Художник задумался. Эти мысли часто приходили ему в голову, и сейчас он пытался сформулировать правильный ответ. Дневник находится у него,
но есть родственники в Испании, которые должны об этом знать. Однако он давно потерял с ними связь... Наконец он заговорил:
— Нет, Дима, никто не знает! Лично я никому не рассказывал. Это тайна, которую наш род хранит уже более двух столетий. Я до сих пор не могу понять, почему никто из моих родственников так и не задался целью разыскать этот остров. Похоже, о нем все давно уже забыли. Да и мне, как видишь, тоже не удалось!.. Я тоже не вечный. Скоро меня не будет, и дневник со всеми моими вещами выкинут за ненадобностью! Если хочешь, можешь забрать его прямо сейчас.
— Нет, сейчас не получится! — с сожалением произнес философ. — И все же я попросил бы вас никому о нем не рассказывать, Для меня это очень важно.
— Как знаешь, — пожал плечами художник. — Если для тебя это так важно, я буду молчать как рыба! Об одном прошу, не забывай о нем. Дневник будет тебя ждать. В нем скрыта тайна, в которой тебе предстоит разобраться. Я почему-то верю, что ты это сможешь!
* * *
Философ не ответил. Он молча поглядывал на мольберт, стоящий у окна. На мольберте холст, прикрытый драпировкой. Нетрудно догадаться, что там изображено... Кажется, он выполнил программу-минимум: поговорил со стариком, отвел душу! Увидел тетрадь, координаты острова лежат в кармане. И все же осталось еще одно дело, о котором Дима старался не думать. Он гнал эту мысль из головы, но она, словно змея, заползала обратно и отравляла душу. Каждый раз, когда Капля возвращалась от художника, он замечал на её губах блаженную улыбку. Эта бестия получала удовольствие от посещения его комнаты и совсем этого не скрывала. Её что тут мёдом кормят, или она действительно позирует голой? Иначе откуда на её лице всегда остается такое загадочное, сытое выражение, словно она вкусила запретного плода?
Хотя, казалось бы, какая ему разница, что здесь у них происходит! Она ему не жена и даже не любовница. Флиртует — это да! Но не более!.. Бедный Дима зря себя успокаивал — он был не властен над своими чувствами. Ревность переполняла его, мешала сосредоточиться на делах более важных. С этим нужно было что-то делать! Сейчас самое время убедиться в своих подозрениях и окончательно покончить с этим вопросом.
Ангел Филиппович перехватил его взгляд и улыбнулся:
— Хочешь посмотреть?
— Да! Если можно!
— Вообще-то я не показываю работы, которые еще не закончены, но тебе сделаю исключение! — старик поднялся, приблизился к мольберту и жестом фокусника убрал драпировку. Дима тоже подошел и обомлел: с холста на него смотрела Капля.
— Только пожалуйста не трогай руками, — предупредил старик, — краски еще не высохли. В принципе, портрет почти готов, осталось только прописать фон. Но оценивать уже можно. Я весь во внимании!
Портрет был написан в стиле мастеров эпохи русского классицизма, с применением лессировки и бережным отношением к мельчайшим деталям. Но Дима плохо разбирался в подобных тонкостях, он словно завороженный стоял перед холстом. Капля сидела в кресле, вполоборота, повернувшись лицом к зрителю. Первое, что бросалось в глаза, это её расслабленная поза, рука, спокойно лежащая на подлокотнике. Но взгляд неуверенный, рот полуоткрытый, словно она собирается улыбнуться, но никак не решится... Слегка дрожащие губы!.. Это состояние было передано с большим мастерством. Капля сидела перед ним как живая.Такая, какой он знал её раньше, когда она впервые переступила порог его комнаты. Мягкая, обаятельная, с легким испугом в глазах и, конечно же, с веснушками во всё лицо! Веснушки были прописаны с особой тщательностью. Дима с удовольствием отметил: он зря волновался — эта нахалка позировала одетой.
— Ну что, нравится? — спросил художник.
— У меня просто нет слов. Вы волшебник! Как вы так можете?!
Довольная улыбка проскользнула на лице старика:
— Это всё опыт, Дима. Я портретами занимаюсь всю жизнь. Очень рад, что тебе понравилось! Кстати, почему ты называешь свою девушку Каплей? Что за странное прозвище, откуда это взялось?
— Это трудно так сразу объяснить, — смутился философ. — Ну, во-первых, оно созвучно с её именем. Вот послушайте: Капиталина, Капа... Правда ведь похоже?
— А во-вторых?
— Во-вторых она постоянно плакала, когда мы с ней познакомились. Когда надо и не надо — ну просто плакса какая-то! Все время глаза на мокром месте. И мне так жалко её стало, словно это не она, а я её сбил. Стоит бедная ночью, со своим разбитым велосипедом, а слезы из глаз так и капают. Вот тогда и родилась эта ассоциация.
— Странно, — сказал художник, — у меня такой ассоциации почему-то не возникало.
— Ну почему же не возникало. Что вы на себя наговариваете? — удивился Дима. — Вы так мастерски изобразили это своей кистью — у меня до сих пор мурашки по всему телу!
