ОСЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ

…Облетаю, облетаю, и моя надежда тает;
одуванчиком на ветру, от отчаяния я умру...
И по ветру полетят семена моей любви,
семена моих надежд, пёрышки моих утрат.
В чьи-то души упадут семена моей любви,
семена моих надежд сквозь утраты прорастут…
Вера Матвеева

      Темная безлюдная остановка. Устало опустился на скамью.
      Желтый узорчатый лист, спорхнув, игриво прилег на его колени. Взял в руку, задумчиво разглядывая – осень кленовым листом напомнила о себе, полня душу светлой грустью.
      “Унылая пора, очей очарованье.”
      Унылая… почему?

      Подошел троллейбус, поспешил к нему, и уже на входе услышал:
      – Машина следует в парк.
      Вернулся на скамейку. Похоже, застрял, а все из-за того, что задержался на работе.
      – Не дождешься теперь троллейбуса, в это время все они едут в парк, – продолжил его мысли тихий женский голос.
      А может это шелест спадающей листвы?
      Повернул голову, на краешке скамьи сидела женщина. В вечерних сумерках лишь едва обозначился нечеткий ее силуэт, а ведь секунду назад ее не было – не иначе опустилась с падающими листьями. Она обращалась не к нему, а как бы в пространство – к стылой зябкости осени:
      – Даже троллейбусы торопятся домой.
      Он панически боялся уличных знакомств, особенно, когда инициатива исходила от женщин, впрочем, сам активности никогда не проявлял, посему таких знакомств у него, собственно, и не было.
      – А мне торопиться некуда – дома никто не ждет, кроме кошки.
      Промолчал, а ведь и у него та же картина – дома никто не ждал.
      – Вы, по-видимому, с работы, а я уже год как не работаю, тридцать лет проработала на одном месте, не нужна стала, – женщина явно обращалась к нему, ожидая ответа.
      Захотелось ответить резкостью, да что-то удержало, какой-то безысходностью веяло от ее голоса, от бесплотной фигуры.
      Подъехал троллейбус, оба вскочили, он пропустил ее вперед – напрасно.
      – В депо! – в голосе незнакомки почему-то не прозвучало недовольство.
      Возвратились к скамейке.
      – Еду от внучки, – не выдержала она молчания, – выросла уже, не очень жалует, не нужна ей, оживает лишь, когда принесу что-нибудь вкусненькое или деньжат подкину.
      Подъехавший троллейбус прервал ее, поднялись со скамейки, но высмотрев на переднем стекле табличку: “В ДЕПО”, вновь сели.
      – У вас есть внуки?
      Не ответить было невозможно:
      – Есть, живут с дочкой в другом городе, в другой стране. Зовут к себе, пожил у них, попытался прижиться – не смог.
      Она неспешно вовлекала его в разговор, хотя их беседа скорее была похожа на монолог. Он односложно отвечал, но уже не без интереса поглядывал на вынужденную собеседницу.
      Стала рассказывать о себе, что не замужем, что муж поменял ее на более молодую, что дочку постигла та же участь.
      Он не слишком вникал. Понимал – ей необходимо выговориться.
      Она еще что-то говорила о дочке, важности ее работы, о внучке, которая чем только не занимается: и танцами, и музыкой, и живописью.
      Троллейбусы, вереницей спешащие в парк, прерывали ее, когда же, наконец, подошел их троллейбус, оба почувствовали чуть ли ни досаду.
      Галантно пропустил ее вперед, помог войти. Она села у окна, оставив свободным место рядом. Он замешкался, место заняли, устроился напротив. Общение стало невозможным. Зато теперь смог хорошенько рассмотреть ее, и остался доволен – не расплылась еще, стройная, миловидная, чем-то напоминала покойную жену, но помоложе.
      ”Давно не был на кладбище”, – почему-то подумал. Устыдился, точно стал уже на путь измены.
      Они украдкой обменивались взглядами – взгляд-вопрос, взгляд-ответ, чем не разговор?
      – Почему одна? – спрашивали его глаза, – ведь не стара еще, привлекательна, а взгляд подраненной лани.
      – Отчего один? Где жена? Ухожен, хорошо одет, но не скрыть – дома никто не ждет.
      Печальные ее глаза струили мягкий свет. Заглядевшись в них, почему-то подумал о своем доме, где его ждал ужин, который предстояло еще приготовить, кресло у телевизора, где по обыкновению задремлет, чтобы, проснувшись среди ночи, перебраться в стылую постель. Сидевшая напротив женщина отвлекала его от привычного, обыденного, навевала иной ход мысли…

      Его остановка. Встал, поднялась и она. Ужели живут рядом? Хорошо бы.
      Вышел первым, дождался ее, помог выйти – легкая, почти невесомая. Слова благодарности, неловкая смущенная улыбка, опущенные ресницы. Похоже, ей не по себе, она уже корила себя за несвойственную ей навязчивость.
      Наконец, подняла глаза, в них теплилась еще надежда:
      – Доброго вам вечера.
      Ответить не успел.
      Развернулась, пошла неторопливо, ожидая, что остановит ее.
      Он глядел вслед колеблющемуся ее стану, борясь с собой, да так и не решился. Нашел себе оправдание. Как к ней обратиться? Ведь они так и не познакомились.
      Она уходила, оставив его один на один с одиночеством, унося свое.
      Осень зашумела дождем в деревьях, стекая струйками слез, ей было невдомек, она не понимала людей, с такой легкостью теряющих.

      …Ночью к нему пришла жена, укоризненный взгляд:
      – Какой же ты! Даже не представляешь, насколько мне стало бы легче, если б я знала, что ты не так одинок, что за тобой есть, кому присмотреть, ну, что тебе стоило?
      – Не знаю, не готов… зачем мне это? Да и что теперь говорить – я и имени-то ее не знаю.
      – Узнаешь, коли захочешь!
      Стала прозрачной, зыбкой, растаяла в ночи…

      Проснулся окончательно, до боли в сердце ощущая свою одинокость. Отправился на кухню, принял лекарство.
      Увы, нет лекарств от одиночества. Сел у окна, безуспешно сопротивляясь заполонявшему сердце сплину – вчерашняя встреча выбила его из колеи, нарушила размеренный ход жизни неоправданными надеждами, ненужными переживаниями…

      За окном осень умывалась дождем, прихорашивалась в ожидании скорого рассвета. Впереди ее ждало много дел: следовало унять дожди, очистить прозрачностью воздух, подобрать краски, подмешать в них багрянец, выпустить на волю ветра. Конец октября, а деревья еще полны листвы…