да так что Литературный институт в Москве носит его имя. Только что-то новых Горьких мы не видим. Нет, удел писателя – постоянное самообразование. Ну, хорошо, будем считать, что знакомство состоялось. Теперь по существу: поднимите руки, кто что-нибудь у меня читал.
Подняли руки более половины присутствующих.
- Неплохо, рад! – похвалил Фролоф. – А теперь кому и что понравилось либо не понравилось. Да, пожалуйста! – пригласил он взлетевшую руку.
- Мне понравилась «Вторая жизнь». Понравился прием двойного сна, на который можно списать все сюжетные и фактические несуразности. Там потрясающий финал. Знаете, когда напряжение нарастает и, кажется, вот-вот рядом что-то взорвется! И действительно: молния, гром и… пронзительная тишина… И благодать, как после грозы… Должна сказать, что финалы у вас получаются.
- Спасибо, милая девушка! В самом деле, немного фантасмагории текстам не помешает. Вымысел есть вымысел. Главное, чтобы он способствовал движению. Не знаю, как в политике, а в литературе принцип меньшевика Бернштейна «движение – всё, конечная цель – ничто», по моему мнению, весьма уместен. Терпеть не могу кондовую сюжетность, когда начав читать, уже знаешь, чем дело кончится. Правильные злодеи, правильные герои, правильные поступки, всё правильное. Вообще говоря, если понимать под художественной литературой описание деятельности человеческого духа, сюжет не обязателен. Да, есть причинно-следственная связь, а значит, предполагается развитие, но и перемешав эпизоды, можно добиться эстетического эффекта, который один только и является настоящей целью художественного текста. Эра назидания в художественной литературе – а прочие письменные опусы я литературой не считаю – закончилась. Жизнь героев продолжается за рамками текста, и каждый читатель сам для себя делает выводы из того, что прочитал. Лично я считаю, что настоящая книга это та, которой наслаждаешься как запахом розы, не вникая при этом в строение самой розы. Вот потому я люблю Набокова и не люблю постмодернистов, хотя есть чудаки, которые находят признаки постмодернизма у позднего Набокова.
И, выставив ладонь в сторону взметнувшихся рук, Фролоф добавил:
- Хотел бы особо подчеркнуть, что все, что я вам говорю, спорно и может расходиться с наставлениями ваших преподавателей. Вам решать, как к ним относиться. Да, пожалуйста! – поднял он взъерошенного очкастого парня.
- Насчет эры назидания. Мы ведь будущие педагоги, а педагогический процесс держится на назиданиях. И как тут быть?
- В таких случаях я всегда говорю: нужно нашим Маням, Ваням знать историю свою. Это главное. Но вы правы: назидания – для неокрепших умов. Как только ум окреп, его не свернешь никакими назиданиями. Есть педагогический процесс и есть самообразование, частью которого является чтение. Школа – это святое. Это дверь в большую жизнь, а искусство жить, по словам Марка Аврелия, похоже скорее на искусство борьбы, чем танца. Это справедливо даже для танцевальных училищ. Важно, чтобы семья, школа и книги учили одному и тому же. Тогда и возникает гармония. Разве не так?
- Так. Спасибо.
- Вам спасибо! Да, давайте ваш вопрос! – указал Фролоф рукой на яркую, эффектную девушку.
- Вы сказали про смешение эпизодов, и я сразу вспомнила ваш роман «Ностальгия». Да, так и есть: движение без сюжета. Во всяком случае, в первой части. И еще понравились шараханья героев – что называется, из огня да в полымя. Читаешь, и вместе с ними то в жар, то в холод, и не знаешь, чего ждать. Скажите, вы писали роман на основе чьей-то истории, и если да, то что стало с его героями?
- Нет, это чистая выдумка, возможно, правдоподобная, но выдумка. Что стало с героями могу только предполагать. Они могут эмигрировать, а могут и остаться. Главное, что они нашли друг друга. Знаете, я хотел бы, чтобы читатель знал: у каждого эмигранта своя весомая причина для эмиграции. При этом я говорю не о русофобах, которым вовсе не сочувствую, а о простых людях с конечным запасом терпения, с лимитом на экзистенциальность бытия. Загнанные обстоятельствами в угол, они считают, что там хорошо, где нас нет, но это как у Эпикура: «Многие, накопив богатства, нашли не конец бедам, а другие беды». Всё это, однако, выходит за рамки романа, и о том, что выбрали герои остается только гадать. Но ведь это и хорошо! В неопределенной ситуации снятся вещие сны!
Поднялись несколько рук. Фролоф выбрал из них самую настойчивую и указал на парня с задорным блеском глаз.
- Да, я читал почти все ваши романы. И «Вернуть рассвет», и «Ностальгию», и «Вторую жизнь», и «Обструкцию», и «Имя Бога», и конечно, «Полифонию». Мне нравится ваш стиль – во всяком случае, вы владеете словом получше многих, но многие мысли ваши спорные, весьма спорные. Сужу об этом с точки зрения того, что бы я рекомендовал моим будущим ученикам почитать из современных авторов. Так вот ваш новый роман «Крест России» я бы не рекомендовал…
- Почему?
- Мне не понравилась ваша трактовка исторической роли России. Вы впрямую настраиваете россиян на конфронтацию с Западом.
- Помилуйте! Не так давно этим занималось целое государство под названием Советский Союз! А до него Российская империя! И слава богу, что мы, наконец, спохватились и вернулись к этой самой конфронтации! Вы, может быть, не прочувствовали, к чему привели наши обнимашки с Западом, а я очень хорошо прочувствовал! Слава богу, есть историческая справедливость, которая все расставляет по своим местам!
- И все равно это неправильно! Вы же сами написали, что не знаете, куда деваться от западной культуры!
