Две фигуры на гигантском шахматном поле Российской культуры трогали мою ранимую поэтическую душу-Маша Распутина и Люба Успенская. За их циклопическими, не подвластными простому человеческому взгляду духовными постройками мне всегда виделось нечто не понятное, сверхчеловеческое. Уже потом несколько повзрослев, и перечитывая старину Ницше в подлиннике я сообразил, что они и есть тот коллективный сверхчеловек пришествие которого предсказывалось. Загадочная семантика их ангельской речи, невнятное бормотание и провидческие всхлипы, текущая по рукам кровь из нарисованных фломастером стигмат-всё это внушало спокойный ужас второго пришествия. Ад становился как-то ближе, его вечный огонь обжигал нарощенные ресницы и на бетонной стене районного цирка проступали знаки шумеро-аккадской письменности и на реках вавилонских из каждой радиоточки раздавались голоса Маши и Любы что-то нежно шепчущее. Рушились здания под тяжестью совокупляющихся человеческих тел беззубые, русифицированные пророки в джинсах от Dolce_&_Gabbana, в майках Gucci, солнцезащитных очках Paco Rabanne и высоких казаках из искусственной змеиной кожи предсказывали мор, глад и падение индекса Доу Джонсона. С неба в потные широко расставленные детские ладошки падали зеленые знаки с изображением Спасителя и американского президента с неловко задранной бородкой. Так начинался обычный трудовой день в обычном панельном Вавилоне где-то в междуречье Оки и Дона.
Я стою на берегу медленно грязной реки, нагретый алюминиевый крестик согревает впалую, чахоточную грудь и моя тень плывет. Куда-то далеко из этого города. Куда-то на север прямо по течению, вслед за холодными серебряными рыбами.
