Мало кто помнил его настоящее имя и фамилию – все звали Калиной. Наверное, из-за пристрастия деда к этому исконно русскому растению, которым он засадил весь свой палисад и добрую половину огорода. Горькую ягоду он, не морщась, ел горстями, варил из нее варенье и бражку, а в трудные времена кормил ею своих кур – Нюшку и Клавку, а также козу Евфимию. В отместку за это глупые куры неслись где попало, разве что не на крыше, а стервозная Фимка давала такое горькое молоко, что его отказывались покупать не только изнеженные цивилизацией дачники, но даже не избалованные чипсами и гамбургерами соседи.
Жена у деда умерла несколько лет назад, трое взрослых детей разъехались по чужим городам и весям и слали весточки редко, по большим праздникам и на день рождения родителя. В оставшееся от чтения красивых открыток время дед сидел на завалинке дома, курил папиросы «Беломор-Кэмел» и контролировал взглядом дорожное движение местного значения.
Впрочем, смотреть особо было не на что: улочка оказалась последней из городских авенид и к тому же тупиковая. Соседи ходили по ней к роднику за водой, дети катались на велосипедах, проезжал трактор с тележкой, наполненной ароматным навозцем, да наведывались заблудившиеся в поисках нужного адреса машины.
Большой дедов дом был разделен на две части. В другой его половине жила соседка Настасья с тремя малолетними отпрысками мужеского полу: Антоном, Микишкой и Васькой. Мужа-пьяницу Настасья давно прогнала взашей, сама же сутками пропадала на ферме, где работала заведующей, и потому никакого догляда за мальцами не было.
Ну, первые-то двое, вроде, удались: серьезные, хозяйственные, - а вот третий, Васька, как и положено, был дурак дураком. Нарочно строил соседу разные пакости, обламывал ветки на калине, закручивал дедову калитку колючей проволокой и даже пускал пал в огороде, а потом смотрел через дырку в заборе, как дед, чертыхаясь и приволакивая больную ногу, бегает от колодца с водой и тушит пожар.
Стоило деду в хорошую, ласковую погоду выползти на завалинку и устроиться на солнышке поудобнее, как Васька – тут как тут на своем новеньком «лисапеде»: бахвалится, мамка купила!.. Промчится сначала в одну сторону, потом в другую, а если дед задремлет ненароком – тут же подлетит к завалинке и резко тормознет, обдав соседа целой тучей дорожной пыли. Дед чихнет со смаком, прищурится на сорванца, а тот ему: деда, хочешь прокатиться? Я дам, я не жадный!
И вдруг однажды дед, сам не ожидая от себя такой проказы, сказал: хочу! Васька не успел открыть от изумления рот, как сосед отобрал у него «лисапед», лихо оседлал и в одну минуту скрылся в конце улицы…
Дальше был рев – и такой силы, что сбежались все соседи: думали – убивают кого-то. И Настасья – тут как тут: ты чего, старый, с ума рехнулся, в детство решил поиграть?
Пришлось долго успокаивать соседку и ее зареванного сынка. И говорить, что загнутое в бараний рог колесо он сегодня же починит: даром, что ли, без малого сорок лет проработал слесарем на заводе?
И починил. А заодно вспомнил, что у него в сарае тоже завалялся "лисапедец" - старенький, но еще вполне гожий, как и сам дед Калина. Починил и этот.
И вот настал день триумфа. Выждав, когда Васька нагоняется по улице и присядет отдохнуть на завалинку, дед вывел свой драндулет через заднюю калитку, разогнался и так тормознул перед Васькой, что того с головой накрыло целым мешком пыли. Васька от испуга ударился в рев и бросился к мамке, чтобы нажаловаться на соседа.
- Вот так-то! – сказал дед-велогонщик, довольный своей победой, и с тех пор его поездки по улице стали ежедневными. Соседи поначалу дивовались на причуды старика, крутили пальцем у виска, но скоро привыкли. Все, кроме Коли-Бульдозера, который каждый день тарахтел мимо дедова дома на своем тракторе с тележкой, нагруженной пахучим товаром.
