Игроки.6 глава

Были и неожиданные гости. Неожиданные и необычные. Причём необычным в них было всё, от внешнего вида до имён. Один звался просто Штэйн. А имя имел для российских широт непривычное — Йозеф. То ли еврей, то ли немец. То ли немецкий еврей. Но совсем без акцента. В нелепом покатом котелке, в аккуратном костюмчике, с саквояжиком, с которым ни на миг не расставался — даже во время застолий тот стоял у его ног. То ли врач, что вряд ли. То ли адвокат, что тоже сомнительно. Что-либо определённое насчёт него сложно было сказать. Лукавоглазый, ехидно ухмыляющийся, с потрескивающим голоском. Положительно, его можно было принять за еврея. Однако он вёл себя слишком уверенно для еврея в России. Но и был слишком уж жив, смекалист, остёр для немца. Странный человек.
Второй был не менее странен. Представился Казимиром, фамилии так и не назвав. Носил он  старомодный сюртук яркого цвета, фасона, который уж никто давно не носит. Волосы его были острижены очень коротко, чуть не сбриты. Тем не менее несмотря на эпатажность, вид имел в целом щеголеватый. Холёные руки, отманикюренные ногти, шёлковый платок, на пальце бриллиантово-золотой перстень-печатка. Его подчёркнуто изящные манеры сразу произвели на всех приятное впечатление. Себя он называл «магистром эзотерических наук». Прекрасно изъяснялся на многих языках: от латыни до какого-нибудь венгерского. Сам будучи очевидно не русским, по-русски говорил превосходно. Кое-кто поначалу принял его за иллюзиониста или же магнетизёра. По приезде он показал фокус. И не какое-нибудь исчезновение монетки или угадывание задуманной карты. Каким-то образом ему удалось переменить у всех на глазах свой перстень с золотого на серебряный, не снимая его с пальца. Резьба, камень, всё было повторено до тонкостей. Потом он точно так же превратил фиалку в розу, изменив и запах цветка. Понятно, что всё это было внушено. Но ведь как замечательно вышло. При этом совершенно очевидно было, что Казимир не простой ловкач. Даже по лёгким вопросам и профан мог заключить, что перед ним человек, обладающий глубокими познаниями во всевозможных науках: от гуманитарных до естественных. Не было книги из тех, что ему назывались, которую бы он ни прочёл. Не было места из тех, что при нём упоминались, где бы он ни побывал. Мнения, высказываемые им, могли быть своеобразны, но всякий раз были в высшей степени разумны и остроумны. Сколько же всего он знал. Цитировал Гомэра и Вергилия по памяти на языке оригинала. Мог блеснуть Шэкспиром  или Петраркой. Интереснейший собеседник. Обаятельный. Внимательный. И очень странный при этом. Что он делал здесь, в этой глуши? За карточным столом с провинциальными помещиками. Эрудит, и явно не бедный. Ему место в столице. Но уж никак не в захолустье. Странный был у него и слуга, словно тень сопровождавший своего хозяина. Не просто молчаливый, но буквально ни разу не произнесший ни одного слова, ни разу не проявивший ни одной человеческой эмоции. Не просто был безучастен, спокоен или равнодушен, вообще казался безжизненным. Незаметный, он тем не менее всегда оказывался рядом, если был нужен Казимиру.
  Странности третьего носили иной характер, хоть и в не меньшей степени. Этого звали просто и привычно Савелий Степанович. Вот только фамилия у него при этом была Зарр-Гаджа-Бун. В нём признали потомка татар, на том и относительно успокоились. Ко всему был он ещё действительный статский советник. Из самого Петербурга. Говорил и вёл себя осанисто, с чувством собственного достоинства, превосходящим по своему значению достоинства всех прочих. Тут же был взят в оборот Мясоедовым и Вахмистровым, расхваливавшими друг друга — таково было их обыкновение, некий союзнический долг. Без обоюдной поддержки не могли существовать и сосуществовать две ветви власти. Несмотря на такую внушающую бесспорное  уважение рекомендацию как чин действительного статского советника, личность Савелия Степановича вызывала не меньше вопросов к себе, чем другие два гостя. Помимо донельзя необычной фамилии и некоторых странностей в поведении и манере говорить, сельских обывателей удивила и шокировала его прислуга. Не то чтобы мулаты, креолы или мавры, а чистокровные полноценные негры. Совершенно чёрные люди. Одетые в обычные лакейские фраки, некоторые с характерными костяшками в носу и ушах, они приводили в ужас деревенское население. На них крестились с разинутыми ртами и округлившимися глазами. Вся Помятовка шла на них поглазеть. В России в своё время наделал много шуму один единственный мавр. Здесь же их было семь. Всеобщему удивлению не было предела. Материала для последующих разговоров и пересудов хватило бы после этого на год. Агафьевна, впавшая уже в маразм, но тем не менее уважаемая в деревне, прямо заявила, что это нечистая сила, нечистым же духом  посланная. Покрестившись и почуравшись на прибывших, старуха заперлась в избе и целый день молилась. Остальные продолжали глазеть, пытались заговаривать со странными слугами Его Превосходительства. Напрасно. Ни один из них не знал русского. По-каковски они изъяснялись было не понять. По-французски или на одном из африканских диалектов — деревенские разницы не чувствовали. Как ни было сильно обаяние высокого чина и как бы под него все ни подпадали, помещики тоже в свою очередь были весьма поражены столь странным выбором прислуги. Чересчур фантастически смотрелись, пусть и без копий и набедренных повязок, но всё-таки негры в среднерусской полосе. Но поскольку никто из стоповских гостей не видел ещё чиновника из столицы,  тем более такого высокого уровня, то смирились и с этим. Как-никак действительный статский советник, из Петербурга. Хоть менее странным он от этого быть не перестал.
