Здравствуй сцена и прощай

Бурные овации, восторженные крики, букеты цветов с записками внутри. Интересно, что пишут: "И пусть расскажет эта роза о том, что сердце умолчит". Признание всегда приятно, но что-то мешает в полной мере насладиться лаврами.
Больших трудов стоило убедить известного режиссера взять меня в свой новый спектакль на одну из ролей. Увидев на пороге офиса незнакомца, маэстро размашисто указал рукой на дверь, но этого ему показалось мало, и мужчина сам решил помочь мне выйти вон. Стараясь вытолкать неугодного посетителя, "Магомед" усердно пыхтел, пытаясь сдвинуть гору. Восхищаясь потоком неиссякаемой энергии, которую сейчас тратил на борьбу этот маленький, склонный к полноте человек, мысленно я завидовал артистам, однажды получившим его одобрение подняться на сцену. Вот где скрыто неистовство духа в обнимку с борьбой за чистоту идеалов. Только имя у режиссёра немного странное - Вениамин. Что это вообще за имя: "Не вени меня" или "Иа виновен". Сразу не поймёшь, раскаивается человек в содеянном или пытается переложить вину на кого-то ещё? Всё говорит о том, что где-то Веня сильно согрешил, но с признанием не торопится. Если честный человек скажет, как есть - Я невиноват, этот начнёт извилисто крутить и в итоге получится что-то неопределённое - Вениамин. Аминь. Когда мы окончательно застряли в дверном проёме, я вежливо отодвинул упитыша в сторону. Уступив физической силе оппонента, творец, скрепя сердце согласился меня принять. Он неряшливо поправил на голове жидкие вьющиеся лохмотья, бывшие когда-то безупречным газоном волос образцового комсомольца, после чего предложил войти. Однако сразу предупредил, чтобы на многое я не рассчитывал. Стараясь не обращать на меня внимание, Веня суетливо бегал по кабинету, раскладывал по разным полкам папки с утверждёнными сценариями и непрерывно отвечал на телефонные звонки. Во время разговоров режиссёр мельком бросал на меня такой страшный взгляд, словно вмешалась мистика и благодаря её эзотерическим причудам в трубке слышался мой голос. В кабинет постоянно забегала секретарша - невоспитанная белокурая курица с сумочкой через плечо, сделанной из кожи хищника, вероятно при жизни любителя ночью навести порядок в курятнике. Почему-то именно сегодня ей требовалось получить в бухгалтерских отчётах подпись и поставить печать. Пока автор знаменитых постановок возился с обычными канцелярскими бланками, она бесстыже наклонилась над письменным столом, делая намёк, что имеется ещё пара личных документов, где печать нужно ставить губами. Нависшие над столом документы сейчас к нашему делу не относились и печать ставить, откровенно говоря, там было негде. Режиссёр понимал это лучше меня. Глядя на секретаршу, он испытывал лёгкое раздражение. Вениамин Карлович знал, что многие страницы их тайного романа были давно уже прочитаны и теперь остались лишь закладки в некоторых самых интимных местах, скрытых под глянцевой обложкой театральной афиши. Думаю, грудастая Анжела когда-нибудь напомнит ему о себе, ведь глядя на неё, лопух даже не смотрит, что подписывает. Вместе с тем он не выглядел наивным романтиком, готовым долго гнать велосипед, потом бросить его где-нибудь посреди бескрайних полей, страстно желая набрать в охапку полевых цветов, таких же ранних и невинных, как первый школьный поцелуй. Раздувая щёки, маэстро всё ещё продолжал сопротивляться моему желанию выйти на сцену, используя при этом низкопробные театральные приёмы.
— Если хотите знать, вы не артист!
Свою фразу Вениамин Карлович будто бросил в меня, сопроводив её полёт характерным движением руки. Что-то похожее он показал сегодня в приёмной. Представляю реакцию Анжелы, когда маэстро решил признаться ей в любви, таким же макаром помогая себе рукой.
— Если хотите знать, я Вас люблю!
И замахнулся в её сторону. Выходит, мне ещё повезло. Замечу одно, скорей всего, подобный стереотип поведения, не продукт влияния улицы и не диктатура одного из родителей с учёной степенью в министерском портфеле. Такая подчёркнуто эксцентричная манера свойственна лишь очень неуверенному в себе человеку, но уверенно занимающему высокий пост. Продолжая унижать меня без всякой причины, основатель театральной школы имени самого себя кричал:
— Вы проходимец! Дворовый скоморох! Бездарь! Вы никогда не будете признаны!
