Около каждого дома имелись грядки, где высадили настоящие овощи и ягоды: савойскую и цветную капусту, артишоки, чёрную фасоль, зелёный горошек и клубнику. Также посадили кусты малины и смородины, сливу, грушу, вишню, персик, абрикос и виноград. По просьбе Марии-Антуанетты часть земель отвели под настоящие пашни, для чего привезли плодородную землю, а неподалёку расчистили место под пастбище для домашнего скота: разумеется, все тяжёлые работы должны были выполнять крестьяне из близлежащей деревни. Королева, однако, время от времени тоже бралась за мотыгу и лопату и с интересом приходила посмотреть, как доят коров и стригут овец, при этом она наряжалась крестьянской девушкой.
В королевскую деревушку допускались только избранные гости: также как в Малом Трианоне, этикет здесь не соблюдался. Все гости должны были носить простую одежду без украшений, – вот только от глубокого декольте королева отказаться не смогла, поскольку у неё были красивая шея и грудь. Благодаря Марии-Антунетте мода на простую одежду разошлась по всему Парижу, а потом по всей стране – женщины перестали носить пышные платья с турнюрами и кринолинами, их одеяния стали напоминать античные туники.
Жизнь в королевской деревушке протекала весело и беспечно: в хорошую погоду Мария-Антуанетта гуляла со своими гостями, во время дождя играли в бильярд или в нарды. Постоянно устраивались музыкальные или театрализованные представления, на которых Мария-Антуанетта нередко выступала сама, предпочитая роли пастушек. Если случались танцы, она требовала, чтобы все плясали в крестьянских традициях.
Такая простая деревенская жизнь требовала, однако, больших денег: говорили, что обустройство «деревушки королевы» обошлось в пятьсот тысяч ливров – четвёртую часть всех доходов короля, – и ещё тысячи ливров тратились на поддержание её в порядке. В Париже даже появилась поговорка: «Нет ничего дороже простоты», а про саму Марию-Антуанетту рассказывали ужасные вещи – якобы она устраивает в «деревушке» разнузданные оргии и изменяет королю со своим любовником, красавчиком-шведом графом Хансом фон Ферзеном. Утверждали также, что в этих плотских развлечениях участвует её ближайшая подруга герцогиня Иоланда де Полиньяк, «маленькая По», как её называли в Париже.
Понятно, что мне очень хотелось побывать в королевской деревушке, и однажды моя мечта сбылась: очень важный лакей в пышной ливрее принёс мне послание, написанное на гладкой дорогой бумаге с золотыми вензелями. Меня приглашали завтрашним вечером посетить «деревушку королевы», при этом подчёркивалось, что форма одежда должна быть самая простая, в стиле «наших добрых крестьян». С нетерпением дождавшись следующего вечера, я оделся подобающим образом и отправился в Версаль.
На пути к Малому Трианону меня неоднократно останавливали патрули для проверки, последнюю я прошёл уже при входе в «деревушку». «Да, отделиться от мира нелегко, – подумалось мне. – Простота действительно требует немало усилий».
***
В королевской деревушке меня отвели на лужайку возле пруда, где была выстроена небольшая сцена с занавесом. Здесь же был оркестр, а для гостей стояли скамьи, на одну из которых я и уселся, – продолжал Нафанаил.
Началось представление. Оно было незамысловатым, но приятным как по виду, так и по музыке. Скромная пастушка, – ею была, конечно же, королева, – выпасала овечек на лугу; овечки были настоящими, тщательно подстриженными и от них пахло духами. Пастушка пела песенку о том, что лесные птицы, щебечущие в тени зелёных листьев, более пленяют наш слух, чем их городские сёстры, сидящие в раззолочённых клетках.
Тут появился пастушок, а среди зрителей пронёсся шёпот: «Ханс фон Ферзен!». Пастушок стал петь песню об упоительной любви на лоне природы:
Приди ко мне, и стань моей!
Так насладимся мы полней
Красой долин, полей, лугов,
Крутыми склонами холмов.
На камни сядем у реки,
Где кормят стадо пастушки.
И птиц весёлый хоровод
Нам мадригалы пропоёт.
Постель из роз сплести готов,
Букет из тысячи цветов,
Накидку из лесной травы,
И плащ из миртовой листвы.
Пастушка вначале от смущения закрыла личико руками, но песенка пастушка была столь сладостной, что она взглянула на него и ответила другой песенкой, в которой призналась в своих пробудившихся чувствах. Затем они запели вместе:
Очи в очи, рядом
Мы сядем, склонены,
И ты проникнешь взглядом
До сердца глубины, –
Оно ж полно одной
Любовью и тобой.
Затем их скрыла зелёная листва, принесённая актёрами, одетыми фавнами и нимфами, а когда её убрали, на сцене пастушка осталась одна и довольно смело пропела:
Мне любовь дарит отраду,
Чтобы звонче пела я.
Я заботу и досаду
Прочь гоню, мои друзья.
И от всех наветов злых
Ненавистников моих
Становлюсь ещё смелее –
Вдесятеро веселее!
Прозвучали последние звуки музыки, королева изящно поклонилась; гости захлопали: «Мило, очень мило! Браво!».
***
По окончании представления нас пригласили в королевский домик на дружеский ужин. «Дружеским ужином» называлось застолье, состоящее из самых изысканных угощений и вин, – пояснил Нафанаил, – впрочем, тут были ещё молоко, творог и сливки с фермы королевы, а также клубника с её огорода.
