Политотдельский ящик

ПОЛИТОТДЕЛЬСКИЙ  ЯЩИК
                                 
Желто-красный раскаленный, жгучий песок. Мириады злых, колючих песчинок кружат в этом раскаленном воздухе, невозможно дышать, они забивают нос, рот, режут глаза, заполнили все. Они в груди, в легких, где воздух, где?  Рвет горло иссушающая все тело жара: «Пить!» Рядом, совсем рядом кто-то из жестяной лейки поливает грядки огурцов. Почему из лейки, да еще жестяной, и наверное мятой, почему обязательно  огурцы? Он уверен в этом. Он почти видит радужное сияние  капель воды, веером вылетающих из поржавевшего, в дырочках,  раструба. Хорошо слышит дробную капель об огуречные листья, о землю. Вот они сыпанули горохом по трепещущему сочному полю зелени,  мягко прошелестели за грядкой, сыпясь на влажную почву, опять тихим горохом по листьям; это носик лейки - равномерно по амплитуде к ногам поливальщика, потом чуть вверх от него, - и так раз за разом, то россыпь гороха, то мягкий тихий шепоток о землю. Все ближе, ближе, уже повеяло терпкой прохладой в воздухе, еще чуть-чуть, и живительная долгожданная влага омоет искореженное, иссушенное жаром лицо,  смочит губы. Ну, где же ты? «Пить! Пить!» Спеши, неужели не чувствуешь: сжигает меня горячий песок, опалил, исколол, иссушил гортань, режет глаза, рвет грудь…
Сарин мучительно выдирался из видения… и тут же осязаемо задохнулся от тошнотворного запаха мочи, блевотины, потом ощутил промозглую стылую сырость в каждой клетке скрюченного, одеревеневшего тела, попытался открыть глаза, повернуть голову в сторону шелестящих звуков - боль раскаленной иглой пронзила мозг. Испугался, затих: «Что со мной? Где я?»  То, что не в пустыне - это ясно; ясно,  что и огуречной грядкой тут не пахнет. Но размеренное шуршание слышно было отчетливо - не бред, но и не вода. Горло болезненно свело - нет воды.
Попытался восстановить предшествующие события. Отрывочные, несвязные картины ускользали из чугунно гудевшей головы. Все же  что-то он вспомнил: кажется, с вечера собирался ехать в политотдел авиации флота. Так, а зачем?  Вроде, как на парткомиссию, вот так-так!!!. Чуть отступившая боль резкими толчками запульсировала в висках, сердце комом встало в горле: «Меня ж из партии выгнали, а, значит… Значит из авиации, значит из вооруженных сил…» - застонал, схватил себя руками за горло…
…Рванулся  встать; выпрямиться не успел, со всего маху ударившись о низкий потолок, уже молча, закусив губу, упал на настил из досок, замер, опять рванулся, опять ударился головой о низкий потолок, поскуливая, сел на доски. Осмотрелся: бетонированная клетка - куб с ребром в полтора метра, с одной стороны железные прутья, намертво вмонтированные в бетон пола и потолка, дверь - решетка из таких же прутьев. Висит замок. «Так вот каков этот знаменитый «политотдельский ящик!»… Слышал Олег о нем, не верил. Вот и познакомились. Несмотря на неприятное положение, усмехнулся, передернувшись от боли в уголках рта: «Будет, что вспомнить, внукам рассказать о героическом прошлом, - горько вздохнул, - если доживу до них, а пока - выбраться отсюда, попить».
