Пожалуй, пора и мне задуматься о собственных похоронах.
Ну а чего? Я люблю всё заранее планировать, причем в разных вариантах, чтобы уж наверняка. С местом, участниками, поминками, музыкой и прочим я в целом определился. Даже тезисы для своего близкого приятеля набросал – чего мне желательно было бы в его речи услышать. Остался один нерешенный вопрос – с каким лицом мне предстать в гробу, о чем оно должно говорить собравшимся? Это же важно, меня ведь и заснять могут, хочется все-таки хорошее впечатление о себе оставить – и в эстетическом плане, а главное, по содержанию. Каков будет мой прощальный месседж?
Вопрос сложный, можно даже сказать, философский, мировоззренческий.
Поэтому решил посоветоваться с близкими. Позвал Альку, жену, и сына, он у меня на пиарщика учится, кое-что в этой сфере уже смыслит. Объяснил им всё и лег на кушетку, как положено трупу. Так эта стервоза и бровью не повела, даже, по-моему, обрадовалась.
– Ну вот, например, такое, – говорю, – и изобразил горечь несбывшихся надежд, мое глубокое разочарование в жизни…
– Не годится, – строго сказала Алька голосом режиссера. – Не такой ты несчастненький, чтобы в гробу жалиться. Пожил неплохо…
– Правильно, – поддакнул сынуля. – Надо меньше трагизма, кого уже этим удивишь? Загнуться в твоем возрасте вполне естественно, ну, умер и умер. Лучше сымитировать что-то прикольное…
– Хорошо, попробуем прикольное, – сказал я. – Буду лежать со счастливой улыбкой. Мол, наконец-то я освободился от всей этой вашей круговой лажи, бессердечия, жлобства… Там-то уж, надеюсь, ничего этого не будет…
– Ну, это уж слишком! – воспротивилась Алька. – Нашел место радоваться!? Мероприятие все-таки траурное…
Пришлось отказаться и от улыбки. – Может, выразить свое презрение к человеческому виду? – предложил я. – Дескать, копошитесь тут без меня, жалкие людишки, наше вам с кисточкой…
– Так это ты, получается, и нас презираешь?! – обиделась Алька. –Думаешь, если покойник, то и хамить можно? Сам, что ли, не такой?.. Лучше уж покайся напоследок...
Я, послушавшись, попытался сделать виноватый вид, но вызвал у них только смех.
– Да нет, отпадает, – сказал наш пиарщик, – надо что-то сексуальное, без этого сейчас никак. – Алька вытаращила на него глаза. – Чтобы видно было, что в гробу настоящий мужчина, и парфюм от тебя должен исходить соответствующий. Это будет клёво…
– А что, парфюм – это мысль, – повеселел я. – На женщин это действует.
– Да вы что, совсем охренели!? – возмутилась Алька. – Мало тебе при жизни баб было!?..
Я аж привстал от злости: – Вам прямо не угодишь! Тогда вообще не надо меня показывать! Хороните в закрытом…
– Так не принято, папа, – категорически возразил сынок.
– Плевать! Хочу в закрытом! Меня уже при жизни достал весь этот фальшивый театр.
– Пусть лежит в закрытом! Чего тебе!? Охота, что ли, на мертвого глазеть?! – вступилась за меня Алька.
– Да потому что с меня спросят, скажут, что я традиции нарушаю, придумают еще, что голубой…
«Ишь, как уже заговорил! – подумал я с обидой. – Вместо того чтобы отца красиво похоронить, за себя беспокоится…» И со словами: – Черт с вами, делайте, что хотите! – встал из своего гроба. – Мне уже до лампочки будет…
– Ладно вам, не грызитесь, – сказала примирительно Алька. – Еще успеем, надеюсь, определиться. А теперь марш обедать, я борщ приготовила.
«Вот так она всегда, – подумал я. – Как что-то серьезное, так сразу на жратву разговор переводит. Но борщец – это вообще-то здорово!..» – И я поспешил на кухню.
