4.
Утром следующего дня Юди сообщила мне, что директор намерен провести со мной беседу и будет ждать меня в своем кабинете ровно в одиннадцать часов. Так что, ровно в одиннадцать часов я уже стоял у массивной, покрытой лаком, двери, но войти мне помешал голос за ней. Он принадлежал Юлии и был единственно слышным. Впрочем, для установления личности ее бесшумного собеседника мне не потребовалась проницательность Шерлока Холмса.
- Нет… Я не хочу… - говорила она. – Просто не хочу и все… Поезжай с супругой… А со мной интересно?.. Зачем же ты тогда женился, да еще второй раз?.. Ты, небось совсем ее затюкал… Ну, для чего мне твой развод?.. Пока устраивает… Потому что пока… Там будет видно… Да не нужно мне этого… Нет… Потому что не хочу… Нельзя… И сюда нельзя… Раньше нравилось… Да, нравилось… Сюда сейчас придут… Андрей, физрук… Не Андрюшка, а Андрей Алексеевич… Причем здесь он?.. Думаешь, ему это понравится?..
Вслед за этой репликой послышался шлепок, как от пощечины.
- Еще?.. – вновь произнесла Юди. – Пожалуйста. Не жалко.
Снова послышался шлепок, а затем ее голос:
- Хватит с тебя… Нет… Встань, сейчас кто-нибудь войдет… Он… Как хочешь, а я пошла.
Не успел я отступить на достаточное расстояние, чтобы не оказаться уличенным в подслушивании, как дверь распахнулась и в коридоре появилась Юди. Заглянув мне в глаза, она улыбнулась так, как если бы подмигнула, и тотчас плотно затворила дверь. Затем сделала движение рукой, будто стряхивая пыль с юбки, и, указав мне пальцем на дверь, как бы приглашая войти, застучала своими каблуками по паркету, удаляясь в перспективу коридора.
Спустя несколько минут, я постучал в дверь.
- Одну минутку – послышался оперный голос директора, и через пару секунд из кабинета донеслось. - Войдите.
Когда я вошел, директор стоял перед зеркалом и, судя по отражению в нем, его Эго было весьма довольно отражением.
- Так, так, - повернулся он ко мне и, пройдя к столу, уселся в кресло. – Значит, Андрей. Андрей, Андрей, держись бодрей. Ну, ты ничего так, физически. В физкультурники годишься. Ты садись, садись. Вон кресло.
Я присел в одно из кресел поодаль от стола.
Он некоторое время разглядывал меня. Потом достал из шкафа бутылку коньяка и, поставив ее на стол, спросил:
- Ты, как? Выпиваешь?
Выпивать на пару с его наварененными губами мне не хотелось. И я сказал:
- Нет. Только в исключительных случаях.
- Правильно, - сладко улыбнулся он. Убирая бутылку. И затем продолжил. – Это я тебя проверял. Дело в том, что тут у нас одни девчонки. Студентки. Так что мне нужен человек серьезный с мозгами. У тебя там, в спортзале, коморка хорошая. Но ты смотри, будь осторожен. Молодые девки наивные, у них сердце – воск, а в голове ветер. Такую соблазнить – раз плюнуть. Тем более, что половина наших курсисток из деревни. Город для них – сказка и мечта. Поманишь, так в тебя вцепится, что не оторвешь. На все пойдет, вплоть до суицида. Отравится каким-нибудь стрептоцидом, а виноват будешь ты. Притом не забывай, что они – будущие женщины, и значит, у них хватит предприимчивости и коварства, чтобы тебя стреножить, как коня на скаку. А вообще, я тебе не советую с ними связываться. С ними просто неинтересно, Пресно. Нет остроты ощущений. У них одна любовь на уме и романтика. Тебе уже пора искать настоящую женщину, воительницу, бестию, валькирию, у которой в глазах и доспехах отражение северного сияния. Погубительницу твоей души и тела. Вот достойная цель мужчины. Для быдла, конечно, всякая баба – женщина. Она его, разумеется, тоже погубит. Но как? Втопчет в грязь. И будет права. Потому что отомстит ему за то, что он не смог дать ей то, что нужно ее Эго. Французы не зря говорят «ищите женщину». В свое время они знали в этом толк. А Лакан был француз. Кстати, что ты там наврал про Лакана нашей Юди? То есть, Юлии Дмитриевне. Это я дал ей прозвище Юдифь. По-моему, удачно. Ей идет. Во всяком случае, прижилось. Да и ей нравится.
- Ничего особенного я ей не наврал, - ответил я.
- Наврал, наврал, - не отступил он. – Пришла сама не своя. Величала тебя философом. А ты… Ну, какой ты философ, боже мой? Ты, небось, наивно думаешь, что философия нужна для того, чтобы понять непонятное. Но почитай у Мамардашвили. Он прямо говорит: «Подлинная философия делает понятное непонятным». Лакан не зря обращает внимание на значение языка и речи в формировании структуры бессознательного. А ты что для тебя язык?
- Я думаю, что язык является дополнением речи, и через то язык формирует речь, – ответил я. – Но зачем нужен такой язык, который делает речь непонятной.
- Формирует, дополняет, - передразнил он меня. – Кому нужны эти знания? Существует язык жестов, язык символов, язык тела, а значит, и существует и речь на этом языке. Язык философа – это особая система символов, значений, понятий. Для обычного человека это китайская грамота, закрытая дверь. Для того чтобы ее открыть, мало иметь ключи. Нужно быть готовым войти в эту дверь. А речь философа – это те заклинания, с помощью которых внемлющему открывается особый мир, где привычная действительность меняет свои обличия и смыслы.
