проводила разговоры о слабости Магистрата и о том, как нужно возглавить его нам – настоящим магам.
И неважно, что Кира сторонилась людей, предпочитая общество трав и животных. Какая разница, если так нужно Магистрату?
– Всё так, – подтверждает Лукреция, и её голос каждый раз возвращает меня в реальность, обрывает идеально сплетённую ложь. Она смотрит на меня спокойно и отрешённо, она не пытается спасти себя или других, она не делает никакой попытки к защите и это убивает меня. неужели гордость ведьмы позволит ей это? Или она также слаба, и тьма просто забирает её от нас, и позор Лукреции, как слабой, оправдан?
Она смотрит мне в глаза, и я сбиваюсь. Для Магистрата и остальных – от смущения и даже страха. Но для себя я знаю – от отвращения и ужаса, и сочувствия, и любопытства.
Сопротивляйся, ты же верховная ведьма! Где твоя гордость? Где твоя сила, которую ты предлагала искать в расстоянии до смерти и в переизбытке света? В тишине, что наступает за час до рассвета, где клубится настоящая тьма?
Почему ты так спокойна? Ты же знаешь, они тебя казнят! Казнят! Не знаю, что ты сделала, но ты явно им надоела или перестала поддерживать, или стала угрозой, но они тебя казнят!
Казнят, несчастная. Тьма, почему ты позволяешь беззаконие?
И что всё-таки случилось, что верховная ведьма Лукреция попала в обвиняемые? Магистрат легко закрывает глаза на многое, если маги и ведьмы им нужны, на то тьма и гибка, и податлива, и легко прощает пороки и даже ошибки, если носитель силы нужен. Неужели Лукреция со своими знаниями и силой перестала быть такой?
Или Магистрат решил не считаться с нею, настолько стала она им неудобной?
– Где проходили встречи? – допрос выходит в финальную стадию, и это означает, что мне нужно быть ещё внимательнее.
Если бы допрос был не при Лукреции, я бы не беспокоился, но она тут, и я должен сделать всё, чтобы не выдать себя какой-нибудь ерундой. Разумеется, даже если я скажу неладное, это не попадёт в записи, но я не хочу подводить доверившийся мне Магистрат. И не хочу, чтобы они думали, что я слаб или жалок, что во мне есть сочувствие.
Оно есть, но я похороню его во внутренней тьме.
– Я не знаю, были ли те встречи, о которых я знал, теми встречами, которые вы имеете в виду, но знаю, что мои соученики собирались зачем-то в подземных подступах школы.
О, эти овеянные легендами подступы! Для смертных из простого рода, лишённого магии, они всегда казались пустынными и были опасными, что, впрочем, не помешало людишкам сплести кучу легенд вокруг этой местности. Здесь животные вели себя странно, и это заметили. Здесь не было насекомых. И трава была сплошь серая, точно примяло её голодом и холодом.
Это всё следы нашей магии, нашей школы, взращивающей чернокнижников из поколения в поколение. Тут учились когда-то и те, кого знали в людском мире, как, например, Варгоши или Цепеш, или Торквемада, который выучившись на чернокнижника, стал с помощью своих знаний истреблять своих же братьев и сестёр.
Но это трагедии истории Шоломачи, воспетой и воздвигнутой в честь царя Соломона – повелителя демонов, первого взявшего власть над тьмой.
Да-да, на подступах и собирались. Ясно говорю. Где же ещё?
– Всё так, – отвечает Лукреция и я не смотрю на неё. Нелегко выдержать тьму взгляда.
Меня, наконец, отпускают на место. Теперь я не отвечаю, отвечают другие, которым, видимо, тоже что-то посулили. Ещё трое из числа преподавателей почти одинаково рассказывают о странном интересе госпожи Лукреции к устройству подземных подступов и прочем. Они увиливают от прямого: знали-не знали, но подводят так, что, мол, сейчас-то у всех картина сложилась.
Я слушаю их отстраненно, сразу видно – готовились мало, боятся. Сами себе не верят. Надеюсь, я выступил всё-таки лучше и Магистрат это оценит.
Мне не даёт покоя её взгляд, и я стараюсь смотреть прямо, но боковым зрением я вижу её раздражающее спокойствие. Она не защищается, по-прежнему ничего не отрицает и только соглашается со всем. Равнодушная и жалкая!
Теперь я точно верю, что она заслуживает того, что с ней происходит. Это удел слабых, а я…
– Ты добьёшься многого, пойдёшь моей дорогой, – так она сказала мне в последний вечер перед арестом. В тот день я уже имел весьма красноречивую беседу с магистром Григором и заключил соглашение. Немножко совестно было и страшно, когда она вдруг меня к себе вызвала. Я решил что это всё провокация и она знает!
Но она начала так тихо и ласково, что я почти сознался ей тотчас во всём.
– Ты в этом году заканчиваешь, – продолжала Лукреция, – и я подала твою кандидатуру в Магистрат. Я хотела бы, чтобы ты остался преподавать или, чем тьма не шутит, даже стал бы кандидатом в ведущие маги.
Преподавать? Кандидатом? Магистрат обещал мне больше! Мне стало тогда и жарко, и смешно и нелепо от самого себя и от неё.
– Ты обязательно справишься, – она не так истолковала моё состояние, то, что я принимал годами за мудрость, подвело её, – я помогу, если что. У меня не самые лучшие отношения с Магистратом, но я приложила твои оценки и рекомендации, так что, полагаю, у них нет выбора!
