набирает. Сядьте, покурите.
Так и произошло, как он говорил: и потерявшийся почти без сил пришел сам по тропе, и костер разгорелся.
Ребята стали расспрашивать проводника:
– А вы много примет знаете? – спросил кто-то.
– Знаю кое-какие, – скромно ответил Тимофей.
– А какая погода завтра будет? – не унимался тот же парень.
Тимофей мельком посмотрел на реку, на горы и сказал:
– Не будет завтра погоды!
– Как так «не будет»? Погода всегда есть!
– «Погоды не будет» – так местные говорят, и имеют в виду ненастье: дождь, метель... – разъяснил Тимофей. – Видите, туман с гор сползает к реке?
Перед тем как готовить ужин, стали чаевничать. Таежнику предложили сахар, он отказался. Достал из своего рюкзака дешевую карамель, с ней и пил чай вприкуску, как и местные охотники. Сахар может отсыреть в ненастье и пропасть, а карамель слипнется, но карамелью и останется, да и вкусней с ней.
Назавтра шел мелкий моросящий дождь!
Все таежные тропы перед перевалом слились в одну большую тропу-дорогу, по ней-то люди и животные преодолевали перевал, как самое низкое и удобное место в горном хребте. Где, как не здесь, встретить следы медведя, который, обезумев от голода, мечется по тайге, по сопкам, преодолевая даже перевалы? Тимофей на ходу снял с плеча карабин и убедился, что тот заряжен: так и должно было быть, поскольку он надеялся по пути к зимовью добыть дикого оленя – марала, коих много водится в этих местах. Перебросил веревку, за которую тянул сани, так, чтобы она была только на плече и можно было бы ее быстро сбросить в случае надобности. Еще раз оглянувшись по сторонам, он ускорил шаг, торопясь укрыться за толстыми бревенчатыми стенами зимовья: неуютно ему было чувствовать себя совсем незащищенным и продуваемым всеми ветрами среди безмолвных гор, снегов и где-то шатающегося медведя.
Мысли о шатуне постоянно вертелись в голове: «Лето в этом году урожайное, – думал он. – И грибов, и ягод было навалом, а главное, шишка кедровая уродилась: даже удалось мне хорошо подзаработать на ее заготовке в бригаде одной из иркутских артелей. Значит, медведи вполне могли успеть набрать жира, чтобы улечься на спячку в берлогах. И в поселке не говорили о каком-нибудь подраненном или поднятом из берлоги медведе, а уж здесь бы об этом знали. Кому еще знать-то, коль ближайший охотничий поселок километрах в трехстах отсюда». Появление шатуна для местных жителей было не в диковинку, но не торопились они от него избавляться. Пока медведь не начнет крутиться вокруг поселка или пока не утащит чью-нибудь корову или еще какую скотину, мужики с места не сдвинутся: как говорится, пока гром не грянет... Ну а уж коли такое случится, всем селом с ружьями выходят на вора. «Практичные, однако, эти коренные народы Сибири. Зря силы тратить не будут».
Ему вспомнилось, как по молодости, оказавшись в этих местах и шагая как-то по таежной тропе на охоту, повстречал он двух местных на лошадях, возвращающихся в поселок. Те только вышли из небольшой березовой рощицы, за которой метрах в ста тропа пересекала горную речку, небольшую обычно, но вздувающуюся и бурлящую, представляющую серьезное препятствие для пешего скитальца, если в горах прошли дожди.
Поздоровавшись, Тимофей спросил:
– Бревно через реку лежит, не смыло его?
– Лежало, – ответил тот, что постарше.
– Как «лежало»? Вы ведь только что там проходили.
– Лежало! – опять ответили ему.
Несколько раз Тимофей задавал один и тот же вопрос, пока не понял, что никогда местные не скажут: «лежит», хоть и проходили они там только что. Ведь за то время, что охотники шли от речки, могло произойти многое: медведь побаловал, беглые, переправившись, скинули бревно, чтобы задержать преследователей, сель сошел... да мало ли что могло произойти за три-то минуты! «Мудрый народ», – подумал тогда Тимофей и крепко запомнил науку.
Мысли его снова вернулись к медведю: «Получается, что шатун этот не смог набрать жира за лето из-за болезни кишечной, это чаще всего и является причиной появления шатунов. Хотя какая разница, по какой причине они шатаются по тайге? Все они от крайнего голода страшно злющие и несутся напрямик сломя голову ко всему, что движется и можно съесть, в том числе и на человека бросаются. Ну да Бог не выдаст...»
Тимофей спустился с перевала до границы леса, и вновь тропа запетляла меж деревьями. Здесь начинался кедровый лес, который ближе к зимовью снова сменился на лиственничный. Тропу пересек свежий медвежий след, неуверенный, петляющий даже на ровном месте. «Оголодал совсем, шатает его, – отметил про себя охотник. – Ох и злющий наверняка!» Следы попадались все чаще, и наконец на подходе к избе все было вытоптано медвежьими лапами. Опытный взгляд таежника заметил и следы одинокого волка. «Один идет по следу! А где же стая?» – подумал Тимофей. Он знал, что нет в тайге врагов у медведя, кроме стаи волков. А волки сейчас, в голодное-то время, еще злее, чем летом, и ничто не спасет медведя, если они ему встретятся.
