- Я, эт самое, дядь Слав, поживу у тебя дней несколько… ну, или недель там. Короче, посмотрим, как фишка ляжет.
Я молчу в трубку, потому что уж как-то всё неожиданно слишком. Серёжка, племянник мой, младшего брата Севы сын, человек разумный, хоть и яркого темперамента, но с бухты-барахты ничего делать не станет. Они с женой Наташей лет уже, наверное, пять своим домом живут. И всё, кажется, хорошо у них, «нарядно», как говорится. Значит, случилось что-то совсем уж исключительное, коли он не к родителям даже, а к нам с женой просится. А Наташа как же? А Верочка? Ей ведь и трёх лет ещё нет. Племянник же повздыхал в трубку, потомился и спрашивает:
- Ну, так чего? Пустишь, нет ли?
- Что за вопрос! Конечно, приезжай!
- Так я и так уже приехал – у твоего подъезда стою.
- Ну и отлично. Поднимайся!
- Угу, код помню… Ты только, эт самое, родителям моим не звони. Не говори ничего. Ладно?..
- …
Это я молчу так озадаченно. Потом отвечаю:
- Как скажешь… Давай, заходи быстрее, нечего у дверей топтаться…
И минуты не прошло, как Серёжка взбежал на четвёртый этаж, не стал лифта дожидаться. Я только успел к дверям подойти и распахнуть их, как он нарисовался.
- Здорово, дядь!..
- Входи давай,- говорю после того, как высвободился из его объятий.
Мне это в нём всегда нравилось, что чувств своих никогда не стеснялся: радость – так радость. И злился тоже в открытую. Не то что мои. И сын и дочь сдержаны всегда, скупы в проявлениях чего бы то ни было. Оба в жену пошли. И решения принимают сами, и обдумывают их тоже сами: совета ни у кого не просят. В этом смысле, Серёжка мне гораздо больше сын, чем Анна с Андреем. Его я могу «Серёжкой» в разговоре назвать, а своих только «Анна» и «Андрей».
- Ладно, проходи давай, раздевайся. Сейчас тапочки дам.
- Не надо, я сам помню, которые мои.
Идём привычным маршрутом: на кухню.
- Тёть Марина дома?
- Нет, в театр с Анной пошла. Сказала, что спектакль длинный, будут поздно.
- А Андрей как ваш?
- Не звонит давно, значит, всё нормально… Есть-то будешь?
- Я бы ещё и выпил…
Удивляюсь молча: только брови вздымаю. Это потому, что Серёжка наш не пьёт. По крайней мере при мне, а уж тем более с о м н о й - никогда. Но делаю вид, что не удивлён ни капельки, и достаю из шкафчика графинчик с коньяком. Про лимон вспоминаю и тоненько режу на блюдце. Потом уже – Маринины котлеты и салат.
Серёжа оценивает всё великолепие стола взглядом и повествует:
- Можно, конечно, и без хлеба, дядюшка…
- Ну, вылитый отец: ни слова в простоте,- отвечаю я и ставлю на стол требуемый продукт.
Разливаю коньяк. Оба друг на друга смотрим и, не чокаясь, только приветственно приподнимаем рюмки. Выпили. И молчим. Оба. У меня нервы сдают у первого:
- Вот хоть умри, но спрашивать, что случилось, я не буду до тех пор, пока сам не расскажешь.
Он молчит и по второй наливает.
- Так, значит, пьёшь мой коньяк, ешь мои деликатесы и меня же и изводишь, гадёныш! Так получается.
Серёжка и не думает обижаться, потому что знает, что «гадёнышем» я его называю, когда чувство любви к нему меня переполняет.
- Ну, во-первых, деликатесы не твои, а тёть Маринины: они же с Анькой на тебя батрачат, как Золушки. Я дивлюсь, что ты лимон вот самостоятельно «приготовил». А, во-вторых, чё, эт самое, дядь Слав, рассказывать-то? Ухожу я от Наташки…
Мои вопросительно вздыбившиеся брови – повод для него, чтобы продолжить:
- Я из рейса на сутки раньше вернулся. Хороший рейс был, выгодный, одним словом. И рассчитались заказчики сполна и сразу. Вот, думаю, обрадую супругу-то! По дороге домой заскочил в ювелирный, купил ей колечко с изумрудом: она зелёные камни любит… Давай, ещё по одной, а?
И опять сам налил, теперь уже по полной. Но ждать меня не стал, а стопку сразу опрокинул. И не стал закусывать, а сразу говорить начал, но – на градус выше, чем прежде:
- Лечу, значит, домой. И – прилетаю. Дверь своим ключом открываю, осторо-о-ожненько так, чтобы эффект сюрприза усилить. В доме тихо, как в склепе, когда Джульетта и Ромео оба уже умерли. Спят, наверное, девки мои, думаю. Раздеваюсь, разуваюсь и в одних носках, на цыпочках, иду к спальне. В зале вижу, дочь спит. Разметалась во сне, да такая красивая – вылитая Наташа моя… только ещё краше. В спальню дверь открываю, а жена моя – спит…
Теперь уже сам себе наливает и опять залпом пьёт:
- … и так, дядь Слав, мне радостно за неё стало! Потому что не скучает без меня!! Рядом с нею мужик. И тоже спит, на грудь ей руку положивши… И вижу: так сладко им обоим, так покойно спится!..
Ну, что тут скажешь? Как успокоишь оскорблённого и преданного мужчину? Начинаю лопотать что-то совсем уж невразумительное:
- Знаешь, Сергунь, тут ведь горячку-то пороть никак нельзя. Разобраться сначала бы нужно. Женщины, они ведь какие?.. Загадка для нас, потёмки… Может, не в ней вовсе дело-то, а в тебе… Да и Верочка, опять же, как без тебя будет?..
Смотрит на меня Серёжа мой и мудро так улыбается. И горько, едва заметно. Одними глазами. А я чувствую себя так, будто отца сейчас «на путь истинный» наставляю. В таких случаях понимаешь, что останавливаться в речи своей, «пылкой и страстной», никак нельзя. Но так хочется, чтобы собеседник твой не стал конца ждать, а перебил тебя, прервал поток твоей глупости. Серёжа, кажется, точно так же ситуацию нашу воспринимал. Потому и перебил, улыбаясь уже широко, от уха до уха:
- Да! Дядь!! Послушай!!! Я ж забыл тебе сказать, что за мужик лежал рядом с женою моей… Я, поначалу, думал, что это у меня от усталости. Видение этакое несуразное. Потом зажмурился и головой потряс. Открываю глаза – персонаж всё тот же: наш с тобою родственник. Братец твой младшенький, то есть, папа мой рОдный, который ещё у нас на свадьбе, пьяненький, в ухо мне шептал:
- Ты, сынок, береги её, жену свою… Красивая она, сладкая… Такие мало кому достаются…
|
