С Дато мы уже несколько лет… Здесь слово нужно сказать правильное. Точное.
Дружим? Пожалуй, нет. Потому что видимся редко, но регулярно…
Приятельствуем? Тоже будет неверно, ибо такого рода отношения не предполагают душевной близости: лишь лёгкую обоюдную симпатию, а потом – моментальное забывание до следующей встречи. И при этом - никакого сожаления, если вдруг случится расстаться навсегда.
Мне потерять Дато будет очень жаль, ибо есть что-то, что делает нас удивительно похожими и всегда интересными друг другу. Так, по крайней мере, мне кажется.
Ему уже хорошо за пятьдесят. Сильно седая голова и лицо со смуглой кожей, обрамлённое седою же, но тщательно ухоженной бородкой. Истинным же украшением этого человека стали глаза. Жаркие, тёмные, испускающие какой-то постоянно становящийся другим свет, изменчивые как дети – в каждый миг жизни.
Когда мы в очередной раз встречаемся, то я вижу, что глаза его начинают брызгать дивным теплом , которое столько понятно и приятно бывает любому человеку, даже если он не привык к нежности к себе.
Он подходит и руку мне жмёт крепко, всякий раз говоря одну и ту же фразу:
- Как же я рад тебя видеть! Мы вот в прошлый раз не договорили, а, между тем, знаешь, я хотел тебе сказать, что…
И продолжается, течёт наша с ним беседа, остановившаяся в прошлый раз уже даже и не помним на чём.
О чём говорим?.. А о чём могут говорить двое уже очень немолодых мужчин? О детях говорим сначала, о внуках. Это всегда традиционная преамбула. Позднее же начинаем философствовать, вместе размышлять о жизни вообще, в целом.
Дато, например, неожиданно может сказать мне:
- Знаешь, чего я никак не могу простить русским?
Видит при этом, что я страшно удивлён, а потому глаза его замечательные, огненные, начинают лучиться доброй хитринкой и этакой интригой. Он держит мхатовскую паузу. И может даже сказать:
- А пойдём-ка лучше покурим…
Я терплю и молчу, потому что понимаю, что Дато нравится такая вот сложившаяся между нами игра. Когда мы выходим на воздух, то он, негодяй, начинает говорить о погоде, о том, что лето в этом году выдалось совсем уж никчёмны. Наверное, таким же было «холодное лето 1953 года», когда, после смерти вождя всех народов, в стране объявили амнистию и в города наши вернулись толпы тех, кто совсем ещё недавно был «врагом народа». Вместе с ними улицы наводнили и ребята в кепках, слюнявившие в уголке рта традиционную «беломорину», державшие руки в наколках в карманах и с прищуром выбиравшие среди проходивших мимо тех, кому пора было, по их мнению, «помочь избавиться от содержимого их тугих кошельков».
Мы курим и вот об этом и говорим. Точнее, говорит-то Дато, я же – поддерживаю, потому что не хочу показать, что страшно заинтригован тем, чего же так и не может простить моему народу сын народа нахского, который предпочитает, чтобы его называли вайнахом. Это потому, что друг мой – чеченец…
Докурив, мы снова возвращаемся за стол и пьём каждый своё: я – крепкий чёрный кофе, Дато - зелёный чай. Когда же он опорожняет уже не первую после возвращения с перекура чашку, то столь же неожиданно, как прервался, продолжает, вознаграждая меня за моё стоическое терпение:
- А не могу я простить русским их Луку из «На дне» Горького…
И опять долго молчит, попивая чай из своей чашки. А сам смотрит куда-то очень далеко, одновременно и назад, в нашу общую историю, и вперёд - в наше общее же, надеюсь, будущее. И глаза его в этот момент лучатся каким-то мудрым светом. В это время он кажется мне похожим на Ганди, хоть того я никогда и не видел. Зато видел глаза индусов, сидевших на берегу океана и прозревавших будущее целых народов и государств.
А мой умница Дато продолжает:
- Никак не могу простить этому доброму старцу одну фразу, сказанную им бегло, как ответ на то, нужно ли жалеть человека: «А по мне ни одна блоха не плоха: все чёрненькие, все прыгают…» Ты понимаешь? Он л ю д е й блохами назвал! Мы все, все люди Земли, потому и живём, наверное, так неуютно и скорбно, что «почитаем всех нулями и единицами себя». Как там называет это ваша Библия? Гордыня? Коран тоже говорит, что гордецом быть непристойно. Мы же забыли все об этом и продолжаем спесиво кичиться своими земными заслугами, совсем не думая о тех, кто сейчас или когда-то был рядом с нами…
И, сидя рядом со своим другом, вспомнил я почему-то русского царя Николая I, который спросил когда-то у английского посла, вручавшего ему верительные грамоты: «Ну, и как вам мой климат?»
Косит на меня Дато после своего жаркого монолога своим искрящимся глазом, потом приобнимает за плечи и почти уже в самое ухо шепчет:
- Как же мне хорошо, что, помимо семьи, детей моих, сестёр и братьев, есть рядом со мною и ты, русский человек…
И мне в эту минуту хорошо от того, что друг мой чеченец Дато обиделся на русского Луку за всех, кто жил, живёт и будет жить на Земле…
|