Сколько лежал скрюченным на деревянном настиле, это уже неважно, кругом блестела какая-то жидкость. Правая сторона кителя и брюк мерзко липла к телу, сунул руку между ног – сухо, лежал, наверное,  в этом дерьме, потом в бессознательности выполз, где посуше, на  доски. Попробовал прокашляться, от жажды язык распух, заполнил весь рот, мешал дышать, губы запеклись болезненной коркой; он присмотрелся к разлитому по бетонному  полу, побултыхал пальцем в этой подозрительной жидкости – вроде, вода – показалось, что-то плавает. Решил - похмельная мухота в глазах. Черт с ним, хоть губы смочить. Олег черпнул ладошкой, поднес к лицу, - запах мочи, блевотины ударил в нос. Желудок содрогнулся, съежился,  рванулся к горлу. Рухнув ничком на доски, он забился в рвотных судорогах. В ладони чувствовал розовые кусочки колбасы, зеленый горошек, еще что-то осклизлое, пытался вытереть руку  о доски, о брюки, но ужас от чуть не проглоченной чужой блевотины, а может, и своей, заставлял желудок конвульсивно содрогаться в спазмах. Олег обессилел, из последних сил рванулся к бетонной стенке, лицом уткнулся в суконный рукав кителя, стараясь приглушить тошнотные запахи. Чуть успокоившись, отдышавшись, придерживая рукав у лица, подтянулся к решетке. По проходу, согнувшись, не спеша, передвигался матросик с повязкой на рукаве - дневальный, - размеренно ширкая веником по цементному полу: «Вот тебе и вода, и лейка, и огуречная грядка…» По ту сторону прохода - решетки, клетки с лежащими на полу телами, по-видимому, спящих людей, - слышался храп, стоны.
Сарин попробовал позвать матросика, смог выдавить из себя еле слышный сип; вытянув руку, схватил замок, погремел о решетку. Дневальный оглянулся, осторожно,  с опаской подошел к клетке. Раздирая горло болью, Олег прохрипел: «Позови кого-нибудь!» Матрос, кивнув головой, исчез. Капитан задыхался в спертом воздухе, казалось, еще чуть-чуть, мгновение, - и сердце остановится, или лопнет голова, или еще что-то случится, - и он умрет, если сию же минуту его не вытащат из этого  ужаса. Олега колотило, трясло, клацали зубы, руки знобко стыли;  засунул их в рукав кителя  - не греет, промерз до последней клеточки. «Да быстрее, ну кто-нибудь, где же этот дневальный, может, совсем ушел, нет, веник  вон, бросил, лежит сиротливо на сером бетонном полу».
С облегчением услышал приближающиеся голоса, кто-то выговаривал начальственно знакомым голосом:
-Не мог догадаться, что побрызгать нужно. Тут и так смрад стоит, теперь пылищу развел.
- Да ее, товарищ капитан, вон сколько в клетках, я веник смачивал.
- Экий ты, братец, балбес, какая там вода, моча да дерьмо, – отечески ворчал дежурный, неспешно продвигаясь в сторону Сарина. 
«Ну что ты ползешь, как улитка!» - сипел Олег.
А тот приостановился, повысил голос:
- Возьми ведро, набери чистой, все чтоб по порядку, а то самого запру!
И, наконец, рядом зачастил бодрый говорок:
-Ну что, голубок, «ледтчик-наледчик», очухался? – довольно просипел дежурный. - Ну, ты наворочал, однако! Это ж надо придумать! – в голосе появилась беспреклонная назидательность. - На кого руку поднял, на власть!..
Сарину представилось, как напрягся  говоривший, как поднял к потолку руку с вытянутым пальцем.
-…Инструкторов политотдела разогнал, коменданту вывеску подпортил, – сбавив назидательности в голосе, добавил, - этому пропивохе следовало и еще б кой-чего  подровнять… - и еще потишал голос дежурного. - Однако, молодец, летун, одобряю, за что ж ты их так? – вздохнул, хрустко передернулся, зевнул. - Зря все же, теперь завалят они тебя...
- Андрюха! Ломов! Да не тараторь! Не узнаешь?..
Офицер согнулся к решетке, всматриваясь.
- Не может быть, Олег, неужели это ты?! Вот черт! А я слышал: вертолетчика упаковали в «ящик», аж прямо из политотдела,  ни за что бы не подумал, что тебя.
- Пропади они пропадом, Андрей, выпусти меня, дай попить, околеваю!
- Сейчас, сейчас...
Дежурный по комендатуре, капитан Ломов, командир самолета вертикального взлета и посадки ЯК-38, лязгнул замком, открыл зловеще скрежетнувшую дверь.
- Хоть бы смазали, обормоты… Выходи, капитан!
Олега так трясло и колотило, что он не в силах был опереться или схватиться руками за что-то. Судорожно дернувшись, он растеряно  посмотрел на Андрея: «Ты знаешь, никак не могу». Тот присвистнул,  подхватив за одну руку сам, на другую кивнул стоявшему рядом  матросу, они осторожно извлекли Олега из клетки, поставили на ноги.
