залетела на раскалённую девятнадцатую отметку его цеха?! Ровно два года как раз и минуло со времени её гибели. Два года и Маняня на АПГ-эшках работает. Два года и видит именно эту огненную саламандру, кочующую с огня на огонь. Всё сходится.
Это было просто невыносимо. Его буквально колотило изнутри. Гешка медленно натянул на распаренное тело одежду и пошёл к выходу из цеха, еле переставляя ноги. Что-то в эту ночную смену он устал как никогда раньше. Проходя мимо безжизненного озера перегоревшего и выпаренного шлама, Гешка увидел закостеневших чаек, давно завязших в синем иле гнилого берега, мёртвые камышины, чёрные стволы бывших деревцев без листьев. Словно только тут обнажился реальный образ реальной жизни, а где-то там, наверху, на девятнадцатой отметке, в нестерпимом пламени, отжигающем весь яд этой жизни, притулилась душа его мамочки и всё никак от льда смерти не может согреться.
И вот тогда Гешка решился, быть может, на самый отчаянный поступок в своей жизни. Приехав домой и не застав дома отца, он покормил лежачую бабушку и сам лёг поспать хотя бы пару часиков, потому что иначе после ночной смены, проведённой всё время на ногах, он не смог бы сделать то, что собирался.
Серафима в штаб-квартире за городом не было. Он уехал в очередную длительную командировку, вероятно связанную с приобретением и получением очередной новой техники, а там кто его знает. Гешка знал об этом и рассчитывал, что именно поэтому всё задуманное им имеет все шансы на успех. Лишь бы не дрогнуть, а, сцепив зубы, довести всё до конца. Мамочкины сорокоусты должны, обязаны были вернуться сторицей. Пусть для этого ему самому пришлось бы положить собственную жизнь.
Не крал он его, этот хронокласт. Вот не крал! Задача была совсем другая: применить его один раз и немедленно вернуть на место, пока хозяин не вернулся. Оправдание наивысшее – необходимость крайней степени.
Поэтому он его на время стащил! Позаимствовал, взял напрокат, в каршеринг. Ещё после Царь-пушечной опупеи, едва побывав в гостях у Серафима, спасителя своего и своих друзей, Гешка сразу заприметил, где располагается его арсенал темпорального вооружения. Ходовые кикбайки между участниками своего движения Серафим распределял сразу, а вот хронокластики и особенно более мощные хронокласты считались у него на отдельном учёте и поэтому выдавались разово и сразу под роспись. Естественно, с возвратом и отчётом после каждого задействования. Рядовым членам своего движения он предоставлял небольшие хронокластики, имеющие диапазон временных скачков плюс-минус месяц, лишь бы в конкретный момент уйти от преследования. Сильно при таких не разгуляешься, к мамонтам в гости не сгоняешь. Но никто домой поиграться подобные штуки, даже совсем простенькие, не брал и даже помыслить о таком не мог. А вот Гешка и помыслил и решился взять. И совсем не простенькую машинку времени.
Среди всей хранящейся в особых сейфовых шкафах номенклатуры устройств он ранее действительно углядел довольно увесистый, немалой мощности хронокласт. Именно его Серафим применил возле Царь-пушки, когда смог забросить лет на тридцать в прошлое, а потом вернуть назад настоящую ватагу шалающихся по свету юных бунтовщиков. Как раз на столь нехилый прибор Гешка глаз и положил. Может быть, временное отсутствие его не сразу будет замечено, поскольку вероятнее всего, имелся он у Серафима не в единичном экземпляре.
Ушлый парнишка к этому времени больше соображал в хрономикшерах и прекрасно понимал как пользоваться диапазоном действия той или иной временной пушки, пробросов во времени в ту или иную сторону. Поэтому проблем с эксплуатацией заимствованного или взятого в аренду агрегата им не предполагалось никаких.
