Если бы кто-то остановил Ганку, остерёг бы её, окрикнул, нагнал, за тонкие плечи от реки бы отвернул да по щекам отхлестал…
Но никого не было в ночи, ни души спасительной, все мирно спали! Крепкая вышла ночь, плотная, липкая, тяжёлая, в такие ночи только спать беспробудно полагается, а не выходить в полусне из дому да идти незнамо куда.
Не ведала Ганка что творит, шла как есть – босая, с растрёпанной косой, в одной нижней рубахе, ни холод ночной, ни свет лунный, ни ужас её не касались. Шла Ганка, сама себя не зная. Да и куда уж теперь знать-то?
А у реки холодом бьёт. Эта река днём что ласкает, а как стемнеет, так всё одно – вода. А вода коварна. Быстрая тут река, юркая, ловкая, у самого спуска ещё ничего, не ропчая, а как дальше, по обрывистому да по каменному, так и разбиться легко. В темноте ходить здесь не нужно, но не знает Ганка куда ноги её ведут – спит и не спит, глаза открыты, а ум где-то далеко, пеленой подёрнут, словно и не с нею это вовсе.
Не с нею, а если не с нею, то и не страшно вроде!
На мокрый песок переступила, а песок колючий-колючий, злой, странно даже – днём-то всё иначе кажется, по-другому, милее, мягче. Но ночью колко. Не песок будто бы, а осколки какие, так и норовят ступни изрезать. Но не ведает Ганка того, идёт тихо, твёрдо, без опаски. Холодит по ногам, под тонкую рубаху задувает – у реки всегда охолаживает, но Ганке это уже не поможет.
Переступила ещё ближе, уже у кромки стоит. Река журчит, для человека постороннего – простое журчание, для Ганки – зов. Только слов в нём нет. Или есть они, да не желает ганка их услышать, но не покориться она не может.
Шагнула. Не будь ночь такой тёмной и плотной, не будь она такой тяжёлой, может и вышел бы кто пройтись, может быть припозднился бы, или бессонницей был бы схвачен, так остановили бы девку!
Но нет, не та это была ночь.
Шагнула Ганка твёрдо, точно и не в воду вовсе. Река у кромки неглубока, а всё же… и вскрикнуть она не успела, как подогнулись колени её сами собою, как ногу повело, и не касается Ганка уже дна. Неглубоко, а утянуло всё же, словно второе дно оказалось!
Не дёрнулась Ганка, когда вода над головою сомкнулась, и даже когда вода начала жечь в носу и распирать всё её несчастное существо – тоже не дёрнулась. Умирала она, смерти своей не осознавая, точно померкло в ней всё сознание, всё угасло – отдельно тело, отдельно сон. И только когда смерть была уже близка, когда вода через голову в последний раз хлестануло, сдвинулось что-то, опомнилась Ганка, но поздно уже было – невидимые живым, лишь мёртвому зрению доступные руки обхватили девичью шею и сомкнули железное кольцо, удушили.
На беду свою опомнилась Ганка – жизнь непрожитая волю искала, пробудила, попыталась спастись, да поздно, ежели тянет под воду смерть.
Всхрипнула Ганка, вспомнились как через вату плотную ей мать с отцом, деревня, подруги, вся жизнь непрожитая кольнула обидой, да поздно, поздно уже было – шла Ганка на самое дно, Чёрная Мавка в спутницы, в вечные сети её забирала, водой опутывала, а вода жадная – своего не выпустит, не приучена она отдавать.
***
Инспекция пожаловала ещё до полудня. Встрёпанная, мрачная, одинаковая своим серым одеянием.
–Да к чему же, к чему…– запоздало захлопотал Наместник, да только кто его слушал? Раньше хлопотать надо было, когда только слухи про Чёрную Мавку пошли. Теперь уже отойди.
–К дождю, – отозвался один инспектор. Среди всей троицы прибывших он выделялся высоким ростом и худобой.
Наместник даже растерялся. Он хотел возмутиться, что не согласовано с ним прибытие Инспекции, потом спросить, кто эта троица по документам, затем только начать увещевать, что то несчастный случай. А тут дождь. Видано ли?