Странная троица, столь непохожих на всех и столь различных между собой людей быстро сошлась. Вскорости Штэйн, Казимир, Зарр-Гаджа-Бун уже по-приятельски беседовали, перешучивались, с азартом обсуждали предстоящую карточную игру, которая представляла для них, судя по всему, главный интерес. Из их разговора можно было даже заключить, что ради неё одной они и приехали. Это, конечно, не могло быть так. Ведь Казимира к себе пригласил когда-то сам Иван Ильич. Штэйна вызвала какая-то деловая надобность. Зарр-Гаджа-Бун проездом решил удостоить честью своего посещения Стопова. Он — действительный статский советник. Ему никто не указ. И это большая честь не только Стопову и его Помятовке, но и всему уезду. Случайно эти чудаковатые чужаки оказались здесь. Случайно сошлись. Всё случайно. Никакой намеренности здесь быть не могло.
Первым из них явился Казимир. Гости только начинали съезжаться. Когда доложили о его приезде, все бывшие на тот момент вышли посмотреть на такую диковинку как незнакомец.
— Дражайший Иван Ильич. Вот и я, — Казимир раскинул в стороны свои длинные руки, словно призывая рухнуть в его объятия. Иван Ильич  перебирал в уме всех знакомых, близких и отдалённых, и не находил ни одного, кто мог бы подойти к этой физиономии. Гость сам пришёл ему на помощь.
— Как вы, должно быть, помните меня зовут Казимир. Ещё в бытность вашу в Петербурге вы настойчиво приглашали меня к себе в гости, в ваше родовое поместье.
— Ах, да, конечно, — смог припомнить Стопов, — да, да. Казимир, конечно.
— О своём намерении навестить вас я заблаговременно извещал письмом, но, видно, несколько опередил российскую почту.
Мясоедов вопросительно хмыкнул. Вахмистров покрутил свой ус. Дамы потянулись к лорнетам. Бестактный Ноздрюхин вслух выразил то, что у всех было на уме.
— Что это за лях и зачем припёрся? — еле слышно, но всё-таки слышно бросил он.
— Господа, это же Казимир. Мой давний и хороший знакомый, ещё по Петербургу. Прошу любить и жаловать, — простодушно объявил Стопов. Недоразумение было улажено. И вправду в своё время Иван Ильич приглашал его к себе. Да позабыл об этом. Он многих тогда приглашал. А то, что человек прибыл раньше своего письма — так в этом вообще ничего не было удивительного. Подобное случалось сплошь и рядом.
Зарр-Гаджа-Бун  приехал в  экипаже,  словно  мухами  облепленном  слугами.  Все  к  тому времени были уже в сборе, успели немного выпить и закусить, но всё равно высыпали наружу, предпочтя физическому голоду удовлетворить жажду любопытства. Гербовая карета и чернокожие слуги вызвали настоящий фурор. Чин гостя был не менее впечатляющим. Визит же свой он объяснял желанием навестить местное чиновничество, верхушка коего собралась у Стопова.
Появление Штэйна было не так заметно на фоне предыдущего. Он приезжал по делам. Кажется, к Гаврилину. Никто особо не интересовался. Включая, похоже, самого Гаврилина.
Четвертинкин, проглядевший страннейших, необычнейших гостей, вид имел несчастный, отчаявшийся. Это было для него личное оскорбление.