— Да нет, Дима, — задумчиво возразил старик. — Это она мастерски изобразила! Я только добросовестно перенес все это на холст... Не хотел тебе говорить, но видно придется! Одновременно с этим я пишу еще один её портрет. Не спрашивай почему, я и сам пока не знаю. Какие-то силы мною управляют и невозможно этому противостоять! Как только она уходит, я достаю другой холст и пишу по памяти... А ну-ка взгляни теперь сюда и сравни! — старик достал другой подрамник и повернул его лицом к философу.
У Димы похолодело в груди! Портрет был почти такой же. Та же поза вполоборотa, тот же ракурс лица. Только рука была уже не расслабленная — она крепко сжимала подлокотник. Напряженные пальцы, вздутые сухожилия!.. Но это не от испуга, а от сознания собственной силы, которой у натурщицы было в избытке. Девушка чувствовала себя очень уверенно. Это подтверждал её взгляд с хищным прищуром. Взгляд воина!.. Нет, не воина, а безжалостного убийцы, разглядывающего свою очередную жертву. Твердый подбородок, четко выделяющиеся жесткие губы, а также невероятно мускулистая шея — все это говорило о серьезной физической подготовке. Мгновение было схвачено, когда Капля, устав от длительного бездействия, неожиданно напряглась. И мышцы проявились во всём своем страшном великолепии!
— Значит такой вы её увидели? —спросил он. — Но это же невозможно!
Старик только пожал плечами:
— Я давно уже пишу портреты. И вот что я заметил: человек всегда стремится выглядеть лучше чем он есть. Это изначально в нем заложено. Особенно в женщине! Женщина часто смотрится в зеркало и запоминает выгодные ракурсы и выражение лица, при котором она выглядят наиболее привлекательной. И потом, отходя от зеркала, она старается эти ощущения в себе сохранить. Всё фиксируется на подсознательном уровне. Но сеанс рисования длится долго, натурщица устает и в какие-то мгновения становится сама собой. И все плохое, что в ней заложено, выплывает наружу. То же самое происходит и с твоей Каплей. Надо отдать ей должное, она быстро приходит в себя и снова скрывается под маской. Но этих мгновений мне хватает, чтобы запомнить. У меня же профессиональная память.
— А Капля уже видела этот портрет?
— Этот?.. Помилуй, я же не сумасшедший! Я отлично представляю, как она может на это отреагировать. У твоей Капиталины внутри сидит дьявол, это я точно тебе говорю! Меня самого берет оторопь, когда я смотрю на это лицо. Будь уверен, этот портрет она точно не видела. Она видела тот, который я писал с натуры. Который так тебе понравился! — старик горестно вздохнул. — Твоя Капля очень хорошая актриса!
— Вы забыли нарисовать здесь веснушки, — сказал философ. Старик покачал головой:
— Нет, Дима, не забыл. Я пытался, но они выглядели чужеродными на этом лице. Парадокс, который трудно объяснить. Иногда мне кажется, что веснушки такие же фальшивые, как и сама эта девушка. Признайся, ты же ничего о ней не знаешь!
* * *
Возникла продолжительная пауза, во время которой философ пристально смотрел в глаза художника и молчал. И старик не выдержал, стал нервно ходить по комнате.
— Однажды мне довелось прочитать очень занимательный роман, — начал он. — Роман называется "Портрет Дориана Грея". Там тоже был художник, тоже был портрет...
— Я читал этот роман, — перебил его философ, — и отлично понимаю, на что вы намекаете. Вы хотите провести аналогию. Не надо этого делать, Ангел Филиппович, здесь совсем другая история! Если хотите знать мое мнение, то извольте. Я снимаю шляпу перед вашим талантом. Оба портрета великолепны! Тот, что вы писали по памяти, просто гениален! Но именно его вам придется уничтожить. Прямо сейчас, на моих глазах! И потом забыть как дурной сон и никому об этом не рассказывать!
— Но, позволь, Дима, — сказал потрясенный старик, — я этот портрет писал для себя! Конечно, я понимаю твои чувства и обещаю — она никогда его не увидит! Да и вообще я его не собирался никому показывать. Даже тебе. Сам не знаю, зачем показал?!
— Давайте проясним этот вопрос до конца! — произнес философ более спокойным тоном. В его голосе прозвучали незнакомые нотки, и художник с удивлением замер. Такого поворота он никак не ожидал. Таким Диму Усольцева старик никогда еще не видел!.. А философ помолчал немного и продолжил: — Я не могу вам всего объяснить. Но вы же умный человек, сами должны понимать. Вы сами мне постоянно намекаете, что эта девушка не та, за кого себя выдает. А вдруг это действительно так?
— Но тогда, может быть, стоит об этом сообщить куда следует? — неуверенно произнес художник.
— Ангел Филиппович, — рассмеялся Дима, — мы же с вами не стукачи. Мы просто предполагаем. Капиталина может оказаться обычной девушкой, а мы будем писать на неё донос? И как потом мы будем себя чувствовать?
— Тоже верно! И что же делать?
— А ничего делать не надо. По крайней мере вам. Давайте, я уж сам буду разбираться со своей женщиной. Будьте уверены, если наши опасения подтвердятся, я приму верное решение. Но портрет придется уничтожить! Он должен бесследно исчезнуть. Прямо сейчас!
* * *