Со стороны Литейного шёл господин приличного вида — в тонкой полоски костюмчике с гладко прилизанными волосами, надёжно укрытыми вместительным котелком. Но носу его громоздились в позолоченной оправе очки, в стёклах которых с забавным, но несколько действующим на нервы, постоянством отражалось солнце. Не глаза были, а два скачущих блика. Спешить ему, по всей вероятности, было некуда. Поэтому он ступал степенно, важно. Поминутно оглядываясь по сторонам, словно желая что-то увидеть. Взоры его в эти моменты покоились обычно где-то на уровне второго этажа. Господин самым тщательным образом старался дать понять окружающим, что он что-то ищет глазами в окнах или что кто-то обязательно должен его оттуда увидеть. Однако ничего этого не было и в помине. Все эти зрительные комбинации совершались единственно от скуки и частично от любопытства, опять же из скуки происходящего. Господин лучезарно улыбался, радуясь своему настроению, своим хорошим и покойным мыслям. Тросточкой отстукивал шаги. Получалось, что на каждые два шага приходился один удар трости о мостовую. Если бы кто-либо вознамерился проверить эту закономерность, он обязательно отметил бы именно такую частоту постукиваний.
Навстречу первому господину с Невского заворачивал другой. Этот облик имел более демократичный. На том месте, где должен бы быть галстук, виднелся лишь расстёгнутый ворот рубашки. Пиджака также не наблюдалось. Вместо него — что-то похожее на лёгкое пальто. Зато под ним был наглухо застёгнутый (вплоть до верхней третьей пуговицы) чёрный, совсем как новый жилет. Руки он держал в карманах, двигался решительно. Настолько, что иной раз даже не уступал дамам дорогу. Никуда вокруг он не смотрел, а сосредоточенно, почти угрюмо глядел вперёд себя. Этот господин или, лучше, гражданин, не обращал внимания на людей, сновавших иногда в опасной, грозившей столкновением, близости. Старался, чтобы и его самого не замечали, что, впрочем, плохо ему удавалось. Постоянно кто-нибудь из прохожих нет-нет да оглядывался на него. А это, как ни был он сосредоточен и равнодушен к окружающему, не ускользало от его внимания. Назойливые любопытные взгляды, а также грязь, норовившая с тротуара перейти на уже не новые брюки, сильно действовали ему на нервы. От того шёл ещё быстрее.
Два господина, первый, приличный, и тот, второй, от него отличающийся, шли уже навстречу друг другу и неизбежно должны были встретиться. Каждый строго держался края тротуара. Первый, чтобы иметь лучший обзор. Второй, чтобы избегать прохожих. Первый всё глазел по сторонам поверх людей. Второй был весь в себе. Никаким образом они не могли заметить друг друга. Столкновение поразило обоих. Приличный господин растерянно и почему-то с улыбкой, которая всегда наползала на его лицо в минуты, как положительных, так и отрицательных, потрясений, воззрился на удивительного, небогато одетого человека, толкнувшего его прямо на улице, на Литейном проспекте, посреди дня, на глазах у людей. Второй, опешив и ещё не найдясь, со злобой, что, возможно, более ему свойственно, еле слышно произнёс, чуть не прошипел: «Ты чего?» Тихо, но достаточно, чтобы можно было услышать. Именно «ты», а не «вы» или не «вам». Сказал он это, не чтобы обидеть. Этого у него и в мыслях не было. Просто от неожиданности. Не найдясь и пребывая всё ещё в собственных думах, выпустил громкое обидное слово. Улыбка, довольно сидевшая на лице первого господина, совершенно исчезла. Господин растерялся. Ни одной мысли не возникло в его загруженной ненужными знаниями голове. Не знал, что делать и что сказать. И что думать. А потому ничего не думал.
В этот самый миг, в эту секунду что-то родилось между этими двумя. Что-то, чему названия нет. Какая-то незримая, неощущаемая связь. Из неоправданной и тут же исчезнувшей злобы одного и растерянности другого. Связь эта установилась, и тем прочнее она была, чем меньше её сознавали. Так продолжалось секунд пять. Потом господин нашёлся. Тут же нахмурил брови. Ещё ни одной мысли не успев родить, сделал сердитое лицо, грозно и обиженно взглянул, крепче, словно для боя, сжал трость. Другой же вид поменял с агрессивного на виноватый или, вернее, извиняющийся. Сам он, естественно, раскаялся в сказанном и, что более важно, застыдился. Роли переменились. Бессознательное исчезло. Появилось осознанное. Первый начал наседать на второго. Второй стал сдавать позиции первому.
«Позвольте, — атаковал первый, — по какому праву вы мне тыкаете?» Второй молчал. Несмотря на всю силу своего вполне справедливого гнева приличный господин не хотел с головою погружаться в чувство обиды. Неизвестно, куда это может завести. Однако, взяв разгон, не мог уже остановиться. «Как вы смеете, — продолжал наседать, — хам!» Почти выкрикнул он последнее слово. На его счастье второй внимания этому не уделил. «Извините, — буркнул он, — я спешу». И, отодвинув сильной и властной рукой первого, заторопился куда-то.
Разошлись. Каждый своей дорогой. Первый, тот, что вроде, приличный, дальше глазеть на витрины и окна. Второй — по делам. Или куда он там шёл?
Что-то, возникшее при их столкновении, исчезло, оставив осадок, еле заметный в их душах и вскоре вовсе благополучно забытый.
