Кто же ты, Отто Граб?
- Станция Алтуфьевское шоссе, конечная. Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.
Еле слышно прошелестел простуженный голос дикторши из охрипшего динамика и двери вагона устало разъехались.
Данила Нестеров нехотя оторвался от книжонки, которую насиловал всю долгую дорогу.
Книжонку эту, без обложки и первых двадцати страниц, он подобрал возле своего подъезда, на скамейке и целый час, сидя на жестких, словно ребра давно вымерших динозавров, пружинах вагонного кресла, пытался понять, как молодая женщина, окруженная кучей родственников и комнатных собачек, смогла небрежно раскрутить запутанное дело, которое доблестная Московская милиция занесла в графу глухарей – дело безнадежное и не раскрываемое.
Бросив книжку на истертый дерматин, Данила вышел на полупустую, по случаю воскресного утра станцию и нехотя побрел к выходу.
Низкое, серое небо, зацепившееся казалось за антенны домов, выдавливало из своего нутра нечто среднее между снегом и дождем.
Нестеров, вздохнув, поднял воротник куртки и шагнул из относительно сухого и теплого подземного перехода на мокрый, покрытый снежным месивом асфальт.
Влажный и холодный ветер, бросал Даниле в лицо мокрый снег и грязные брызги из-под колес проезжающих мимо однообразно заляпанных автомашин. Он вновь вздохнул и побрел к автобусной остановке, внутренне сожалея, что поддался уговорам супруги, и поехал сюда, в эту глушь, на поиски недавно открывшегося в Москве’’ Блошиного рынка’’. Кто-то сообщил его благоверной, что там, на этом самом рынке, можно буквально за копейки купить что угодно. А ей, ну просто срочно и безотлагательно потребовалась ручная, швейная машинка.
- Зря, что ли я на курсы швеи – мотористки записалась?- Негодовала она, сбрасывая Данилу этим ранним, воскресным утром с родной и уютной постели.
За высоким бетонным забором, промокший и озябший Нестеров, неожиданно для себя увидел огромный пустырь, на котором сотни и сотни людей, что-то активно продавали и покупали друг у друга.
Он вначале с недоверием побрел среди разложенного на газетах старья и гордо стоящих рядом промокших и потрепанных продавцов, снисходительно усмехаясь и шутливо торгуясь, но постепенно настолько увлекся , что уже и не замечал ни холодного, сырого ветра, ни хлюпающих в сырости ног в старых своих ботинках.
Господи, и чего здесь только не было. Рваные веера Екатерининского периода лежали бок обок с подборкой эротических журналов за прошлый год, а огромные оленьи рога, расположились на антикварном сундуке, оббитым потускневшими латунными раскладками. В углу, под чахлыми березами, расположились продавцы модной ныне деревенской утвари - деревянные прялки, пузатые, позеленевшие самовары с гнутыми боками, и сотни утюгов самого различного вида.
А книги! Книжный развал здесь был особенно богат.
Возле самого забора, почти у выхода с рынка, Данила обнаружил разложенные на потертой, клетчатой клеенке немецкие каски, фляжки и пряжки времен второй мировой.
Продавец из белорусов, откровенно рассказывал всем желающим, что для более состоятельных покупателей, у него есть кое- что и поинтереснее.
- Оружие небось….
Подумал Данила, а сам уже, совершенно неожиданно для себя нагнулся и взял с клеенки влажную, тяжелую каску.
Otto Grab. 18 may . 1940. прочитал он выцарапанную чем-то надпись на внутренней стороне каски.
На правом боку ее, в районе виска, виднелась небольшое отверстие, с рваными, загнутыми вовнутрь краями. Интересно - подумал Нестеров.
- Сразу же погиб этот самый Отто Граб, или мучился?
Сам же Данила мучился сомнениями совсем недолго. Уже через несколько минут, опустив купленную за восемьсот рублей каску в пакет, он отправился к давно уже обнаруженному им ‘’прилавку’’, с довольно богатым выбором швейных машинок.
-Данилка - беззлобно проговорила Людмила, старательно протирая черный, лаковый бок Зингера ваткой смоченной в одеколоне.
- Ну скажи на милость, ну зачем ты купил эту железяку, каску эту дырявую?-
- Не знаю - откровенно ответил он, оглаживая округлые бока каски загрубевшими от раствора пальцами профессионального каменщика.
– Честно говорю, не знаю. Если бы не надпись, наверно бы и не позарился….. А тут вдруг стало так интересно, жил - был этот самый Отто Граб, воевал, и где-то в Белоруссии сгинул. Кто он, зачем он? Не знаю. Купил вот, и все.
Данила напялил каску на свою лопоухую, светловолосую голову, дурашливо вытянулся перед женой в постойке смирно и, коверкая русские слова на немецкий лад, приказал прыснувшей от смеха Людмиле.
– А теперь, моментально в постель, выполняйт свой супружеский долг. А кто будет плохо арбайтен, того я буду немножко вешайт.
Жена, счастливо смеясь, обняла своего ушастого фюрера и, отдав честь, строевым шагом, сбрасывая на ходу байковый халат, отправилась в спальную.
Всю ночь Данилу мучили кошмарные сны. Окровавленные морды черных овчарок, чередовались с глубокими снежными сугробами с натянутыми поверх них нитками колючей проволоки, сухой треск автоматных очередей, громкий мат, языки костров с шипеньем поедающие лохматые еловые лапы, с ярко блестевшими на них ледяными сосульками. И вой, страшный вой падающих авиационных бомб, заставляющий забывать в себе все человеческое, инстинктивно бросающий тебя лицом в колючий, жесткий, смертельно холодный снег.
Кое-как загнав парой таблеток анальгина жестокую головную боль куда-то вглубь, Нестеров ушел на работу, забыв про свою многолетнюю привычку поцеловать супругу в теплую, уютно пахнувшую макушку.
А в это время, взлохмаченная со сна, удивленная Людмила, из окна своего третьего этажа тревожно смотрела, как в круговерти тяжелых, крупных снежинок, не оглядываясь, и не поднимая против обыкновения своего лица в сторону их окон, уходил на работу ее муж. Ее родной мужик - Данила.
А Данила ее с того самого вечера изменился необыкновенно.
Обычно веселый и разговорчивый, если не сказать болтливый, теперь он все больше отмалчивался, стал резче и категоричнее в своих суждениях. Черты лица его странным образом заострились, под воспаленными от частых приступов бессонницы и головной боли глазами легли темные, округлые, в пол лица тени. А спать он и в самом деле стал очень плохо. Со страхом, проснувшись среди ночи от криков мужа, Людмила в ужасе прислушивалась к шершавому его дыханию, к грубым командам на гортанном немецком языке. Но чаще всего, Данила, схватившись за правый весок ладонью, с хриплым рыком и слезами катался по скомканной, мокрой от пота простыни.
Врач- невропатолог, к которому обеспокоенная Людмила все ж таки умудрилась затащить Нестерова никаких отклонений в здоровье его, на удивление отменном не обнаружил. У нее даже сложилось мнение, что врач этот, заподозрил Данилу в симуляции, в жалкой попытке поиметь больничный лист, дающий право на освобождение от работы.
В отчаянии, они с мужем вернулась домой, и в эту же ночь, вновь, в страхе прижавшись спиной к спинке кровати, и почти