–Почему к дождю? – он осёкся и даже огляделся на прильнувших к дороге любопытных.
–А у меня все приметы к дождю, – объяснил инспектор и протянул руку, – Томаш Морено, красавица рядом со мной – Агата Морено, а это – Себастьян.
Красавица, означенная как Агата, на красавицу не тянула, да и пренебрежительное «Себастьян», относящееся к мрачному юноше по правую руку от Томаша, тоже могло навести на некоторые размышления о царящих среди инспекторов отношениях. Могло, но Наместник был насмерть перепуган их появлением – это что же? Доклад в Город?
–Вы не беспокоились бы, ну утопла девка, бывает…– Наместник залепетал что-то невразумительное, – луна нашла или…
–Побойся Бога! – какая-то седая женщина не выдержала и обрушилась на Наместника. – Мать её от горя почернела, отец ни слова не сказал ещё, а ты…
–Уймись, Эне, – Наместник побледнел, но всё ещё пытался играть свою роль. Ему, можно подумать, не жаль девки было! или что, отца да матери её не жаль? Жаль, конечно, только чего он этой жалостью добьётся? Инспекция в Город заявит, а там вплоть до снятия с должности – приход нечисти, несвоевременный доклад – это подсудное дело!
Спросят его, мол, чего же ты, Наместник, прошения не подал? Прислали бы тебе Инспекцию на зачистку, и дело с концом! А ты? Молчал? Ну вот, помолчишь теперь ещё поболе годков – кому в темнице говорить? вверен тебе участок? Отвечай! А если ответа держать не можешь…
Ну откуда же знать ему было, что не дурит блаженка Юта? Откуда? Она и раньше – уставится в небо, да смеётся, птицу видит. А в небе лазурь безупречная. Так откуда же было ему проверять все её бредни? Тычет блаженка в реку, смеётся, говорит про Чёрну Тень – ну и мало ли чудачеств? Тихо же всё было, тихо!
–Вы посторонитесь, – посоветовал Томаш, приближаясь к Наместнику, – а то мы люди мрачные, отдыха не знающие, к драке готовые…
И посторонился, заискивающе глядел, за полу серого плаща ту, что красавице назвали, схватил, предлагал пройти к лучшему двору прежде, да отобедать всем тем, что Бог даровал.
–После, папаша, обедать будем, – выдернула Агата плащ из рук Наместника, не примериваясь, словно плевать ей было – разорвёт плащ или нет?
–Ты лучше к месту нас сведи, – нашёлся Томаш.
Пришлось покориться.
***
–Река стремительная, тело должно было разбиться, – Себастьян первый склонился к воде, вглядывался в неё так, словно читал, а может и впрямь читал – кто их, инспекторов, разберёт?
–Там ещё порог, – Агата же интересовалась больше песком. Тут было много следов, и разобрать в их путанице нужные было уже невозможно. – Ну вот что за люди? Натоптали словно варвары!
–Так это…тело тянули, – Наместник бормотнул что-то оправдательное, но его собственные слова показались ему глупыми.
–Тянули! – передразнила Агата, – а мы теперь гребись! Тьфу!
–Не шуми, сестрёнка, – Томаш мрачно озирал берег, – побереги силы.
Агата что-то буркнула, но притихла.
–А что, побеседовать с отцом и матерью погибшей можно? – продолжал Томаш. – А?
–Ну…мать голосит, сейчас только насилу успокоили. Ивовым отваром отпоили до сна, а дальше…
Наместник махнул рукой.
–Ладно, не суетись, – Томаш потерял к нему интерес, – пусть спит. Себастьян, что скажешь?
–Чёрная Мавка, как есть она, – мрачный инспектор был не удивлён и не выказывал в голосе никакого чувства. – Вода волнуется, смотрите на угол…
Он держал в руках какие-то две тонкие серебристые пластинки, по которым золотило причудливым узором. Для Наместника это ничего не значило, но Инспекция помрачнела.
–А может всё-таки не Мавка, а? – в голосе Томаша появилась надежда. Услышав это, Наместник тоже воспрял духом, может удастся договориться-то? Не ему одному не надо, видать, чтобы Мавка то была. Пусть доложат – утопла сама, по воле своей!