Впервые увидев деда Калину на его драндулете, Коля так сильно тормознул, что едва не опрокинулся в придорожную канаву. Потом выскочил из трактора и расхохотался: ты чего, дед, с калины упал? Отсмеявшись, предложил деду приладить к его «боливару» двигатель от «Беларуся», чтобы не крутить педали, обозвал его непонятным и оттого вдвойне обидным слово «шумахер», сел в свой трактор и уехал.
На «шумахера» дед обиделся, но в целом Колина мысль ему понравилась. Он вдруг вспомнил, что в сарае у него давно валяется хороший движок – не «Беларусь», конечно, но «Крупп-Зауэр», еще довоенный… С этим пришлось повозиться, включить в работу и токарный станок, и фрезер, которые у деда тоже где-то «завалялись», зато через месяц новый агрегат на глубоко внутреннем сгорании был готов к ходовым испытаниям. Оставалось купить бензин и масло.
Тут и пригодился Коля-Бульдозер. Перехватив того после разгрузки навоза, дед попросил довезти его до аптеки, чтобы купить таблетки от ревматизма, а на самом деле загрузил в телегу две огромные канистры. На немой вопрос Коли он просто ответил, что «это» ему на всю зиму – печку растоплять…
Пока дед занимался Круппом и Зауэром, куры его, Нюшка и Клавка, совсем одичали и теперь кормились на Настасьином огороде – благо, там было чем поживиться. На этом же огороде они и неслись, компенсируя нанесенный соседке ущерб. Недоенная Фимка блажила на всю округу, и сердобольной Настасье приходилось самой доить несчастную животину, а молоко, чтобы не пропало, бесплатно раздавать по соседям.
Зато все было готово к старту. Сторожку себе дед устроил в самом начале улицы, в густом кустарнике, чтобы Коля раньше времени не увидел устроенной ему засады. Выждав, когда Коля, нагруженный навозом, выехал с фермы на дорогу, дед завел своего «Зауэра» и, лихо подрезав Колину колымагу, скрылся в сизом дыму где-то за околицей. От неожиданности Коля вместе с трактором и тележкой сверзился в придорожный кювет, и стойкий запах коровьих ароматов еще долго благоухал по всей округе.
Отборнейшая брань и даже угрозы Коли-Бульдозера в адрес Круппа и Зауэра ничуть не задели деда Калину: несчастный «шумахер» был полностью отмщен и реабилитирован!
И все бы ничего, и жизнь могла бы вернуться в прежнюю колею, на завалинку, под ласковое солнышко и старческую дрёму, но тут принесли откуда-то черти очередную напасть: вертолет. То ли геологов, то ли нефтяников, то ли еще какой непонятной братии. Этот вертолет однажды утром сел на поле прямо напротив дедова дома, когда тот выводил за ворота своего Круппа, чтобы съездить за таблетками от ревматизма.
Вертолетчики – двое молодых, здоровых, розовощеких парней в комбинезонах и голубых фуражках – как увидели деда, оседлавшего непонятный механизм, так от хохота сложились пополам. А дед – ничего, только насупил брови, сердито сплюнул да поехал по своим делам, отчаянно чадя агрегатом и выписывая замысловатые дорожные змейки.
Когда он вернулся, вертолета уже не было. Дед подъехал к месту посадки, походил по примятой траве, понюхал едкий запах керосина, и тут его в который раз тюкнуло: вот оно! Вот то, чего ему не хватало! Ничего, думал он, заворачивая свою машину к дому. У нас, может, труба пониже да дым пожиже, но мы тоже, чай, не в поле обсевки!
А тут грянула зима – холодная, снежная, злая… Дед безвылазно сидел дома, курил забористый «Беломорец» и смотрел в заиндевелое окно на пустынную улицу и тонкие веточки калины в палисаднике. Пенсию, как обычно, задерживали, Нюшка с Клавкой и козой Евфимией из-за крепких морозов переселились в избу и теперь питались исключительно калиной, которой, слава Богу, уродилось в том году невидано. Куры еще кое-как неслись, а вот стервозная Фимка напрочь забастовала и снабжать деда даже горьким молоком решительно отказывалась.
