– Куда сегодня пойдем? – спросила Валя, и в глазах ее были решимость и готовность к добру. Удивительное и не такое уж частое сочетание: постоянная и радостная готовность творить добро, нести его в мир легко и светло. Обременительным может быть только зло, добро должно быть легким, музыкальным, крылатым.
Я редко встречала людей, чей облик так ладно сливался бы с природой. Валя, казалось, была соткана из этого сентябрьского дня: золотом вспыхивали короткие светлые волосы, поблескивали дужки очков, теплым светом отливало желтое платье. И даже вопрос прозвучал так, словно его выдохнул ветер:
– Куда сегодня?
– В парк Муштаид, – в тон ей ответила я. – И прибавила вкрадчиво:
– Понимаешь, Валюша, я столько читала у своего любимого Паустовского об этом парке, что дала себе слово: непременно побывать в нем. Ну одним словом, мне необходимо увидеть его своими глазами!
В Валиных глазах прочиталось безмерное терпение и покорность судьбе! Самый старый тбилисский парк – Муштаид – был расположен на другом конце города около футбольного стадиона.
Валин ответ был божественно краток:
– Почапали!
Дорога была долгой, но (ах, как щедр тбилисский сентябрь на причуды!) невероятно легкой, воздушной, словно шагали мы не по асфальту, а по облакам. Валя деловито посвящала меня в краткую историю парка, звук ее голоса сливался с шумом проезжающих машин, шелестом листьев и ветра. Мне казалось: это сам город рассказывает одну из своих тайн.
– А разбил этот парк в начале 19-го века перс Муштаид в память о своей любимой жене-грузинке. И дом его был здесь рядом с парком. Вот мы уже пришли.
Я никогда не испытывала подобного чувства. Оно было ни на что не похоже. Железные ворота, за которыми начинался парк, словно были дверью не в другой мир, а в маленькое подводное царство. Да, в этот парк не входили, а будто ныряли, мгновенно ощущая, как над головой смыкаются воды времени.
Парк был спящим. Он спал тем особым, хорошим и добрым сном, в какой, наверно, были погружены герои сказки «Спящая красавица».
Спала аллея реликтовых деревьев: ветер почтительно стихал перед столетними дубами, платанами, магнолиями и кипарисами. Дремали сизые кусты можжевельника и туи, и только солнце разносило по воздуху их терпкий аромат.
Спала первая в СССР детская железная дорога.1 У желто-розового паровозика с нарисованной на боку цифрой 1721 был добродушный вид. Скорее всего, ему снилось, как в 1935 году его, нового, блестящего и яркого, запустили в работу, как весело он бежал от станции к станции и, что всей железной дорогой управляли дети. Они были и машинистами, и контролерами, и пассажирами и страшно гордились, что им доверили такое настоящее важное дело!
Дремал на перроне и единственный охранник этого железнодорожного богатства. Он сидел на стуле, солнце припекало ему макушку, и лицо его выражало сожаление. Ах, как было бы хорошо, если бы вместо неудобного стула, здесь стояла бы кровать, на которой можно было растянуться в свое удовольствие!
Спала и древняя карусель времен основания парка. Деревянные лошади, страусы и совсем не свирепые львы с хвостами из настоящего конского волоса словно в полудреме описывали медленные круги. Один поворот, другой, третий: вот промелькнула лошадка, вот поблекший страус, лев с выломанным клыком. Неужели вам целых два века?.. Трогательные свидетели времени, вы уцелели сквозь бури бед и лет и по-прежнему рады своим маленьким седокам.
Спало и здание местной администрации, больше похожее на дом какого-то небогатого князя. Деревянная постройка с резными голубыми колоннами и белыми дверями-арками – она производила двойственное впечатление: крепко стоящего на земле, даже врастающего в нее, и устремленного в небо. Хотя, может, это голубые колонны сообщали ей крылатость?..
Спала комната смеха с большим замком на двери, спали гипсовые добродушные дивы, играющие в кости и старинная водяная карусель с лодками.
Спала и маленькая розовая эстрада: когда-то здесь звучал духовой оркестр, и устраивались концерты. Сейчас тишину нарушали только наши шаги по красному гравию, которым были усыпаны все дорожки парка.
– Ты что? Плохо? – удивленно спросила Валя (Господи, она ведь не умолкала все это время, а я только плыла сквозь ее голос), увидев, как я медленно присела на скамейку, около большого платана.
– Ничего. Просто вспомнила фразу из «Повести о жизни»: «Я пошел в сад Муштаид и долго сидел в тени, на скамейке, потом сел прямо на землю, – она была холодная в тени. Я набирал эту холодную землю в ладонь и прикладывал ко лбу». Хочу понять, что чувствовал он, когда писал эти строки.
– Насколько я помню, Паустовский расстался с любимой женщиной и оттого чувствовал одиночество. Именно с такими чувствами и пошел сюда. Но нам это не грозит! Мы ведь не расстаемся?!
Трудно сказать, чего было больше в ее вопросе: тревоги, надежды или утверждения.
– Да, мы не расстаемся, пока мы вместе. Мы вновь придем в этот полный очарования парк Муштаид, мы зайдем в кофейню на улице Амагшенебели, мы пройдемся по Руставели и поедем в Этнографический музей. Мы увидим еще многое…
И пусть спит старинный парк, пусть вечно будет погружен в дрему, но сон его добр и светел, как светел и добр был этот обычный тбилисский день. Золотой…
Я взяла из парка на память три камешка и две веточки туи. Чтобы вернуться.
Я вернусь.
Сентябрь, не отводи твое крыло,
твое крыло оранжевого цвета.
Отсрочь твое последнее число
и подари мне промедленье это.
Наладится такая тишина,
как под водой, как под морской водою.
И надо жить. У жизни есть одна
привычка – жить, чтоб ни было с тобою.2
Весь день бы провела в этом сонном царстве! Спасибо, Ляман, за очередной подарок!