнцем. Палящим Солнцем? Здесь я, конечно же, несколько слукавил.
Я хотел сразу же приступить к своей работе, но, как назло, началась сильнейшая пыльная буря — я едва успел забраться в свой звездолёт. И видел я через иллюминаторы жёлто-оранжевое небо ещё двое или трое суток.
Чтобы не терять времени зря, я подготовил всё необходимое для дальнейших своих разработок. И всё это время я вёл дневник.
Дни шли, а я, настроив телескоп должным образом, искал на небосводе красные звёзды, удалённые на десятки миллионов световых лет отсюда. Вот, я уже вижу Антарес и делаю кое-какие пометки.
Как специалист по красным сверхгигантам, я наблюдал Сатевис и раньше — правда, для этого мне пришлось оформить командировочный лист и выехать из Санкт-Петербурга в Челябинскую область. Это было в далёком уже 2013-ом — я запомнил эту дату, поскольку именно в тот период возник ажиотаж на фоне падения метеорита. В тот раз моё руководство нисколько не воспрепятствовало моим изысканиям — напротив, они посчитали, что там, изучая породу метеорита непосредственно на месте его падения, я буду гораздо полезнее, нежели в закрытой лаборатории города на Неве. И под предлогом изучения Челябинского метеорита (впрочем, действительно его изучая) я ночами смотрел в телескоп, исследуя газовую сферу низкой плотности, благо у меня в местной обсерватории был хороший знакомый.
Проснулся я оттого, что в моём сне на ярко-красный теннисный мячик надвигается какая-то огромная тень, и пожирает его. Дурное предчувствие... Бред! Какие суеверия в двадцать первом веке?
Я завёл свой бот и погрузил бур в породу — так я делаю уже не раз, и за всё (пусть недолгое) время моего пребывания здесь я продвинулся на семь километров вглубь. При этом я не переставал поражаться схожести Земли и Марса, этих двух планет земной группы; планет с твёрдой, а не газовой, поверхностью.
Та же почва, тот же базальт... Всё примерно то же самое! Только ни намёка на воду, флору и фауну. Марс — это прошлое Земли (и его будущее); Марс — старая, уставшая от жизни Земля, лишившаяся гидросферы и, частично, атмосферы.
Я продолжаю трудиться, продолжаю работать; направление выбрано верно. Я уже пожинаю плоды своих опытов, своих усердных стараний.
Если я вернусь, то поведаю всему человечеству о величайшем своём открытии, о гениальном достижении: Марс — одних размеров с Землёй! Его диаметр равняется шести тысячам трёмстам семидесяти одному километру. Я вычислил это, пребывая здесь вот уже который месяц. В принципе, я могу сообщить об этом прямо сейчас, но в этом случае я рискую всей своей многолетней карьерой, своей репутацией: они отберут у меня всю славу, незамедлительно присвоив её себе. Что ещё более вероятно — так это то, что они выставят меня полным дураком; еретиком, который перемёрз на Марсе и несёт несусветную чушь. Но у меня имеются неопровержимые доказательства того, что Земля, Венера и Марс геологически ровесники равно так же, как и Луна с Меркурием — это я знаю точно — как из своих умозаключений, так и из достоверных источников. Я располагаю фактами; я не перегрелся и не брежу.
[justify]Я вспомнил себя семилетнего, только что принявшего ванну, и с превеликим интересом листающего ранним утром какой-то старый (и уж, конечно же, не глянцевый) журнал, иллюстрированный первым искусственным спутником земли, тандемом «Союз-Аполлон» и многими другими фотографиями. Я вспомнил себя семилетнего, в который уже раз вдумчиво читающего «Аэлиту» Толстого, жадно ищущего в тексте книги волшебные, диковинные слова «Талцетл» и «хамагацитлы», и воображающего себя частью всего этого. Я припоминаю себя постарше, лет десяти или одиннадцати, когда я зачитывался «Звёздными войнами», «Львами Эльдорадо» и «Луной двадцати рук». Вспоминаю, как лет в четырнадцать, в один из тёплых августовских дней я из подручных средств сконструировал подобие телескопа, дабы своими глазами лицезреть звёзды и планеты, усиленно вглядываясь сквозь увеличительное стекло, надеясь увидеть Сатурн и Марс. Я помню уроки физики Буланова Виктора Ивановича, учителя старой советской закалки, который очень интересно рассказывал про законы природы, про Ньютона и Максвелла,