Рядом с Марией-Антуанеттой сидели Ханс фон Ферзен и герцогиня Иоланда де Полиньяк – я сразу узнал её по карикатурам в памфлетах, которые из-под полы, но достаточно свободно продавали по всему Парижу. Судя по этим памфлетам, она была чудовищем разврата и состояла в противоестественной любви с королевой. Последняя якобы была так довольна своеобразными услугами «маленькой По», что покрыла её огромные долги в четыреста тысяч ливров, предоставила ей тринадцатикомнатные апартаменты в Версале и личный коттедж в «деревушке королевы».
Однако глядя на герцогиню, я не мог поверить, что памфлеты о её развратности правдивы. Я видел перед собой очень привлекательную, пленительную женщину лет тридцати, белокожую, с голубыми томными глазами, с ангельской улыбкой и мелодичным голосом; она говорила умно и весело, поражая оригинальностью своих суждений. Разговор за столом вообще был непринуждённым, он легко переходил с одной темы на другую, ни на чём долго не задерживаясь и избегая какой-либо серьёзности.
В самый разгар ужина в гостиную вошёл крепкий человек высокого роста; в чертах его широкого лица было что-то испанское, а нос был крупным и мясистым. Высокий человек поцеловал руку королевы и уселся около Иоланды де Полиньяк; мне показалось, что я тоже видел его на карикатурах – неужели это был сам король?..
– Почему вы опоздали, дорогой Луи? – запросто обратилась к нему Иоланда. – Разве можно опаздывать к ужину с вашим-то аппетитом? Смотрите, как бы ни пришлось лечь спать на пустой желудок!
– Благодарю вас за заботу, милая По, но я был на интереснейшем зрелище, – в том же тоне ответил ей король. – Вообразите себе, два брата-изобретателя надули горячим воздухом здоровенный шар, и он взлетел на огромную высоту, а после удалился на такое большое расстояние, что невозможно было разглядеть. Уверяют, что таким образом можно поднять в воздух и человека; во всяком случае, я дал разрешение провести подобный опыт здесь, в Версале, – сначала на животных, а там видно будет.
– Фу, ставить опыты на животных! Как это жестоко! – сказала Мария-Антуанетта. – Мы должны заботиться о наших братьях меньших, а не истязать их.
– Однако на вашем столе они присутствуют выпотрошенные и пожаренные, – король кивнул на блюда с едой. – Вас это не смущает?
– Руссо говорил, что со временем человечество откажется от употребления мяса, ведь растительная пища не менее питательна, чем мясная, – возразила она. – Да, пока мы едим мясо, но постепенно откажемся от него; у меня вырастают такие овощи и фрукты, а мои коровы дают такое вкусное молоко, что скоро мы перейдём на молочную и фруктово-овощную пищу. Не правда ли, граф? – Мария-Антуанетта коснулась руки Ханса фон Ферзена.
– О, да, мадам, – промычал он с набитым ртом.
– Ну уж нет, я ни за что не откажусь от мяса! Что за удовольствие морить себя голодом? Мы не монахини, слава Богу! – воскликнула Иоланда. – Природа устроила всё мудро: если бы нам не требовалось мясо, мы бы его не ели. Одни живые существа питаются травой, другие – мясом, но человек может есть и растительную и мясную пищу, в чём проявляется его явное превосходство. Так неужели мы откажемся от прав, данных нам природой?
– Однако у человека есть разум, с помощью которого он может исправить некоторые недостатки природы, – сказала Мария-Антуанетта. – Наш век – век просвещения, век триумфа разума; нам повезло родиться в это время… Вы согласны со мной, граф? – она снова коснулась руки фон Ферзена.
– Безусловно, мадам, – ответил он, отпив порядочный глоток вина.
– Мой ангел, вы чудесная женщина! – король послал Марии-Антуанетте воздушный поцелуй. – Я полностью солидарен с вами; вам же известно, как я люблю науки, особенно точные, но и гуманитарные тоже. Отбросив скромность, скажу, что Франция при нашем правлении продвинулась далеко вперёд во всех научных областях; порой меня даже тревожит, не слишком ли быстро мы идём по пути прогресса?
– Прогресс в умеренных дозах? Что за ерунда! – бесцеремонно возразила Иоланда. – Это всё равно что принимать или дарить любовь по капельке, – какая же это любовь!
– Мы знаем, что вы отчаянная бунтарка, несравненная По! – король шутливо погрозил ей пальцем. – Не вы ли уговорили нас поставить «Женитьбу Фигаро», – пьесу, которую я запретил, поскольку в ней заложена мина под весь наш общественный строй.
– Великолепная остроумная пьеса, которой суждено навсегда остаться на сцене, – с вызовом ответила Иоланда. – Нельзя же вечно оглядываться на дураков, – да и что это за общественный строй, если его может подорвать какая-то пьеса?..
***
– А почему вы молчите, дорогой Нафанаил? – вдруг спросила меня Мария-Антуанетта. – За весь вечер вы не проронили ни слова.
– Виноват, мадам, увлёкся угощениями, – отвечал я в той же шуточной манере, в какой шёл весь разговор. – О чём вам угодно услышать моё мнение?
[justify]– О просвещении, триумфе разума и прочих подобных вещах. Нам интересно, что