- Идти сможешь?
- Попробую!
Придерживаясь за стены, Олег сделал несколько неуверенных шагов. «Ничего, разойдусь понемногу». С трудом передвигая одеревеневшие  ноги, придерживаемый с двух сторон, он заковылял по проходу. Каждый шаг отдавался острой болью в теле, казалось, суставы скрипели  и трещали оглушительно громко.
- Вот, сволочи, что делают! - матерился Ломов. - За людей не считают, кто-то умный сказал: «пушечное мясо - мы». Я думал от бестолковости нас уродуют, а тут… Вот, паразиты, надо тебя пока в санчасть, а там в госпиталь, семь часов на бетоне валялся, все может быть, почки, легкие, не дай бог, застудил.
- Эх, Андрюха! – Сарин заворочался, пытаясь освободиться от рук, его придерживающих. - О чем говоришь? Какая санчасть, какой  госпиталь? Партбилет положил вчера, а это все, конец моей летной карьере, да и с армией придется распрощаться! Жизнь с  нуля, а на гражданке меня никто не ждет, своих забот там хватает. А этим!.. – рванулся, оттолкнул матроса, -наплевать на мое здоровье, да и на твое тоже; пытались на парткомиссии вступиться, и ваш замполит и с Тушек( ТУ-16), майор Горин, да куда там! Сам  начальник политотдела командовал.
- Все это понятно, Олег, не ты первый, не ты последний, мы тут рядом, все на глазах, - проговорил Ломов, помогая Сарину преодолеть  ступеньки на выходе из подвала, провел его в дежурную комнату, подтолкнул к топчану.
- Садись, – деловито оглянул дежурку. -Ну что, перво-наперво надо горяченького - нутро прогреть, потом приляжешь, укроем потеплее, согреешься - полегчает, а там подумаем, как  жить, авось, все обойдется.
От горячего кофе пришлось отказаться, на резкий переход от  холода к теплу тело отреагировало крупным мучительным ознобом, более  похожим на судороги. Ко рту невозможно было поднести пластмассовый стаканчик, влить в желудок  хоть чуть-чуть согревающего напитка, голова дергалась, как у паралитика, зубы выбивали беспрерывную дробь. Ломов, плеснув в ладошку воды из графина,  смочил Олегу губы и лицо водой, уложил на топчан, набросив на него шинели, свою и дневального.
Даже тут, в комнате, при включенном обогревателе, было ему не тепло. Лицо Сарина  побелело, заострилось, на лбу капли пота блестели крупными бисеринками влаги, дышал он тяжело, со свистом и скрипом где-то в горле и легких. Ломов обеспокоено посмотрел на матроса:
- Что делать? Как пить дать - заболеет, если не заболел. Смотри, лицо какое, а дышит как, все сипит…
Матросик, сдвинув бескозырку на затылок, глубокомысленно изрек:
-Да ничего страшного, обычное дело, похмельный синдром, то есть,  опохмелить нужно капитана. Грамм сто, а лучше двести влить ему, две минуты и как новый будет, прочистит все, согреется, а так - может и крякнуть, был уже такой случай.
Ломов свирепо цыкнул на матроса:
-Чего мелешь, «крякнуть», я тебе покажу, умник! И откуда знаешь эту хера…ю?
Андрей схватил ручку, на клочке бумаги что-то быстро написал.
- Сбегай ко мне домой…  записку жене… Принесешь, что даст. Бегом!
Матрос исчез за дверью, Ломов присел на топчан.
- Олег, как же так получилось, полгода прошло, как мы из последнего похода вернулись, вроде все нормально было. Жена, сын тебя встречали… такая идиллия, слезы, поцелуи…
- Было Андрюха, все было, и любовь была, и счастье. Ничего теперь нет! - Олег закрыл глаза, боясь, что слезы выступят от подступившего отчаяния. - Все плохо. И тогда, и теперь. Уже года три-четыре плохо. Помнишь, перегоняли «Минск» из Николаева во Владик?
- Конечно, помню. Как можно такое забыть? Мы ведь тогда отрабатывали с палубы взлет и посадку по самолетному, на взлете при отрыве сорвались в воду, скорость не успели набрать, если бы не ты… Моя все просит: «Ну, приведи в гости, дай посмотреть  на нашего