Улучив момент, когда главкома движения не было поблизости, да и в ближнем отрезке времени не прозванивалось, Гешка не сразу, но всё же подобрал электронную отмычку к нужному сейфу курирующего их небожителя. Действительно, хронокластов похожего типа здесь оказалось несколько, но Гешка давно и в деталях запомнил нужный ему и поэтому сразу его ухватил. И сходу выскочил наружу, хорошо, что в поздний час его никто здесь не заметил. В будущее ему мчаться было ни к чему, ему позарез нужно было в прошлое, только и только туда.
В ночь все кикбайки на базе были заблокированы, обычная предосторожность. Поэтому Гешка выбежал на трассу рядом со штаб-квартирой их организации, рассекающую густой, теперь полностью непроглядный лес. Добравшись до обочины, остановился и по-быстрому включил хронокласт. Слава богу, зарядка оказалась полной, и когда прибор дружески подмигнул ему иссиня-зелёным дисплеем, быстро передвинул джостик темпорального скачка на два с лишним года назад, на тот самый день конца ноября. Когда мама была жива.
Как всегда во время прыжка по времени лишь слегка его замутило. После чего он продолжал стоять возле той же трассы, в том же месте на обочине, но на этот раз был холодный предзимний вечер. Шкала темпорала показывала минус два года и четыре месяца. День в день. За несколько часов до трагедии. Мог бы и пораньше поставить. Почти промахнулся. Но делать нечего, получится ли вторая попытка пока неизвестно.
Срывался косой дождь, замерзающий прямо на лету. Клубились невероятно жуткие, белёсые с чёрным тучи. Именно этот надвигающийся ледяной шквал два с лишним года назад, то есть сейчас, должен был превратить Гешкину жизнь в ад.
Такси как назло не было. Попутные не останавливались при виде всклокоченного парня. Гешка бежал как сумасшедший. Добежав до остановки, успел вскочить в отходящую до города маршрутку, водитель, спасибо, подождал. Лишь бы мама не успела выйти из дома! Лишь бы не вышла! Лишь бы!..
Потом Гешка нёсся по лужам от остановки домой. Не помня себя, запыхавшись до заклинивания бешено колотящегося сердца, он всё же прибежал домой – и успел! Как раз к апофеозу ледяной грозы начинающегося декабря. Мамочка была как всегда на кухне, но собиралась в свой последний поход в магазин. Живая! Живая!!! Мамочка моя!
Как он плакал, её обнимая, а она ничего не могла понять и только крепко прижимала к себе отчего-то разнюнившегося и как-то странно и резко повзрослевшего сына. Не могла понять и почему он её никуда не отпускает, даже к порогу подойти не даёт. В наступившую страшную тополиную ночь, когда неистовый, шквальный, замерзающий дождь, схватываясь толстой корой на ветвях он так никуда свою мамочку и не пустил. Как она ни пыталась.
- Какой там магазин?! Какой хлеб?! Обойдёмся, мамочка! Давай, лучше блинчики твои испечём или оладушки?!
- Что-то у тебя сердечко так стучит, сынок! Тебя кто-то обидел?! За тобой словно бы кто-то гнался! – Немного позабытый мамин голос просто разрывал Гешкино сердце на части.
- Теперь, мам, я сам любого обижу! И тебя в обиду не дам!
Тополя ломились в окна, словно звери или взбесившиеся лешие. Ломали об себя обледенелые толстые ветви, метали их оземь, словно переламывающиеся сине-белые молнии. И каждый словно озирался, выискивая в сполохах ледяной грозы никак не появляющуюся, по разнарядке приуготованную жертву. «Где она?! Где?!». Их косые обломки как зубья древнего зверя смерти периодически втыкались в ещё не замёрзшую землю за окном. Вслед за вымерзающими струями сносились новые ветви. А жертвы всё не было. Уже и тополя кончались.
Изо всех сил прижимаясь к матери, Гешка всё больше чувствовал и вспоминал её живое, родное тепло. Наконец сквозь пелену не отступающих слёз стал понемногу таять больше двух лет не отступавший страшный образ перебинтованной мамы в гробу. Теперь мамочка точно останется рядом с ним живой и навсегда.
