Новый год в семействе Любы Шиш
- ...Ну вот кажется и все. Слава Богу успели.
Хозяйка дома Любовь Захаровна Шиш, женщина высокая и, мягко говоря полноватая везде, где это только возможно, с видом Наполеона под Аустерлицем, осмотрела накрытый новогодний стол.
Стол и в самом деле выглядел отменно. Плоские тарелки с холодцом припорошённым рубленным зеленым лучком, соседствовали с глубокими блюдами полными салатом оливье. С двух белоснежных, Кузнецовского фарфора селедочниц, грустными круглыми глазами на мир взирали две порезанные селедочки залом, а в пышущей жаром чугунной жаровне в кипящем аромате кавказских трав и местного чеснока, доходил до кондиции тушеный картофель вперемежку с куриными ляжками и ломтиками отварного языка. Колбасные и сырные нарезки, уложенные идеальными окружностями на блюдцах, заполняли пустые места на белоснежной скатерти. Глядя на медали на водочных и коньячных бутылках, в памяти, невольно всплывал образ бровастого генсека времен застоя. А такие мелочи, как нарезанное соленое сало, три вида хлеба, круги украинской домашней колбаски, охлаждённые до прозрачной слезы бутылки с пепси колой, маринованные черемша, огурчики и чесночок, и даже парочка баночек с красной икоркой, само собой подразумевалось на кухне: на столе, подоконнике и в холодильнике.
- Да. Похоже успели. - С грустью констатировал глава семейства Лев Яковлевич, подслеповато всматриваясь в зеркально-черные окна.
- Скоро одиннадцать. Минут через сорок Бурундуковы придут. Если придут, конечно, они же…
-Они придут! - Категорично остановила оппортунистские высказывания супруга, Любовь Захаровна и плотным животом, да что там животом, всей своей фигурой выдавила Льва Яковлевича из комнаты.
- Иди лучше папашу проведай. А то не дай Бог к столу в кальсонах заявится. С него станется. И сними наконец-то свою распашонку. На пороге новый год, а ты словно только что с хутора…
На Бурундуковых Любовь Захаровна возлагала большие надежды. Ещё бы, ведь именно двоюродная племянница Бурундуковых вот уже как пять лет служит начальником паспортного стола, и не простого паспортного стола, а московского паспортного стола. Да-да именно так, именно паспортного стола при ОВД СВАО города Москвы.
Москва. От этого слова в необъятных организмах Любови Захаровны Шиш, происходило нечто трудно передаваемое словами. Это было нечто среднее между оргазмом, испытанным впервые, морской болезнью и реакцией расстроенной нервной системы на скрежет крошащегося пенопласта или скрип гвоздя по стеклу. Оно, конечно, Родина, патриотизм, это все славно и хорошо, но городок, в котором угораздило родиться и жить госпоже Шиш, чуть ли не с самого рождения вызывал в ее организме стойкую аллергию. А даже самого случайного и мимолетного взгляда на монумент оленя, известного каждому земляку Любови Захаровны, доводил её до состояния тихого бешенства. Хотелось взять в руки самый кривой и ржавый гвоздь и выцарапать на этом самом олене, короткое, но емкое ругательство.
В Москву же всех без исключения членов семейства Шиш манили радужные перспективы. Льва Яковлевича – надежда получить более интересную и соответственно более высокооплачиваемую должность, чем ту, которую он занимал последние пятнадцать лет. Кому охота всю жизнь прожить в качестве дежурного врача-проктолога в городской клинике .
Любовь Захаровну, никогда и нигде не проработавшую и дня, в первопрестольную манила возможность прикоснуться, а то и влиться в элиту крупнейшего города Европы. Дочка же их совместная, четырнадцатилетняя Олеся, о мечтах своих молчала, но уже давно составила для себя картотеку незамужних московских олигархов, их сыновей и внуков, в которой с педантичностью главбуха вносила определенные корректировки в связи с изменениями в семейных положениях вышеупомянутых господ.
Итак: ровно в 23 часа 35 минут, Любовь Захаровна Шиш, терпеливо ожидала прихода дорогих гостей, а супруг ейный , венчанный и горячо любимый Лев Яковлевич, умотылял в соседнюю комнату подготовить к выходу на люди, отца своего родного, фронтовика и алкоголика Якова Семеновича. Ну, а Алеся свет Львовна, в последние минуты перед новым годом, сидела в ванне с ароматом ромашки, по привычке веснушки отмачивала.
Ничто не предвещало беды.
Вкусно пахло оливье, чесночком, ромашкой вперемежку с хлорированной водой, валенными сапогами свекра и конечно же елкой.
В эти же самые, 23 часа 35 минут возле лифта, на первом этаже, сбивая искристый снег с каракулевой шапки- пирожка, стоял Бурундуков, отчаянно важный и солидный. Вторая его половина, женщиной была скорее худощавой, так как фигура ее почти полностью растворялась в густой тени мужа.
В это время когда большой палец Бурундуковой десницы тянулся к кнопке лифта, дверь комнаты свекра, Якова Семеновича распахнулась и на пороге нарисовался потерянный Лев Яковлевич.