Кто-то скажет, мол, гениальность и непризнанность - это две сестры. Справедливости ради следует отметить, что сёстры они в лучшем случае сводные, но не родные. Если гениальность всегда безупречна, то непризнанность этим результатом похвастать, увы, не может. Продолжив изучение генеалогического древа родственных связей в эпистолярном виде искусства, так же можно вспомнить, кем краткость приходится таланту. Как славно, что талант не унаследовал угрюмый недуг своей косноязычной родственницы. Впрочем, современные таланты к минимализму без труда сумели приспособиться. То же случилось и со мной. В итоге роль нашлась. Не Гамлет, конечно, но и не тень его отца. К показу готовили сказку для взрослых. Сюжет в основе своей завязали на какой-то щуке или мне так послышалось, ибо художник по костюмам, обсуждая тему, сильно шепелявил. Мне полагалось тихо лежать в центре сцены на высокой фанерной печи, спиной к залу и повернуться лишь в конце спектакля, логически завершив финальный эпизод своим появлением. Вениамин Карлович был уверен и меня пытался убедить, что его оригинальный замысел зрители высоко оценят, разом встанут и будут долго рукоплескать. Перед тем, как отправить меня к громоздкой декорации, автор идеи ещё раз строго спросил, хорошо ли я запомнил свою роль. Уверенно кивнув, таким образом я избавил режиссёра от сомнений в артистическом даре дебютанта, поправил на себе реквизитную бутафорию и полез на печь.
Подняли занавес. Начался спектакль. Лёжа спиной к сцене, я не видел событий, происходивших на ней и, признаться, они меня мало интересовали. Мне следовало дождаться в конце второго акта громкого хлопка, который послужит сигналом к действию. Первым делом я должен буду приподнять голову, посмотреть в зал и произнести заученный текст. В общем, ничего сложного. Дивертисмент спектакля развивался вяло, без динамики и незаметно для себя, я постепенно растворился в причудливой феерии глубокого сна. Прошло совсем немного времени, как стало происходить что-то неладное. На печь по лестнице медленно поднималась незваная гостья. Сперва я увидел голову Анжелы, затем поднялся её бюст, а вскоре появилось всё остальное. Взобравшись на декорацию целиком, она схватила меня обеими руками за шею и молча принялась душить. Её глаза горели во тьме. Это было до такой степени не по сценарию, что пришлось сопротивляться, но силы оказались не равны, если принять во внимание то обстоятельство, что секретарша сидела сверху. Стараясь сбросить Анжелу, я упёрся ногами в выступ и резко отпружинил. От немыслимой натуги моё тело под действием реактивной тяги взмыло вверх, издав при этом победный хлопок. Иными словами, находясь в плену неясных тревожных проблесков сознания, я уже был неспособен себя контролировать и, стыдно сказать, издал неприличный звук. Во сне и наяву всё видится по-разному. Победный хлопок получился довольно громким, от чего печь хрустнула и сдвинулась с места, а я сразу проснулся. Настороженно приподнял голову. Мёртвая тишина, повисшая в зале, подсказала, что сейчас прозвучал тот самый сигнал и теперь все ждут финальную фразу. Мой звёздный час. Рассудок немного помутился, но я взял себя в руки, быстро оглядел публику и выразительно произнёс:
— По щучьему веленью, моему хотенью, печь поезжай во дворец!
Не знаю, какой умелец смастерил печь, только после этих слов несущие опоры ушли в стороны, вся конструкция с треском накренилась вперёд, а я неуклюже покатился в оркестровую яму, где завершил своё выступление. Когда занавес коснулся пола, режиссёр сообщил, что я сорвал ему спектакль в середине действия и чтобы ноги моей здесь больше не было. Только слова его были сказаны в грубой форме. Такая нынче изнанка Мельпомены. Собрав вокруг себя группу крепких молчаливых работников сцены, Вениамин Карлович подошёл к оркестровой яме и поманил меня к себе пальцем. Не пойду. Мне и здесь хорошо в обществе разбитых софитов, погнутых пюпитров и перепуганных музыкантов. К тому же отсюда лучше слышны восторженные крики, свист и аплодисменты ликующей публики. Нет сомнений, что теперь я утону в океане предложений, открывающих яркие перспективы проявить себя на других современных театральных площадках.