И она счастливо засмеялась, довольная своей проказой. Потом посерьёзнела, не давая мне опомниться, сказала:
– Только всегда помни, что тьмы нельзя бояться, она как маленький огонёк в твоих руках. Будешь бояться и огонёк станет пожарищем, и ты будешь первой жертвой. А будешь смелым и удержишь – получишь податливый костёр.
И я был смелым. Я промолчал и не стал ничего ей говорить про Магистрат и про своё предательство, и только пожелал доброй ночи да поблагодарил перед уходом за всё. Я ушёл, чтобы утром узнать о её аресте.
– Итак, заслушав все показания и изучив материалы, – магистр Дору остаётся таким же камнем как и Лукреция, это было даже забавно – его тьма жизни и её тьма – предсмертья, – Магистрат постановил…
Какая долгая и заунывная формулировка. Я извожу сам себя внутри, всеми силами держа себя в руках. Всё идёт к концу, я сделал то, что велено.
– Приговорить к казни, лишению родового имени…
Да, они хотят её уничтожить. И я помог им. Уничтожить гордость, отнять все её заслуги и стереть имя, чтобы ни одна ведьма более не звалась Лукрецией. Это теперь клеймо.
– Привести в исполнение немедленно, – заканчивает Дору и в зале тишина.
Лукреция кивает, словно бы что-то зависит от её согласия или несогласия. Она окончательно смиряется со своей участью и в эту минуту во мне только ненависть. Слабая! Какая же она слабая!
Перед тем, как к ней подходят магистры, чтобы поступить как подобает, она в последний раз смотрит на меня. всё также спокойно и темно.
Я не выдерживаю и отворачиваюсь. Теперь можно побыть слабым. Я магистр. Я стал им, когда пошёл против правды за выживанием и будущим.
***
– Магистр Йонуц, – я нагоняю старика уже у самого выхода, нарочно до этого вожусь долго, застёгивая плащи и поправляя ремни. И ещё – старательно избегаю смотреть на чёрное пятно на полу. Всё, что осталось от госпожи Лукреции – верховной ведьмы Шоломачи.
– Да, мальчик мой? – он останавливается. На его лице всё то же благожелательное выражение.
– Как прошло заседание? – я начинаю издалека.
– Прекрасно, хотя и грустно, что великие верховные ведьмы тоже могут стать врагами. Откровенно скажу, что Лукреция когда-то училась у меня и это была одна из самых одарённых ведьм, что я видел за последние два века. Представляешь, однажды она превратила мой стол…
Мне это неинтересно. Великие не умирают так. Великие не сдаются перед наветом и клеветой. Великие себя отстаивают.
– Магистр Йонуц, я немного не о том, – прерываю я. Мне не нужны его воспоминания. Мне нужно моё будущее.
– Да? О чём же вы, мальчик мой?
– О своей роли, – напоминаю я.
– вы большой молодец. Не каждый решиться дать показания против своей же…
– Когда я получу вознаграждение? Мне говорили, что сразу после суда я стану магистром.
Йонуц отшатывается и даже за сердце хватается, вроде бы как испугавшись:
– Кто говорил? Если Лукреция, то я не могу выполнить пожелание казнённой.
– Вы говорили, – я чувствую как пол качается под ногами, но надеюсь, что старик шутит. Не может же он забыть?
– Я? – Йонуц улыбается, но улыбка его не благожелательная, а плотоядная, – мальчик мой, вы меня путаете с кем-то.
Он идёт прочь, легко отпихнув моё слабое сопротивление в сторону. У дверей, однако, останавливается и оборачивается. В голосе и лице больше нет и тени доброжелательности:
– Вы ведь не докажете ничего. Да и если не глупы, то не станете. Доброй ночи.
Он выходит, оставляя меня один на один с тёмным пятном на полу и тишиной зала. Некоторое время я ещё смотрю в дверь, надеюсь, что это шутка, но понимание и ненависть к самому себе растут, говорят очевидное:
– Обман! Всё обман.
Они просто использовали меня. а я дурак. Я доверился. Я предал, я…
– Боишься тьмы, – голос госпожи Лукреции за спиной становится последней каплей. Я дёргаюсь, на ходу готовясь атаковать, но не смог. Из тёмного пятна она уже поднимается – невесомая, словно последний вдох, прозрачная, стёртая мною и всеми нами в ничто, опозоренная.
– Госпожа…– я падаю на колени, плачу, сам не замечая сразу свои слёзы, – госпожа!
Я не помнил уже, что ведьмы не уходят просто так, вслепую. Они остаются, чтобы передать последнюю весть тем, кого могут назначить преемницей.
– Ты жалок, – она смеётся. – И труслив.
– Прости меня, госпожа! – я протягиваю руки к её святой невесомости, чувствуя, как изнутри меня топит моя же тьма, сплетенная из злорадства, ненависти, презрения и отвращения.
Она раздумывает одно мгновение, которое тянется вечность, а затем качает невесомой головой:
– Нет. Живи так как сумеешь.
Я плачу, но её уже нет. Она исчезает навсегда, обиженная мною, задетая, запомнившая мой позор и мою же слабость. Я остаюсь проигравшим, опасающимся расстояния до смерти предателем в собственных, навсегда остекленевших глазах, а внутри хохочет тьма, затапливая остатки меня и моей короткой жизни, пропуская мою муку через себя словно через желудок, чтобы выплюнуть потом как нечто пережеванное, невкусное и гадкое.