–А нас зачем прислали? – поинтересовался Себастьян. – Местных попугать?
И плевать ему было на то, что представитель местных тут рядом стоит. Не существовало его для мрачного консультанта Инспекции.
–Чего пугать? Я ж уже накрашена! – притворно возмутилась Агата, и вся троица грохнула весёлым здоровым смехом. Впрочем, Томаш отсмеялся первым – свою сестру Агату он очень любил и переживал за неё. Агата знала что некрасива, что вся красота их рода ушла Томашу – в его капризно-мягкие черты лица, в густые тёмные волосы, а ей остались обломки – волосы вечно секлись и торчали соломой, черты не выдавались примечательностью, в лучшем случае, Агату можно было назвать милой, но Томаш неизменно говорил о ней как о красавице, потому что крепко переживал за неё и не хотел, чтоб она горевала о себе. Она же, если и горевала, то про себя, а вслух шутила, забывалась, так как сейчас.
Томаш не знал хорошо это или плохо. Для сестры он желал лучшего и не знал как ей помочь.
О наместнике они, конечно, не вспоминали даже. А он стоял, поражённый их циничным громким смехом на месте трагедии. Тут умерла молодость, а они хохочут. Тут разбилась семья, а они смеются. Тут закончилась непрожитая жизнь, а они…
Как они могут?
А они могут. Это для Наместника трагедия – как для человека, так и для карьериста. А для них это что? работа, рутина, тоска.
Наместнику даже противно от их присутствия стало, а прежде было только страшно. Впрочем, чтобы бороться с чудовищами, может и надо быть чудовищем?
***
Вопросы, вопросы, вопросы! Собрали близких утонувшей Ганки и Наместника. Спрашивали строго, под запись.
–Были ли странные звуки от воды?
Нет, не было.
–Шёл ли от воды странный, непривычный запах?
Нет, не шёл, вроде. Река она на то и река – родная.
–Был ли мор рыбы? Или, напротив, пошла рыба плотно?
Мора не было, а то, что плотно – так год такой, понимать надо!
–Да как это связано-то? – голосила почерневшая от горя женщина, хотела плакать, но крепкий ивовый настой не давал ей, слёзы запирал крепко.
–Вопросы тут задаём мы, – холодно отвечала Агата.
И по новой: видели ли странных существ у реки? Не видели. Слышали ли плеск, а видимого существа не было? ну, может и было – река же! были ли в ночь смерти ганки в доме лужи? Да кто же сейчас вспомнит? До луж ли им было? дочь родная в воду сошла, на смерть страшную, а они про лужи…
–Это для вас горе, – мягко сказал Томаш, но в лице его не было никакой мягкости или сочувствия, скорее, набор обязательных штампованных Городом фраз, – а теперь представьте, что от вашего равнодушия к нашему делу, и в других семьях такое же произойдёт! А? славно будет?
Плохо, плохо, но другие семьи на то и другие, что за них сердце не рвётся.
–Да прекратите вы! Есть ли крест на вас? – возмутился Наместник, бросаясь к зашуганным, сдавленным горем произошедшем и горем грядущем женщинам.
–Крест-то есть, – тихо ответил Томаш, – только Бога нет.
После совещались. Ну как совещались… обсуждали, что вписать в рапорт. Лениво жевали принесенные пирожки, в пирожках было больше интересного, чем в работе.
–Э…ну, поскольку мы судили по ответам, то в этих краях завелась именно Чёрная Мавка. Это же показали и измерения водного волнения, – Томаш сидел, облокотившись на стол, руки его были заняты выпечкой.
–Не, не так, – заспорила Агата, – ну ты что, с ветки спустился? Пиши так…
Она задумалась, обвела взглядом выделенную им комнатёнку, и принялась диктовать с вдохновением:
–Прибыв на место трагедии, провели опрос местного населения на предмет установления образа подозреваемой. Поскольку все ответы говорили об отсутствии активности в реке до трагедии…
Себастьян терпеливо записывал. Агата осеклась, пытаясь сформулировать покрасивее.
–Короче, это Чёрная Мавка, – пришёл Томаш на
