вечерам, собравшись на чьей-нибудь кровати, мальчишки хвалились своими «трофеями», менялись часами, смеялись и надеялись только на одно – на «скоро». Ох уж это магическое слово «скоро». «Скоро нас вывезут на большую землю». «Скоро погонят немцев». «Скоро война закончится». Но когда это «скоро» будет, не знал никто. Даже комендант. Он лишь, хоть и не зло, а все-таки ворчал на всех: «Лежать надо больше. Так силы не уходят. Терпите. Немного осталось».
Потом вновь урезали дневную норму хлеба, и голод туже затянул свою смертельную петлю.
После этого мальчишки уже не бегали на базар, меньше стали разговаривать и больше лежали в своих промёрзлых комнатах на кроватях.
Однажды утром, перебирая своё достояние, Курочкин Андрей вдруг обнаружил недостачу: не хватало двух часов. Вора так и не нашли, а может и сам куда задевал, но после небольшого и горячего шума, он демонстративно, все свои часы одел на обе руки.
- Так не украдут, - заявил он.
Его примеру последовали и остальные. С тех пор, у всех мальчишек на обеих руках висели по нескольку часов.
Первым умер Сашка Пчёлкин – маленький, щупленький. Умер тихо, незаметно. Утром ему прямо в постель принесли паёк, а он его не стал есть. Потормошили, а Сашка – не живой. Прибежали девчонки. Пришёл комендант. Долго стояли молчаливой толпой, пока за Сашкой не пришла машина, и его куда-то увезли. Часы с него не стали снимать «на память», хотя и было от кого-то такое предложение. Решили: раз часы его, пусть с ним и остаются.
Бедолаги. Они ещё не знали, что вскоре это станет неписаным правилом. Каждого умершего будут хоронить вместе с его часами.
Андрей Курочкин долго стоял у окна, глядел, как Сашку положили на грязный пол кузова, а когда «полуторка» уехала, задрал рукав и уставился на свои часы. Потом медленно вышел из комнаты. Пришёл через час, повалился на кровать и тихо заплакал.
- Ты чего? – спросил кто-то.
- На базар ходил. Хотел часы обменять на хлеб.
- Ну и что?
- А ничего! Никому они там не нужны! А я жрать хочу...
- Дурачки, - сказала тихо Шура.
- Да, - вдохнул комендант. – Обменяли свой хлебушек на безделицу. Свою жизнь – на часы. Сейчас, глядишь, и живые ещё были бы. Вон, вы-то, - он взглянул на Шуру, - девчонки, хоть и слабые, а всё-таки живые, култыхаетесь. А они... – перевёл взгляд на умершего. - Жалко. Совсем пацаны. Глупые. Сейчас, наверное, рады были бы разменяться обратно..., да поздно. Кого-то подкормили, а сами... сами померли….
Шура ещё не знала, что только в марте сорок второго года, всех их, учащихся ремесленного училища, оставшихся в живых, вывезут по Ладоге на "большую землю". Всех их, это - девчонок, её группу. Из мальчишек, из «трёхсот кавалеров», не выжил ни один. Не знала она и о том, что после блокады попадёт на фронт, на передовую, и что после войны её жизнь круто изменится – она окажется в далёкой Сибири со своей дочерью, где проживёт всю свою оставшуюся жизнь, где родит меня. А свои первые часы «Звезда» она купит в тридцать пять лет.
