Голоса

оторопел: он ожидал увидеть кого угодно, но только не великого Поэта.
     «Я умер», – пронеслось у него в голове.
   – Вовсе нет. Вы живы, но прибываете в некоем состоянии, похожем на сон. – Произнёс визави, поднимаясь со скамейки.
     Парень тоже поднялся, отряхнулся и направился к Солнцу русской поэзии. Его почему-то не удивило, что «Наше всё» читает его мысли.
   – Так Вы мне снитесь?
   – Нисколько. Вы, а вернее душа Ваша, пребывает сейчас в Тонком мире. Сей мир не предметный, но образный. Всё, что Вы видите вокруг, существует только в Вашем воображении.
   – И Вы?
   – И я.
     Егор не поверил: всё окружающее выглядело настолько реалистичным и фантастичным одновременно, что, скорее, походило на какой-то розыгрыш или съёмку фильма. Но съёмочной группы поблизости не было, да и место совсем не напоминало павильон киностудии.
     Не желая расставаться с иллюзией, молодой человек протянул руку.
   – Разрешите представиться, Егор Ерохин. – Он не решился назвать себя поэтом перед гением словесности.
     Пушкин, широко улыбаясь, приподнял цилиндр и так же протянул руку. Их ладони встретились, но ощущения оказались странными: ни тепла руки, ни крепости пожатия он не почувствовал.
Растерянность отразилась на лице парня.
   – Хотелось бы мне более обстоятельно поведать Вам о столь странных ощущениях, кои Вы теперь испытываете, но…
Сколь скуп, сколь беден мой язык
В желанье выразить словами
Всего, что происходит с Вами,
Чтоб разум суть сего постиг.
Как спелой осени убранство
Таит в себе непостоянство,
Так Ваши чувства, слух и речь
Стремятся формами облечь
Энергии внутри пространства,
Придав всему знакомый вид –
Пустой мираж, что так манит.
   – А голос? Как же голос? Я же слышу его!
   – Вы и прежде его слышали, не так ли?..
   – Может быть. Однако там всё было по-другому. Он звучал внутри меня, а теперь извне.
   – Здесь всё иное, – в тон ему ответил собеседник. – И Вы теперь не тот, что прежде, в полном смысле слова, но пока не разумеете этого. А посему не желаете ли пройтись? – Певец красоты широким жестом указал на дорожку, уходящую вглубь парка.
   – Не откажусь.
     И они вместе не спеша пошли туда, где по одну сторону виднелась белоснежная ротонда, а по другую, чуть ближе, из-за деревьев выглядывала уютная беседка.
   – Так вот, Вы лицезрите меня в образе, что близок Вам и дорог.
   – А кто Вы на самом деле?
   – Для Вас, как и в оные времена, – Александр Сергеевич Пушкин, – снова приподняв цилиндр и слегка кланяясь, произнёс собеседник. – Я здесь, чтобы помочь Вам найти ответы на все Ваши затруднения. Вопрошайте, милейший.
   – Я слышу голоса. Они помогают мне писать стихи. Но из-за этого возникает чувство, что стихи написаны другими, а я лишь посредник, выдающий их за свои. Мне бы хотелось разобраться в этом.
   – Превосходно! Будьте покойны: стихи Вы пишете сами.
   – Если всё так, то почему я не могу писать без голосов?
   – Не стоит поспешать в выводах, мой друг. Вы ведь позволите мне Вас так величать?
   – Буду польщён.
   – Вот и чудесно. Не приходилось ли Вам, любезный, размышлять о том, куда устремляется душа наша, покинув телесную обитель?
   – Это всем известно: сорок дней до Божьего суда душа ходит по Земле, а потом попадает в рай или в ад.
   – Допустим. А ведаете ли Вы, в каких заботах она пребывает, оставаясь в раю?
   – Не знаю. Гуляет, наверное, по Эдемскому саду и наслаждается красотой.
   – И только?..
   – Ну, да. А что ещё?
   – В Мире всё устроено гораздо сложнее, чем вам представляется. Если хорошо поразмыслить, то ничто не умирает навеки. А смерть… есть тайна, непонятная доселе никому из тех, что ныне здравствуют, – всего лишь переход в царство вечности, неведомое живущим, но существующее. – Поэт сделал многозначительную паузу и продолжил. –  Так вот, мой дорогой друг, души, не отступившие от Господа, привыкшие прибывать в труде, отдавая себя всецело литературе, науке, искусству или иному высокому стремлению, и после перехода в Мир иной не оставляют своих занятий. Вряд ли я ошибусь, предположив, что Вы слышали о праведниках, кои, помогая страждущим при жизни, врачуя их душевные и телесные недуги, и по кончине своей продолжают исцелять тех, кто взывает к ним о помощи.
   – Слышал.
   – А как быть поэтам? Живописцам? Музыкантам? Куда устремлены их душевные энергии, те, что как и прежде, рождают творения?..
     Классик приостановился и пристально посмотрел на Егора.
   – Они устремляются снова к людям, – медленно произнёс молодой человек, ошеломлённый этим открытием.
   – Истинно так. Могучая творческая энергия окутывает Землю невидимыми нитями, словно кокон. Вам доводилось ли созерцать море?
   – Да, в детстве с родителями.
   – Тогда Вам будет легко постигнуть, как всё утроено. Сие явление подобно морской стихии: глубине неведомо, какие страшные бури гуляют на поверхности.
     Парень был явно удивлён. Он моментально представил себе голубую планету, покрытую светящейся оболочкой, наружную почти оранжевую часть которой штормило, как на картине Айвазовского «Девятый вал». К середине цвет постепенно бледнел, становясь жёлтым, а волны напоминали ласковый прибой. Далее волнение более походило на рябь, а нижняя кромка, близко подходящая к Земле, выглядела белесоватой и едва колыхалась.
     Голос просветителя прервал его видение:
     – Чувствительность души к единообразным вибрациям, определяет творческие наклонности человека, а минуты соприкосновения с оными зовутся вдохновением.

