Главное, что это событие случилось в моем сочинении. Это место в пространстве текста служит местом ссылки. Я все ссылаясь на него, но никак не могу туда попасть. Моё путешествие в прошлое, в семнадцать век, напоминает мне езду в незнаемое, через вечность. Это сродни тому, как если бы я отправился в путь к искомой цели - в прошлое - через будущее и застрял в вечности настоящего, в котором встало время, отказавшись от смены состояний. Шёл в комнату, но попал в другую.
Я. Принято считать, что Я есть генада, то есть, его, как величину, можно выразить или измерить в качестве 1(начального целого натурального числа, равноудаленного от нуля и другого целого натурального числа на кратное число самого себя в ряду других такого же рода чисел, образованного путем уменьшения или увеличения начального натурального числа, как самого себя, то есть, единицы). В этом числовом значении Я равно самому себе: Я=Я, то есть, есть простое тождество.
В этом смысле Я есть константа. Константа чего? Субъекта. Но поэтому оно есть константа уже не объекта (чего или что) исследования или познания, включая элементарный счёт, но субъекта (кого или кто), который познает, изучает самого себя.
Значит, Я постоянно есть Я. Взять того же самого человека в качестве Я. Он постоянно ощущает себя Я в том смысле, что отдаёт себе отчёт в том, что чувствует самого себя, а не другого вместо себя. Это медицинский факт. Медицинский потому что ощущение себя другим или иным, чем Я, есть болезненное явление, которое констатируется медицинским образом в качестве отклонения от нормы, то есть, здорового явления, как нормального состояния организма человека. В случае такого отклонения человек пытается в том, кто он такой. Он может перепутать себя с другим человеком или, вообще, потерять себя, как Я, тем самым оказаться не-Я.
В таком случае можно сказать, что человек впал в бессознательное состояние своего сознания. Однако вернёмся к самому Я. Формально, числовым образом, оно равно самому себе. Но в отношении к человеку оно занято им, его содержанием. Человек, занятый самим собой, то есть, своим Я имеет намерение и стремится заполнить всего себя своим Я.
Уже переполняясь своим Я, он переливается через край и старается окружающую его социальную среду наполнить своим Я. Естественно, он встречает сопротивление со стороны среды уже заполненную другими Я, точнее, Я других людей, которые сопротивляются навязывание им чужого Я.
Таким образом отчуждаемый от других человек начинает концентрироваться свое Я в себе, его уплотняет. Тем самым с ростом количества Я меняется его качество. Его простое Я, многократно помноженное на само себя становится сугубым Я, а сам человек превращается в эгоиста. Отчужденный от других Я, он начинает представлять собой изолированную эго-систему, которая "перегревается" от внутреннего давления, от напряжения, ограниченная объёмом самой себя. В результате коллапса она катастрофически взрывается и рассеивается в окружающем её социальном пространстве. Так эгоизм "сжигает" сам себя.
Как избежать такого рода самосожжения, само-аннигиляции? Единственным образом, не навязывая свое Я другим людям. В целях самосохранения следует принять другого человека, как Ты, то есть, того же Я, но только формального, а не такого же, как он, то есть, другого по содержанию. Формально они будут проницать друг друга, будучи один и другой Я, но содержательно они будут непроницаемы, если их содержание понимать в качестве материального.
Другое дело, если их содержание понимать уже не как тела или слова, но как мысли, например. Однако, как мысли другого лица могут быть известны мне, как лицу социальному, то есть, материальном, независимо от того, что эта материальность более высокого порядка, более тонкая, чем органическая, в качестве уже общительной, нежели словами? Никак иначе. Что до телепатии, то она касается не мыслей, а чувств. К тому же чувства человека носят материальный характер и передаются не прямо "от сердца к сердцу", как говорят романтически или поэтически настроенные лица, а через социальную или тем более органическую и неорганическую среду. Опять же сердце тоже материально, а метафорическое использование сердца имеет смысл именно в контексте слова, языка, которые равным образом материальны. Мгновенно в мысли, в чувстве, в материи сообщаются тела путем касания, находясь в одном физическом поле притяжения.
Но здесь, в этом мире мы ограничены либо другими, либо самими собой. Где же мы безграничны уже не формальным образом, сливать со всеми относительными Я в нечто неопределённое, механическое в бессознательном, но именно содержательным образом?