- Ну, во-первых, это сказал мой герой, которого не стоит отождествлять с автором, а во-вторых, вы же видите – я обо всем пишу прямо и открыто. Темные потеки намеков не для меня. Да, я вместе с моим героем не знаю, как быть с западной культурой, которую нам до сих пор буквально насаждают, в том числе и в школах. Только у меня такое впечатление, что этого не знают и власти! Они только удивляются, откуда у нас столько инакомыслящих! Да вы посмотрите на количество переводных зарубежных романов! Это же половодье какое-то! И наши доморощенные сочинители стремятся им подражать! Чему подражать? Чужому образу жизни и мыслей? Самое печальное, что литературная зараза подкреплена материальной: «Макдональдс», например, прогнали, а кока-колу и фастфуд оставили…
Возникла напряженная пауза, и Фролоф попытался ее разрядить:
- Нет, я не ретроград и не изоляционист, я где-то даже маоист. «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» - я это приветствую. Но давайте не забывать о последствиях. И если брать у них что-то, то общечеловеческое, а не виллы, яхты, банковские счета и пятьдесят оттенков серого…
Фролоф обратился лицом к другому флангу страждущих и дал слово явному недоброжелателю. Худощавый, лощеный парень смазливой наружности с развязным видом объявил:
- Судя по роману «Полифония» у вас богатый сексуальный опыт.
- Тогда по вашей логике Набоков был педофилом? - не растерялся Фролоф.
- Не исключено, - улыбался парень.
– Значит, по-вашему, чтобы писать о смерти надо обязательно умереть?
- Не обязательно, но пережить клиническую было бы неплохо.
- Кто еще так думает? – обратился Фролоф к аудитории.
Несколько рук поддержали нахального парня.
- Хорошо, – потер Фролоф лоб и обратился к парню: - Садитесь и спасибо за реплику.
Помолчав несколько секунд, продолжил:
- Уж сколько раз твердили миру, что отождествлять автора с его героями неправильно. Соглашусь, что книга пишется на основе собственного опыта автора. Но кроме опыта есть еще воображение. Опыт и фантазия – вот истинные авторы художественного текста. Да, «Полифония» - мой самый скандальный роман, хотя лично я не вижу в нем ничего скандального. Глупо стесняться соитий. В конце концов, они навязаны нам самой природой, которая дальновидно добавила в них дикого меду любви. В отличие от природы люди делят соития на правильные и неправильные. И это так по-человечески – делить предпочтения пополам! Некоторые критики не захотели понять, что я извлекаю из области запретного и ввожу в художественный оборот то, что давно и с успехом узурпировала порнография. То есть, покушаюсь на чужую собственность. Да, это область самого интимного и сокровенного, что есть между полами. Почему же мы должны стыдиться того, на что нас обрекла сама природа? Разве секс не высшее проявление любви? Да, есть прелюбодеяния, есть излишества, но ведь они в романе не воспеваются, а порицаются! В общем, получилось как с «Лолитой»: Набоков хотел предупредить об опасных уклонах и возможных бедствиях, а его обвинили в педофилии. Ладно, кто там у нас следующий? Пожалуйста, девушка, слушаю вас!
- Я еще хочу сказать о «Полифонии». Сразу говорю: это блестящий роман. Ничего подобного я про это еще не читала. Вы пишете обо всём, в том числе, о прелюбодеяниях и извращениях, пишете, можно сказать, откровенно и бесстыдно, но так, что я ни разу не покраснела! И потом, откуда вы так хорошо знаете женщин? Меня порой даже оторопь брала: ведь я бы на месте ваших героинь поступила бы также!
Фролоф живо обратился в сторону лощеного парня:
- Вот видите, молодой человек: для того чтобы писать о женщинах, мужчине не обязательно быть ею! Так же как для того чтобы написать про сумасшедший дом, не обязательно становиться сумасшедшим. Продолжайте, милая девушка!
- Да я уже, собственно, все сказала… Просто хотелось защитить роман от несправедливых нападок… А роман действительно выдающийся… - села на место покрасневшая девушка.
- Спасибо вам огромное на добром слове, не знаю вашего имени…
- София…
- Ах ты, господи! Сонечка, значит! И как вам понравилась Софи?
- Очень! Но вы правы – она герою не подходит… Только Полина… И еще, - снова встала она. – Мне кажется, это роман не о любви, а о философии любви.
- Вы хорошо сказали, Сонечка! Если роман будут переиздавать, я в новом предисловии сошлюсь на ваши слова. С вашего разрешения, разумеется. Разрешаете?
- Да, конечно! – окончательно смутилась девушка.
По взглядам, которые на нее бросали, можно было предположить, что она здесь вроде белой вороны. Что ж, именно для таких белых ворон Фролоф и писал.
Поднялась рука, и Фролоф дал ей слово.
- Филимон Григорьевич, вы ведь еще французские стихи переводите и, кстати, очень неплохо… - сказала девушка.
- Спасибо, пытаюсь, - вежливо улыбнулся Фролоф.
- Только с французского на русский, или наоборот тоже?
- Нет, только первое. Для второго мне недостаточно французского. Хотя знаете что? Есть у меня крошечный опыт обратного перевода. Если прочитаю, поймете?
- Постараюсь, - вежливо улыбнулась теперь уже девушка.
- Ah, petite pomme da sur petite assiete,
Je m’ennuie de ma femme, je vais vers fillette.
- Ах, яблочко, да на тарелочке, надоела мне жена, пойду к девочке! – пропела девушка.
- Совершенно верно! – улыбнулся польщенный Фролоф. – Извините, другого не держим.
- Филимон Григорьевич, а вы женаты?
- И был, и есть, - улыбнулся Фролоф. – Как говорится, второй брак – это