     Спутники поравнялись с беседкой. По её решётчатой стенке к самой крыше поднимались стебли вьющейся розы. Пурпурные цветы, обрамлённые малахитовой зеленью, источали сладковатое благоухание. Немного задержавшись, чтобы отметить свежесть и изящество нежных лепестков, они пошли дальше, продолжая разговор.
   – Тем, кто увлечён великим русским языком, знакомо дивное слово «воодушевление». Вы только вслушайтесь – во-о-ду-шев-ле-ние, - нараспев произнёс Александр Сергеевич, – то суть возвышение души. В сии моменты талантливые люди погружаются в объятия тонких энергий, кои станут доступны им всецело. Чем выше витает дух[sup]3[/sup], упоенный дарованным ему светом, тем более ему дано узреть.
   – Так значит, я слышу голоса, когда у меня происходит душевный подъём?
   – Именно. Вы адепт, и посему способны в творческом треволнении достигать эфира[sup]4[/sup], дабы потом, открыть другим то, что родилось в душе Вашей по Божьей воле. Голоса не диктуют стихов, они лишь ведут Вас туда, где плещется Ваше воображение и просыпается то, что некогда было забыто. Случалось ли Вам видеть необычные сны, кои потрясли Вас и показали мир по-иному?
   –  Иногда.
   – Сие означает, что душа Ваша способна освобождаться от оков бытия, дабы обрести нечто новое, прежде недоступное.