Он в кои веки обнял пришедшего из пивной пьяненького папу и поцеловал его в заросшую щеку, тот даже поперхнулся на ровном месте. Папа до того был этим поступком сына шокирован, что подумал, как же действительно странно и неуловимо быстро повзрослел его сын. Наверно и вправду перестал мельдонить. Стал, как его папа, настоящим мужиком. Кроме пивной – ни-ни!
- Здоровый ты стал какой-то! Пора мотоцикл тебе покупать!
- Какие мотоциклы в наше время, папа?! Байки самокатные, разве что?! Да и на какие шиши?!
- Эх, а я-то думал, ты, как всегда, шалаешься где-то. А ты, оказывается, дома! Во дела! Бывает же!
Гешка крепче прижался к матери, просто не веря своему и маминому спасению.
- Мамочка! Помнишь, как ты мне переводила чириканье ласточки, когда её ласточонок пытается взлететь?!
- Помню. Она всегда чирикает: «Осторожней, сынок!».
- Теперь я тебе чирикаю: осторожней, мамочка, не выходи никуда! Ты просто не представляешь себе, как этот мир страшно устроен!
Мать, улыбаясь, прижала Гешку к себе:
- Да что ты такое говоришь, сынок?!
- Именно так, мамочка! Я только теперь это понял. Назад отмотать ничего нельзя. Почти ничего и почти никому!
- Ты весь дрожишь, сынок! У тебя и вправду всё хорошо?!
- Правда-правда. А где бабулечка с дедулечкой?!
- Да где ж им быть?! В своей комнате беседуют, ругаются, как обычно.
Гешка радостно прошагал к ним, заглянул в дверь, прокричал «Привет!». Дедушка, нацепив очки, покачиваясь в кресле, читал на развороте свою «Комсомольскую правду», изредка переругиваясь со своей личной комсомолочкой во плоти. Лениво отбиваясь от деда, бабушка, укрывшись шалью, вязала, сидя на диване и посматривая телевизор. Увидев и услышав приветствующего внука, оба заулыбались и помахали ладошками, мол, сегодня виделись, а Гешка просто запамятовал, хотя и молодой, но бывает.
За окном сверкнул изжелта-дьявольский пронизывающий свет, дико грохнуло и куда-то рассыпалось. Косые струи остервенелого предзимья на лету замерзали, превращаясь в острые, разящие пики в лапах осатаневших божеств, очень недовольных оттого, что вот так без предупреждения ускользают их намеченные жертвы. Свирепый лешак Перун на пару со всегда отмороженным Христом явно прикрывали друг друга, одновременно, как американские напарники, держа один другого на мушке. Потому что всегда не доверяли один другому.
Папа зябко поёжился и сказал:
- Однако, я вовремя вернулся. – И тут вдруг заново увидел вернувшегося Гешку. - А ты чего так и вправду возмужал, сынок?! Даже как-то непривычно! Я и не заметил, когда! Тут не мотоцикл нужен. Так и женишься без меня, чего доброго!
- Да куда я теперь без вас?!
Отец бросил на сына предательски трезвеющий взгляд:
- Тогда давай-ка выпьем, сынуля, хотя бы за это?! У меня тут где-то пузырёк припрятан. – И полез в карман пиджака. – Между прочим, почти коньяк.
- А давай, папа! За мамочку!
- Правильно. Держи нашу марку во всём! Ты же сын писателя, не забыл?!
- Да помню, папа, помню! Всем кому смог рассказал.
- Это хорошо. Народ должен знать и помнить меня. – И папа долил обе стопочки почти с горочкой. – И даже очень помнить. На, бери!
Выпил свою не спеша, захрустел огурчиком из банки. Затем, немного подумав, высказался по полной:
- Я тебе вот что скажу, сынок! Как писатель. Цени! Мать надо любить! И беречь! – С хрустом сжал кулак. – Во как!
- Ты просто не представляешь, пап, до какой степени ты прав!
- Знаю, сын ты и вправду хороший и любящий. В детстве всё время рвался спать с мамкой. Она тебя тогда стыдила, мол, вот так привыкнешь, а кто потом будет спать с твоими жёнами.
- Не знал этого. И что я ей
