страшная змеюка.
Но ухватить своими страшными саблезубыми ядовитыми зубами моего друга она не успела.
Видимо, с перепуга.
Но, мгновение подумав, змеюка встала во весь свой страшный рост.
И, злобно-угрожающе шипя, раздула страшный чешуйчатый капюшон.
"Кёпджебаш!" - молнией рванулось туркменское имя азиатской кобры. - "А как она переводится на русский? Кёп - это "много", а Баш" - голова. Значит, в переводе - большеголовая змея?"
И вспомнилась кстати-некстати туркменская пословица:
-Йылан чакан, йупден горкар! (ужаленный змеей боится верёвки)!
Вспомнилась потому, что фамилия сторожа - Чаканов.
Вот тебе и чакан!
Миша мой ничего не переводил.
Он вообще ничего не говорил.
Чуть заслыша страшное шипение, он тут же, как слабонервная девица, рухнул в обморок.
На этот-то звук падающего тела и прибежал Черкез, сторож военкомата.
- Кёпджебаш! - удивлённо воскликнул он.
И мгновенно испарился, как тать в нощи.
Но секунду спустя появился с лопатой в руках.
И почти без размаха метнул своё бронебойное орудие в страшную кобру.
На моё удивление, острие лопаты срезало страшный капюшон.
И вонзилось в глинобитную рыхлую древнюю стену.
На мой удивлённый взгляд Черкез пояснил, что никакой он не мерген (снайпер).
Просто кёпджебаш-кобра мгновенно бросается на всё, что появляется перед её жутким гипнотизирующим взором.
Пояснил и другое.
Что мстить за смерть кёпджебаша обязательно приползёт её муж. Или жена.
Смотря кого человек убил.
Жена обычно более мстительна и убивает всех подряд. Особенно мужчин.
А посему, дабы скрыть следы преступления и запутать ту самую мстительницу-жену, убитого кёпджебаша надо сжечь.
Что мы и сделали, разведя на улице небольшой костёр.
А потом развеяли пепел, дабы мстительница совсем запуталась.
На этом, казалось бы, наши приключения и закончились.
Ан нет!
Мстительная жена кёпджебаша решила пойти, как говАривал великий Ленин, другим путём.
На следующий день, то бишь сегодня, зашёл я проведать Мишу.
Как он? Жив-здоров?
Не укушен ли мстительницей злобной коброй.
Мухамматдин был жив-здоров.
Но страшно занят.
Стоя посреди оружейной комнаты, он сверял номера пистолетов.
А прапорщик по имени Гурбан заносил данные в табель.
И матерился, когда его отвлекали постоянными вопросами коллеги, то и дело снующие по коридору.
На меня Миша не матюкнулся.
Более того!
Попросил помочь в сверке оружия, когда его снова позвали.
Взяв очередной табельный ПМ (пистолет Макарова), я продиктовал номер.
«А как же проверка самого оружия?» - подумал я, пока Гурбан, старательно сопя, записывал данные.
- Сурат чекмек мюмкинми? - отвлёк меня возглас от входной двери.
И тут же - резкая, как молния, вспышка.
«Можно ли снимать?» - перевёл я туркменскую речь своего знакомого суратчи (фотокорреспондента) Мереда.
Пока переводил, автоматически нажал на спусковой крючок пистолета.
- Ба-бах! - резко, как гром среди ясного неба, грохнул выстрел.
Гурбан, как подкошенный, рухнул на деревянный пол оружейки.
Суратчи всё нажимал и нажимал на спусковой крючок фотоаппарата, фиксирую и меня с пистолетом в руке, и безчувственное тело на полу.
«Не может быть!» - думал я.- «Оружие всегда проверяют после стрельбы! По команде «Оружие - к осмотру» стрелок обязан, нажав на спусковой крючок, произвести контрольный спуск курка! Затем поставить на предохранитель».
Получается, инструкция была грубо нарушена.
А контрольный выстрел сделал я, непричастный к военкоматовскому бардаку!
Пока эти молнии мелькали в моей головушке, Миша забежал в оружейку.
И тут же выскочил.
Секунда, и он появился с древними носилками.
- Петро! Давай на заставу! Фельдшер на месте? - заорал он благим матом.
Через секунду мы неслись, как вихрь, к воротам пограничной заставы.
Неслись вместе с безчувственным телом Гурбана.
И не знали, что наш друг суратчи (фотограф), несётся в другую сторону - в райцентр Кизил-Атрек.
И несёт страшную весть, как страшные злые пограничники убили Гурбана.
А имя «Гурбан», между прочим, переводится как «жертва».
То есть пограничники - ещё и сатанисты, приносящие в жертву бедного Гурбана!
И через полчаса злая толпа уже осаждала ворота пограничной заставы:
- Серхетчилер - ганхорлар (пограничники - убийцы)!
И через полчаса грохнули выстрелы.
И наши солдаты заняли оборону.
- Щас начнётся! - крикнул Москаленко, выскакивая за ворота.
Обернувшись, он рявкнул, пронзив меня гневным взором:
- Тащи сюда своего подстрелыша! Чё хочешь делай, а приведи в чувство!
Подстрелыш, то бишь Гурбан-военкоматчик, до сих пор отлёживался на солдатской кровати, не подавая признаков жизни.
Точнее, подавал, но минимальные.
Подстрелить я его не подстрелил, но испугал нечаянным выстрелом. Страшно испугал.
Вот и впал в анабиоз-ступор.
Думали мы, быстро очухается.
Ан нет!
-Чабаненко! - скомандовал я солдату, исполняющему обязанность фельдшера. - Давай бронебойную дозу нашатыря!
К нашей радости, нашатырь подействовал.
Гурбан чихнул, сморщил нос.
И открыл мутные глаза.
Таким вот полусонным и притащили его к воротам пограничной заставы.
Толпа, готовая к штурму, изумлённо вздохнула.
И, конечно, отменила кровавый штурм.
Капитан Москаленко, пожав руки последнему длиннобородому яшули (аксакалу), благодарившему его, повернулся ко мне:
- Лейтенант! Мышей больше не лови!