     Тут внимание Егора привлёк женский силуэт внутри ротонды. Прекрасная дама стояла вполоборота. Он не мог подробно разглядеть её черты, но светло-каштановые золотистые волосы, собранные в высокую причёску, открытые плечи, статная фигура в бледно-розовом пышном платье до пола отчего-то казались очень знакомыми.
     Парень даже не успел подумать о том, кто бы это мог быть, как его попутчик оказался возле неё. Пушкин трепетно прижимал изящные женские руки с тонкими запястьями к своей груди и, шепча что-то по-французски, целовал их.
     Егор застыл, как завороженный. Конечно! Как он сразу не догадался, что перед ним Натали! Наталья Николаевна Гончарова. Кто как ни она должна быть рядом с гением?! Много раз бывая в Москве в командировках, он специально приходил на Арбат, чтобы полюбоваться четой. Но ни скульптура, ни портреты этой женщины не передавали и сотой доли её красоты! Большие широко распахнутые карие глаза обрамляли пушистые ресницы, маленькие алые пухлые губки с чётко очерченным контуром сложились в загадочную улыбку, лёгкий румянец щёк только подчёркивал безупречную белизну кожи, а тонкая талия делала её воздушной, похожей на фарфоровую статуэтку. Она была значительно выше поэта, но это нисколько не нарушало гармонии, исходящей от них. Александр Сергеевич называл её своей Мадонной, Ангелом и смотрел так, будто они не виделись целую вечность.
     Молодой человек так и стоял, восхищённо глядя на изумительную пару. А когда захотел подойти, классик отрицательно покачал головой. Через несколько мгновений Натали растаяла в воздухе, а собеседник снова оказался рядом. Стало немного грустно и жаль расставаться с таким чудесным видением.

     Дорожка, по которой гуляли литераторы, сделала крутой поворот. В сторону от него уходила тропинка, ведущая к горбатому мостику через небольшую речушку. Туда они и направились.
     Поэт продолжил:
   – Людям ведома ещё одна сила, что становится живительным источником переживаний и увеличивает способность восприятия. Та сила есть любовь.
Скажите, кто ночной порой
Тревожит струны вашей лиры,
Чей образ ласковый и милый
Уносит думы и покой?

     Егор отчётливо вспомнил последнюю встречу с Настей спустя год после их разрыва. Однажды поздним вечером он, как обычно, притормозил свою «Ладу» возле ночного клуба в ожидании клиентов. К нему подошёл хорошо одетый парень и, сунув денег, попросил отвезти его знакомую по адресу. В стриженой девице с ярко-малиновыми волосами, одетой в мини юбку и слишком откровенную кофточку, он не сразу узнал свою Настёну. По всей её руке от кисти до плеча извивался замысловатый татуированный рисунок, а вызывающий макияж и серьга на брови довершали образ. Заглянув в машину, она истерически рассмеялась и сказала, что не поедет на такой колымаге…

   –  К сожалению, моё сердце свободно, – печально сказал Егор.
   – Как это возможно? Разве вы слепы? – Смеясь одними глазами, спросил классик. – Я не верю, что столь одарённый молодой человек может не замечать красоты женщин, оставаться равнодушным к театру, балету, цыганским песням…
   – Нет, мне нравятся девушки, и театр я очень люблю, но при нашем ритме жизни на это остаётся совсем мало времени.
   – Лукавите, друг мой, ох, лукавите... Ну да ладно! Всему свой черёд.

     Они остановились на середине мостика. Парень опёрся на перила. Перед ними открывался прекрасный вид: парк будто бы раздвинулся, обнажив с одной стороны лесистые горы, а с другой – серые скалы, подпирающие бесконечно-голубое небо. Речка, убегая под мост, весело звенела, перескакивая с камня на камень.
   – Спасибо Вам, Александр Сергеевич!  Вы мне помогли понять природу голосов и рассеяли все сомнения. Теперь я знаю, что нужно делать.
   – Вот и славно! Но это ещё не всё. В своём письме к князю Вяземскому[sup]5[/sup], я как-то написал: «Что ни говори, век наш – не век поэтов. Жалеть, кажется, нечего. А всё-таки жаль…»
   – Да, я читал.
   – Ныне, покуда взирал я на Ваш Мир через образы и чувства, кои Вы переживали, открылось мне: сей век, в котором Вы живёте, жесток и непонятен. В нём нет ни трепета сердец, ни слога высокого на устах. В душах холод, бесчестие и помыслов порочных пляс. Всё труднее мне чувства добрые лирой пробуждать.
   – Всё так. Алчность, пошлость и пустословие правят балом, превращая нашу жизнь в одно большое шоу.
   – Сие ужасно! Шоу, что за диковинное слово?