Он слегка торчал из карниза старой районной больницы. Раствор в швах давно растрескался и держался кирпич лишь на честном слове. Бедолага даже позеленел от старости и постоянных дождей.
— Сейчас с запада ветер шарахнет, и моя песенка спета, — сказал кирпич.
Неожиданно прилетела ворона и села на его замшелую грань.
– Кар-р-р! – закричала она. — И о чём мы тут беседу ведём?
— Ну а тебе-то какое дело, тварь пернатая? — сказал кирпич. — Ты, чего доброго, столкнёшь меня раньше времени и конец моей миссии. Кыш отсюда! Кыш!
— Кар-р-р! Кар! — встрепенулась ворона. — Миссия-миссия, какая такая миссия? Кар!
— Ух, невежда крылатая. Про перст судьбы слышала? Вот я и есть тот самый перст.
— Кар-р-р!
— Вот тебе и кар. Я ведь один такой в этой части здания, один на миллион. У меня и миссия особая. Я сорок лет ждал этого дня, с самой постройки. Осталось дождаться ветра с запада и рвану вниз. Там как раз человек будет проходить, а я ему на голову-то и упаду.
— А человек-то, поди, дерьмо или хороший? Кар!
— Ну а мне то какое дело. Я ж тебе сказал, что у меня миссия.
— Ты знаешь, кажется, я у Булгакова что-то такое читала, — сказала ворона. — Там Воланд говорил Берлиозу: "Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится".
— Ты что несёшь, дура? Небось услышала где-то от людей, а сейчас себя за умную выдаёшь? Ты мне ещё про Крестовый поход расскажи, глупая ворона.
— Хам! Мурло силикатное!
— Проваливай, тебе говорю. Некогда мне с тобой разговоры говорить.
Порыв ветра встрепенул листья на берёзах, над тротуарами поднялась пыль. В парковочный карман больницы въехал внедорожник. Дверь открылась и на асфальт выкатился румяный мужчина. Он направился к центральному входу. Ветер ударил второй раз, только уже значительно сильнее.
— Началось, — сказал кирпич. — Сорок лет ждал этой минуты.
Ворона каркнула на прощание и вспорхнула, оставив на поверхности белое жирное пятно. Кирпич не смог удержаться в карнизе и стремительно полетел вниз.
— Су**-*-*! — взревел кирпич. — Ты ж всю мою миссию загубила!
Шлепок и сотни осколков разлетелись по крыльцу.
— Господи! — сказал главврач Юрий Петрович. — Это ж он мне в голову мог прилететь? Ведь прям под самые ноги. Есть Бог на белом свете, есть.
Слава о нём ходила дурная, уж очень он любил денежки. И всё же Юрий Петрович имел одну особенность. В мрачных казематах его души жила доброта. Она изредка напоминала о себе, и Юрий Петрович совершал благие дела. Мог, например, купить игрушки для детского дома или выписать премию своим подчинённым. Мог даже бабушку перевести через переход.
— В Министерство позвоню, — сказал Юрий Петрович. — Это безобразие нужно заканчивать. Кирпичи средь бела дня из карниза вываливаются.
Юрий Петрович поспешил в свой кабинет, чтобы рассказать о случившемся коллегам, а в карнизе больницы теперь зияла дыра, в которой некогда жил особенный кирпич.