«Черт, вот оказывается, кто здесь первый философ», - подумал я, а директор продолжал:
- Юди мне что-то толковала о твоей идеи первичности творчества. И это, как будто, опровергает идею Фрейда о роли либидо в любви. По-твоему Фрейд дурак и не разбирается в психологии. Но даже если творчество и первично, какое это имеет значение? Важно ответить на вопрос, что является высшим проявлением творчества любви? И кто субъект этого восхождения к вершинам бытия? И что там, на этих зияющих высотах, ждет человека? И Лакан отвечает на эти вопросы. Этим субъектом является Эго человека. То есть, тот, Другой, которого человек видит в зеркале, и который ему чужд. И этот, Другой, позволяет человеку достигать высших форм наслаждений. Тех наслаждений, которые в идеале тождественны смерти.
Слово «наслаждение» директор произносил столь слащаво, что казалось, будто полными ложками ел варенье.
- Достижение этой высшего блага похоже на гонку Ахиллеса за черепахой. Когда Ахиллес не может ее догнать. То есть, когда еще, еще и еще. И это наслаждение дает секс. Если это слово тебя стесняет, назови это соитием, спариванием, сношением, совокуплением. Метафоры тут не важноы. Важно, что Лакан ставит секс в центр бытия. Так он отвечает на главный вопрос жизни, на который не смог ответить Шопенгауэр. Ведь когда Шопенгауэр говорит о Мировой воле и борьбе за выживание, он забывает ответить на вопрос: «зачем эта борьба?», «во имя чего?», «каков ее смысл?». Выживание ради чего? Пусть Лакан не говорит это прямо, но из его учения следует, что эта борьба всех со всеми ведется ради высшего наслаждения, каковым и является Эрос. Таким образом, смерть и секс идут рядом. Отсюда понятно, что творчество и любовь, лежащие в основе мира затем только и существуют, чтобы быть прелюдией, антуражем, сценой театра эротического соития, которое и есть квинтэссенция жизни. Но кто режиссер-постановщик и многоликий лицедей этого театра? И кто в нем главный зритель? А он все тот же, кому древние люди приносили жертвы и кому посвящали свои ритуальные танцы. Он тот идол, который всегда чужой человеку и всегда Другой. Он – Эго человеческое. Он именует себя «Я». Но он не «Я». Он проявляется в желаниях от имени «Я». Но эти желания не принадлежат «Я». Локан не случайно перечисляет только те желания, которые инициирует Эго, умалчивая об иных. Те, иные, его не интересуют. Они ничтожны, поскольку не определяют главного. Зато он называет главное желание, говоря, что желать можно только то, чего у тебя нет. Но мало ли чего у человека нет. Конечно, Лакан имеет в виду нечто другое. Более того, он говорит, что наши желания являются желаниями Другого. Чтобы понять, что имеет в виду Лакан, нужно вспомнить, что женщина может иметь все то же, что и мужчина. Все, кроме одного, того, что есть у мужчины, и что является условием ее наслаждения. Соответственно, это и будет предметом ее главного желания. Поэтому мужчина может быть выражен через этот предмет. Не случайно этот предмет в древних религиях является культовым, символом жизни. Ведь в нем фокусируются и смешиваются все три регистра психической деятельности: реальное, воображаемое и символическое. Их неразрывную взаимосвязь Лакан показывает с помощью колец Борромео. Но самое интересное то, что в середине зоны пересечения этих колец Лакан указывает точку. Это точка обозначает высший предел наслаждения. И он тождественен смерти. Впрочем, для тебя это сложно. Тут важно, что в этой своей схеме Лакан учитывает наслаждение Другого. Но кто этот Другой? Может быть, мужчина? Увы. В сексе, где кажется, будто главную роль играет сопереживание, к вершинам наслаждения ведет Эго. И это, прежде всего, Эго женщины. Лакан называет женщину симптомом мужчины, а женщину - бездной наслаждения. Принято считать, что женщина отдается мужчине. Но это неправда. Все наоборот. Отдает мужчина. Мужчина рожден, вскормлен и воспитан женщиной. Лакан не зря подчеркивает, что ребенок желает быть любимым матерью. И это преклонение перед женщиной у мужчины в крови. Любовь жертвенна, что и проявляется в эротическом акте. Жертвенность мужчины мы можем наблюдать в природе. Например, у богомолов и пауков самка после соития пожирает самца. Вот и мужчина ради женщины готов ничтожить себя, чтобы бросить к ногам ее весь мир. Притом это никак не противоречит его Эго. Его Эго – этот тот Другой, который отдает мужчину во власть женщины. И это она будет летать на его метле, похищая звезды с его неба. Как ты думаешь, что общего между такими гениями живописи как Караваджо, Аллори, Джентилески, Франческо, Джорджоне, Боттичелли, Рубенс, Тинторетто, Антонио Дзанки, Франц фон Штук, Доменико Беккафуми, Чезари?
- Не знаю, - ответил я.
[justify] - Все они любили рисовать картины на ветхозаветную тему «Юдифь и Олоферн. А с чего это вдруг такое единодушие великих мастеров? Что, им больше нечего было рисовать? Нет, братец, эта тема обезглавливания мужчины женщиной их волновала больше батальных сцен. Тут эротическая страсть. Современный мужчина не понимает этой притягательной власти женщины над их душами. Ее обесценила индустрия проституции и порнографии. А в средневековье одной из центральных идей Церкви было укрощение плоти. Церковь ведала о главном орудии дьявола. Церковники знали, что, если дьявол не может совладать с человеком, он посылает женщину. Отсюда костры инквизиции, поиск ведьм, устрашение женщин и смирение плоти мужчин. Но устрашения, запреты и аскезы были не в