Бывает так, что миллиарды поднявшихся с земли капель сливаются в одно облако, или тысячи нитей сплетаются в один клубок, или сотни дорог ведут к одному дому. А бывает ещё хуже, когда всё, что есть в мире – и капли, и нити, и дороги – отражаются в чём-то одном, в чём угодно, ну, скажем, в имени. И не просто в имени, а в Его Имени. Или в Её. Оно, это Имя, начинает жить во всём, звучать во всём, и каждый шаг – Имя, и каждый вздох – Имя, и каждый стук сердца – тоже Имя. В голове и в душе, во сне и наяву – Имя. Нет, есть, без сомнения, и тот, кому это Имя принадлежит, есть его глаза, его голос, его руки (или её), но главное всё-таки – Имя, потому как, что остаётся кроме него, когда того, кому оно принадлежит, нет на самом деле? Воспоминание, конечно. Воспоминание о взгляде, голосе, руках, но ведь это сначала яркое и чёткое, а затем – блёклое и расплывчатое, а реальное лишь Имя.
Так оно, в сущности, и было, и рассказывать, в общем-то, нечего, и всё же…
Итак, был человек. Точнее, два человека. Ещё точнее, один человек был, а другого не было. То есть, были-то они, разумеется, оба, просто один по-настоящему был, а другой просто казалось, что был. Всему кажущемуся положено исчезать, вот он и исчез, оставив первому на прощанье – известно что – Имя. Поселилось оно сначала незаметно. В душе, естественно, где ж ещё? Душа – птица глупая, не увидела, не почуяла, увидев – не встревожилась, почуяв – не шарахнулась, а наоборот, повеселела. Ступенька номер два – разум. Тот запротестовал, конечно, запротестовал сразу и решительно: «Что ты, дура, как можно?! Совсем чужое – и к нам, а потом-то что?, а потом-то как?» Но душа уже целиком и полностью из Имени состояла, его вытравить – душу убить, запал прошёл, руки опустились. И дальше это Имя как плесень по всему миру расползлось, заполонило всё собой, одним собой.
Интересно, что события все эти проходили мимо того, который первый, ну, того самого, который по-настоящему был, без его желания, без его участия или чего там ещё. Он жил, как жилось: засыпал и просыпался, смеялся и плакал, улыбался и хмурился, борьбы не чувствовал, в осадном положении не находился, об Имени не думал, просто однажды…
Да, именно так, однажды утром он проснулся со странным ощущением (или от него?), что что-то не так, что-то изменилось (в нём?, в доме?, в мире?). Он открыл глаза и первое, что увидел – Имя. Оно было написано на стене, прямо на обоях, тонким солнечным лучиком, такие, знаете ли, маленькие, трепещущие, словно лепестки живого цветка, трогательные буквы. Он откинул одеяло, оно прошелестело Именем и упало на пол, нарисовав из складок Имя. Сердце сжалось до несуществования – то ли стенокардия, то ли…, потом, приняв нормальные размеры, помчалось вскачь и вприпрыжку, пропуская время от времени ходы – обычная аритмия всего лишь, хотя… Впрочем, даже если и аритмия, то вряд ли обычная, уж каким-каким, а обычной с того дня ни одна мелочь не оставалась, лучше ли, хуже ли стало – вопрос спорный , но необычно – это уж на все сто. «Может, и ничего, может, и привыкну»,- подумалось. В привычку вошло – обычным не стало.
Время шло, и в каждом его тике звучало Имя, и в каждом таке отзывалось эхом оно же. И вот что занятно: это не Имя уже во всём отражалось, это всё отражалось в Имени. Жить без него стало нельзя, быть без него – значило не быть. Имя как имя, и всё б ничего, но вот что плохо: стоило ему назвать другого человека, как оно начинало шипеть и кривляться, выворачиваться наизнанку, корчить рожи и, что самое страшное, опошливаться, как только могло, потому что оно не должно было принадлежать никому другому. Но оно принадлежало. Это доводило до лихорадки, до безумия, до бешенства, хотелось судить всех, присвоивших себе чужое, казнить всех, незаконно носящих его. А их много, много, Господи, как же их много, «Господи, ну зачем ты им позволил?! Господи, ну зачем оно мне?!» А и правда – зачем? Появившись однажды, занозливое «зачем» возвращалось вновь и вновь и, смешиваясь с Именем, превращалось в жуткий коктейль из непонимания, отчаяния и боли. Спать ночами стало невозможно, просыпаться по утрам невыносимо. Предел. Как-то летней августовской ночью бессонница выгнала из дома и, поддерживаемая комарами, погнала к озеру, чтоб окунуться, освежиться, избавиться от духоты, спастись единственным возможным способом. Берег терялся во тьме, сливался с водой, совсем исчезал во мраке, дно манило и тянуло, сознание утекало… Имя! Выдох-вдох. Имя-Имя. Берег чётче, дно дальше, луна ярче. Сил нет, но Имя, Имя, и просто руками по воде, ногами в беспорядке, захлёбываясь и отплёвываясь, вперёд, к освещаемой им земле.
Что дальше? Да ничего особенного. Воспаление легких, температура под сорок, антибиотики и бред, а в бреду, уже вслух, Имя. Но воспаления проходят, температуры спадают, бред рано или поздно сменяется сном, а во сне впервые приходит не оно, а тот, чьё, он улыбается, он реальный, он здесь, он сегодня, он вот, и яркий взгляд, и громкий смех, и протянутая навстречу рука. И кажется, вот оно, прямо теперь, стоит лишь коснуться руки и тогда, тогда… Где-то за окном кто-то настойчиво и резко что-то кричит, это чьё-то имя, нет, не чьё-то, а именно то, оно самое, Его (или Её), как смеет это кто-то трепать… Слабость, дрожь, в голове – воспоминание о боли, а на стене, прямо на обоях, яркий солнечный луч высвечивает пустоту.
|