- Батя...Батя представился...- Прошептал он бесцветным голосом и опустился на табурет.
-Что значит представился!?- Ахнула Любовь Захаровна, медленно осознавая какую свинью в самый неподходящий момент подложил ей её свекор.
- А может быть он не совсем представился?- В ее голосе звучала умирающая последней надежда.-Может быть Яков Семенович так шутит?
- Да какие уж там шутки...Холодный уже совсем. Батя-то...Нужно скорую вызывать:труповозку.
- Да какую мать твою труповозку!? - Взвизгнула хозяйка дома. - Какой идиот останется встречать новый год в квартире, где такая хрень приключилась? Нет. Бурундуковых вспугнуть никак невозможно. Одних продуктов тысяч на десять потрачено. Куда их теперя, опять на рынок снесть?
Захаровна замолчала, в задумчивости наворачивая круги вокруг новогоднего стола.
-...А может быть его в ванну впихнуть? Дескать старый фронтовик решил перед сном косточки прогреть? Пятое -десятое...
-Там сейчас Олеся купается. - Тихим эхом отозвался осиротевший проктолог и всхлипнул.
- К тому же, а вдруг гостям приспичит руки помыть или еще что-нибудь? У нас же совмещенный...
- Совмещенный. - Согласилась супруга останавливаясь возле балконной двери.-Но и в комнате мы его оставить не можем. А ну как товарища Бурундукова развезет, или бабу евонную? Куда мы их тогда отдыхать пристроим, к соседям, что ли, или на пол?
Она вновь забегала по периметру комнаты. Впрочем довольно скоро остановилась возле балконной двери. На лице ее засветилась именно та самая, б**дская улыбка, ради которой затюканный жизнью проктолог в свое время надел венчальную корону.
- Слушай милый, ну ка тащи сюда своего папашу. Он сам говоришь уже холодный, ему уже все равно, он и на балконе не замерзнет... Быстро! - Прикрикнула она на благоверного и шагнула на балкон, приготовить место для свекра.
Уже через минуту, бывший освободитель Польши и Чехословакии от коричневой чумы фашизма, оказался на балконе с сигаретой в руке. Для большей правдоподобности Люба усадила старика на ящик из-под картошки и даже умудрилась(вот ведь Золушка) забросить покойному ногу на ногу. Эдак непринужденная поза старого курильщика. Для правдоподобности и что бы хоть как-то оттенить мертвенную бледность лица свекра, она натянула ему на голову потрепанную кроликовую шапку. Слегка отойдя от покойного, женщина окинула его взглядом и довольно улыбнувшись результатом, вышла с балкона, и вовремя: за дверью уже слышалось приближение тяжелых и значительных шагов Бурундукова.
...Новогоднее застолье удалось вполне. Водочные и коньячные бутылки по причине своей опустошенности довольно скоро со стола перекочевали к пыльным батареям центрального отопления. Строгие, бело-бордовые слои сельди под шубой, оказались перемешаны самым безжалостным образом, а куски нежнейшего отварного языка, какая-то сволочь, скрупулезно и педантично выловила из тушеного картофеля, последним отчего-то побрезговав. Холодец расплавился, потерял форму и выглядел совсем не аппетитно. От селедок залом осталось лишь две головы с все такими же круглыми и грустными, я бы даже сказал бесстыжими глазами, да изогнутые будто при сколиозе позвоночники. Одним словом было выпито и съедено все, что было заготовлено Любой не только на новый год, но и на Рождество. Худощавая Бурундукова уронив голову на плече спящей Олеси, сытно и тихо посапывала, а Лев Яковлевич, дабы не уснуть раньше дорогого гостя, щипал сквозь брюки собственную ляжку, щипал всей пятерней, безжалостно и больно.
Уже под утро, когда осоловевший Бурундуков(которого даже в таком состоянии, никто, включая иногда приоткрывающие глаза супругу, иначе как товарищ Бурундуков и не называл), схватился за гитару, и с трудом перетаскивая с аккорда на аккорд толстые и пьяные пальцы, под восхищенно-завистливые крики четы Шиш, исполнил Мурку , догадливая Любовь Захаровна, томно глядя на Бурундукова в упор, проговорила низким, многообещающим голосом.
- А не прогуляться ли нам все вместе до улицы, товарищ Бурундуков? Все ж таки новогодняя ночь, пятое-десятое...
- Да, да...Пойдемте покурим...Жарко у вас, душно...- Бурундуков поднялся и опираясь на стулья, подоконники, полные плечи Любы и прочую мебель, направился на балкон. На тот самый, где ветеран...Курит....
В тот же миг в комнате наступила полная тишина. И Люба, и мигом протрезвевший Лев Яковлевич с ужасом уставились на балконную дверь. Неизвестно, что думала в эту секунду хозяйка дома, но мысли дежурного проктолога, отчего-то все время возвращались к именно той части человеческого организма, лицезреть которую ему приходится практически всю свою сознательную жизнь.
Ну, а сквозь стекло балконной двери, запотевшее и залапанное, мутное по причине раннего утра, лишь иногда виднелись отблески сигаретных затяжек, отдаленно напоминающие проблесковые маячки полицейских машин, да темный силуэт товарища