Завидев свое зимовье, Тимофей сразу же ускорил шаг до бега, не отрывая взгляда от распахнутой двери избы.
«А ведь я подпер дверь бревном, когда уходил отсюда, – на бегу думал таежник. – Да, видать, шатун случайно сбил его, мечась вокруг избы. Иначе никак медведи не сообразят, что дверь надо на себя тянуть. Все только бестолково толкают ее внутрь. Что же, повезло мне!»
Тимофею оставалось пробежать всего-то метров десять, когда слева из-за огромной лиственницы вышел медведь – вышел и остановился как вкопанный. Остолбенел и Тимофей. Шатун не встал на задние лапы, как это делают обычно его сородичи, угрожая врагу, чтобы прогнать того, или перед нападением на жертву – он стоял неподвижно и глядел на охотника. Взгляд его был до того голодный, что впору было бы его пожалеть, если бы не та бесконечная злоба, которую он излучал, казалось, обвиняя во всех своих бедах забредшего сюда человека. За те две-три секунды, что они смотрели друг другу в глаза, Тимофей осознал: пощады не будет, и вспомнил зону, где такие взгляды были обычным делом, буднями той – другой его жизни, о которой, как считал он, и память давно стерлась. «Ан, нет!»
Таежник вдруг понял: тот, кто побежит сейчас первым, тот и выиграет у судьбы саму жизнь. И он понесся сломя голову, неотрывно глядя на распахнутую дверь зимовья. Тем не менее краем глаза он видел, как медведь тоже сорвался с места.
Только и успел Тимофей вскочить в зимовье и захлопнуть за собой дверь, как страшные удары снаружи стали содрогать всю избу. Наконец, очнувшись, промысловик накинул крюк, который, конечно же, мог уберечь его разве что от нежданного человека и никак не от хозяина тайги, схватил топор, стоявший рядом у стенки, сунул топорище в ручку двери. И только после этого схватился за плечо и понял, что ружье осталось валяться где-то снаружи.
Он огляделся. Стены, пол, потолок глубоко исцарапаны когтями зверя. «Бесился!» – подумал охотник. Внутри творился полный разгром и хаос: все, что было в мешках подвешено к потолку, все это валялось на полу. Даже матрас и одеяло, тоже подвешенные им, когда уходил, валялись на полу разодранные. «А сухарей-то нет, сожрал их мишка, сожрал!» И тут таежник вспомнил о запасах, которые тащил с собой из поселка: «Сани-то, однако, остались там, на тропе, не до них мне было, – размышлял таежник. – Ладно, с пола я, однако, все соберу. Но почему все в снегу, откуда намело? Через распахнутую дверь – вот откуда!» Он подошел к печке и разжег огонь, отметив про себя, что дров, если рачительно тратить, то и на неделю хватит. И только сейчас заметил, что стекло на окне выбито. На улице было тихо. «Надо окно хотя бы одеялом заткнуть, а то дров и на двое суток может не хватить, даже если все время сидеть около самого огня!» Так он и попытался сделать, как тут же огромная медвежья лапа, провалившаяся внутрь избы, выбила одеяло и раздался злой рев. «Тут он, тут, только устал, видать, оттого и умолк, – понял Тимофей. – А до саней добраться и думать нечего. Эх, карабин бы сейчас!» Еще раз оглядел свое жилище и решил прикинуть, что же он имеет и на сколько дней этого хватит. «Крупы, муку и все, что можно съесть, я смету с пола. И хорошо, что со снегом – воды-то все равно нет. А так сварить какую ни на есть похлебку можно. Дрова? Можно разобрать стол, нары, бревенчатые стены топором стесывать. Наконец, пол можно разобрать! Живем!»
Тимофей все это время сидел неподвижно с опущенным взглядом. Неожиданно откуда-то вылезла мышь и принялась грызть крупу. «Хозяйка! – с теплом в душе подумал он. – Хоть кому-то от этого разгрома польза: на потолке-то ей было не достать продукты, от нее и подвешивал».
Быстро темнело. Таежник поднял одну доску пола и достал припрятанные там от туристов керосиновую лампу и канистру с горючим. Зажег. На душе стало чуть спокойнее. Вдруг накатилась сильная усталость и потянуло в сон. Он расстелил рваный матрас на полу рядом с печкой и как был в одежде, так и лег, укрывшись одеялом и брезентовой палаткой, которую на всякий случай хранил в зимовье.
Сон, однако, не шел, в голове вертелось: «Загнал меня Топтыгин, ой загнал!» Затем стала вспоминаться собственная жизнь, пусть и не очень длинная, но уместившая в себе много пережитого.
Отслужив в армии, Тимофей вернулся в родной провинциальный городок. По молодости, да и по глупости связался с криминалом – местными рэкетирами. Ему казалось, что мир лежит у его ног. Срок отбывал в одном из таежных лагерей Сибири. Там на валке леса, с топором в руках и почувствовал впервые очарование бескрайнего леса, молчаливых сопок, ручейков, из которых ладонями черпал воду, – пил и не мог напиться. Там же впервые и столкнулся с людской злобой, бесчеловечной, холодной и жестокой –