Разумеется, только в сверхсознательном самого божественного Я. Каким же образом? Образом Я внутри себя только через бога в себе можно выйти из себя уже не в Я другого человека или другого конечного существа, но в беспредельное Я бесконечного существа, бога, как предела своего самосовершенствования. Притягиваясь к самому себе, ты отталкиваешься от себя в себе, ибо в тебе есть то, уплотнение чего увеличивается не со сжатие пространства, но напротив с расширением его объёма. Только это не внешнее, а внутреннее пространство не материи, но духа. Сжимаясь сам, ты расширяется, как Я, в том, кто есть в тебе. Это и есть парадоксальная экзистенция человеческого Я. Находя в себе Я, ты делаешь его не своим, но делаешься его воплощением.
Таким образом ты вовлекаешься во внутри божественную жизнь, становишься сопричастным исповедником тайны его вечной жизни. Теперь есть не он в тебе, но ты в нем, как в Я. Это и есть откровение, измерение человека в боге.
Тут не может не возникнуть мысль о парадоксе Я: абсолютное целое Я равняется относительному Я, как его человеческой части или части себя в человеке. Как этот парадокс разрешить? Не так ли: человеческое Я является материалом формирования бога в сознании в качестве явления идеи бога. Поэтому Я человека есть не часть Я бога, но его вариация в материальном мире, так сказать, "доверенное лицо". Бог узнает себя существующим в мире, героем своего творения или произведения в качестве автора (творца, создателя).
Вселенский и православный бог. Православные собственным названием выдают тайну своей веры. Это вера славословия богу. Для православных бог есть отец на небе, а они есть дети на земле. Отец за ним его сын, а между ними дух. Вот и вся божественная троица в полном составе. Дух исходит от отца на сына.
У католиков не все не так, То, что дух, видите ли, исходит "и от сына тоже" (так называемый принцип "filioque").
В результате в католической учении (латинской патристике) мы имеем дело с другой структурой божественной троицы, - в ней акцент стоит не на первом лице (ипостаси) бога, а на самом единстве и гармонии, балансе лиц отца, сына и духа, ибо дух уравновешивает отца и сына, начало и конец, родителя и рожденного, так как исходит и от одного, и от другого.
Где же тут Иисус? Он вытеснен тем, кто стоял за ним и через кого он обращался к творцу. Кто это? Это сам Спас(итель), Христос. Так это дух? Нет, сын отца. Отец есть творец, а сын - спаситель. Спаситель от чего? Естественно, от греха. Отец сделал Адама могущим не грешить. Но тот согрешил. Так кого Христос спас от греха? Его потомков, и не от личных грехов, а от коллективного греха их праотца.
Новое. Новое бывает либо улучшением, либо ухудшением старого или оно безразлично к нему, как не имеющее с ним ничего общего. Но тогда другое ли оно или противоположное старому?
Для того, чтобы быть противоположным старому новое должно быть, как минимум, единым с ним хотя бы в смысле того, что последовало, если не за ним, то после него. Правда, это "после" может обозначать не следствие старого в качестве причины, как если бы новое выводилось, вытекало из старого, которое тем самым перелилось через край, и не производную от действия (функции) времени. В этом случае новое не повторяет старое, как прошлое, сменяя его, но является тем, чего прежде не было, как старого. Тогда новое не вытесняет старое, но может сосуществовать с ним, быть одновременно со старым.
Но может ли новое быть вместе со старым, синхронизированным с ним не в качестве уже того, что есть "после" вслед за "до", и не в виде дополнения к старому или как обновление старого, а в качестве того, что соседствует с ним, как не иная вариация того же самого инварианта, но явление другого рода? Может, вполне.
Обязательно ли новое в роде будет находиться в конфликте со старым, если не является его обновлением? Может ли в таком разе новое быть явлением самой вечности во временной последовательности? Не может ли оно быть тем мгновением, в котором есть как прошлое, так и настоящее в качестве будущего? Ведь следует, если будущее становится настоящим, превращая настоящее в прошлое. Так работает время.
В случае овременения вечности происходит синхронизация прошлого и будущего, и новое соприсутствует со старым не так, как если бы старое было в нем, но вовне, рядом. Новое не сливается со старым, но разделено с ним, стоит рядом. Есть ли это явление задержка времени?
Здесь при задержке времени, временной паузе нет смены его состояний. Они находятся не одно в другом, но рядом. Это еще не сам ряд времени, но тягостное его зависание над бездной, пустотой безвременья. Это и есть то, что можно назвать "выдержкой творения", когда на сиг время останавливается, и творящий забывается, отключается от времени, находясь в котором он не может не следовать ходу вещей, борьбе нового со старым.
[justify][font=Tahoma,