Зато появилось у деда другое занятие: чертить чертежи новой машины. Канцтоваров у него отродясь не водилось, кроме красивых открыток, которыми он на большие праздники отписывался детям, да химического карандаша, еще с войны завалившегося за божницу. Тогда он начал отрывать от стен обои и чертить на обратной их стороне, густо слюнявя карандаш.
Обоев ему было не жалко (чай, супружница его больше не попеняет на такое варварство!), а вот с расчетами выходило туго: не силен был дед в математике, всего-то и кончил в свое время четыре класса. Тогда он заманил к себе соседских мальцов – Антона и Микишку, пообещав накормить их от пуза сладким калиновым вареньем. Потом рассказал о своей задумке.
Парни и в самом деле оказались толковыми: знали наизусть таблицу умножения и даже умели пользоваться «куркулятором». Только один из них, Микишка, все время сомневался в успехе предприятия, а другой, Антон, наоборот, не сомневался.
- Не-а, - говорил Микишка, зашвыркивая в нос густую зеленую соплю, - не полетит!
- А я говорю – полетит как миленький, еще и не остановишь! – возражал старший Антон и сердито тряс рыжим чубом.
Обеспокоенная частыми отлучками сыновей, а также пропажей набора цветных карандашей и коробки пластилина, наведалась однажды и Настасья: сначала ругаться с дедом, а потом, разобравшись в деталях конструкторской мысли, и дивиться: зачем это?
- На Луну полечу, - с самым серьезным видом ответил ей дед Калина. – А потом, может, и дальше… Если керосина хватит.
- Мы тоже полетим! – в один голос заявили братовья, шмыгнув носами. - Сначала на Луну, а потом, может, и дальше…
- Цыть вы, семя алкоголичье! – рыкнула на них мать. – Вы у меня только с печки полетите! И к деду:
- А здесь-то тебе чем плохо?
- Всем! – сердито сказал дед – как гвоздь вколотил. – Скучно. Одна калина кругом… Хочется перед смертью мир повидать…
Как бы то ни было, но к весне, когда со стен исчезли последние обои, изобретательская мысль вызрела окончательно и начала воплощаться в нечто более конкретное. С утра до вечера дед сверлил, строгал, точил и паял. Запасы калины стремительно иссякали, пенсию снова задерживали, и он выпустил своих несчастных животинок во двор: авось, как-нибудь сами прокормятся на свежей травке… Мальцы тоже навещали не часто: мать не пускала. Боялась, видимо, что и впрямь улетят к чертовой матери, а им еще учиться и учиться. Неграмотных-то теперь не шибко привечают, даже на Луне.
А потом настал самый ответственный момент – ожидание. Дед снова выходил на ласковое солнышко, устраивался на завалинке и подолгу смотрел в небо, не обращая внимания на назойливого Ваську, который по-прежнему опылял деда по нескольку раз на дню, заставляя его чихать и беспрестанно вытирать слезящиеся глаза.
Так прошел месяц, потом другой и третий. Ожидание перерастало в нетерпение, нетерпение – в отчаяние, когда, наконец, в небе зажужжало: они, голубчики! Небесная птичка приземлилась плавненько и аккурат напротив дедова дома. И молодцы были те же – румянощекие, веселые, в голубых фуражках набекрень.
Деда они признали и даже спросили, где его антикварный самокат. Он ответил им что-то неопределенное, показав глазами на небо: преставился, дескать, - а сам меж тем обошел летательный аппарат со всех сторон, уважительно потрогал его округлые бока и, пока румянолицые
Пилите, и Пилюйте с высокой горы на этих ублюдков! 
Я общаюсь с Миромаром 
Передайте тем Хамятам от меня : - Руки прочь от Лички Мирамара! 
