трудно без книжных указаний, но все же для
пытливого уха среди нее всегда зазвучат новые струны, и дальнозоркий глаз
всегда усмотрит новые тона.
Много на Руси истинной природы; надо беречь ее.
«У вас много своеобразного и ваш долг – сохранить это», – твердил мне на днях
один из первых художников Франции.
Говоря о заботливом отношении к природе, попутно нельзя не сказать тут же
двух слов о сохранении мест, уже освященных природою, о сохранении
исторических пейзажей и ансамблей.
О сохранении исторических памятников теперь, слава Богу, скоро можно уже не
говорить, на страже их скоро станут многолюдные организации с лицами
просвещенными во главе. Но мало охранить и восстановить самый памятник,
очень важно, насколько это в пределах возможного, не искажать впечатления
его окружающим.
Не буду говорить о таких мелочах, как надстройка над древней крепостной
башней белой отштукатуренной колокольни (кажется, в Порхове), но, например,
сооружение Больших Гостиных Рядов в Москве – дело прекрасное, но отступи
оно еще дальше от Кремля, и Лобное место не стало бы казаться
плевательницей, а Василий Блаженный стоял бы много свободнее. И поэтому
каждый раз, проезжая мимо Рядов, невольно бросаешь недовольный взгляд на
них.
Всякое общение с природой как-то освящает человека, даже если оно
выражается в такой грубой форме, как охота. Охотникам знакомо тягостное
чувство при отъезде из природы; охотник скорей других прислушается в городе
к далекому свистку паровоза и вздохнет не о том, что лишняя птица остается
живою, а почему не он уезжает в природу.
Всегда особенно много ожидаешь и притом редко в этом ошибаешься, когда
встречаешься с человеком, имевшим в юности много настоящего общения с
природой, с человеком, так сказать, вышедшим из природы и под старость
возвращающимся к ней же.
«Из земли вышел, в землю уйду».
Слыша о таком начале и конце, всегда предполагаешь интересную и
содержательную середину и редко, как я сказал, в этом обманываешься.
Иногда бывает и так, что под конец жизни человек, не имеющий возможности
уйти в природу физически, по крайней мере, уходит в нее духовно; конечно, это
менее полно, но все же хорошо заключает прожитую жизнь.
Люди, вышедшие из природы, как-то инстинктивно чище, и притом уж не знаю,
нашептывает ли это мне всегда целесообразная природа, или потому, что они
здоровее духовно, но они обыкновенно лучше распределяют свои силы, и реже
придется вам спросить вышедшего из природы: зачем он это делает, тогда как
период данной деятельности для него уже миновал?
«Бросьте все, уезжайте в природу», – говорят человеку, потерявшему
равновесие, физическое или нравственное; но от одного его телесного
присутствия в природе толк получится еще очень малый, и хороший результат
будет, лишь если ему удастся слиться с природой духовно, впитать духовно
красоты ее, только тогда природа даст просителю силы и здоровую, спокойную
энергию.
Тем и важно, что искусство теперь направляется усиленным ходом в жизнь, в
природу, и толкует зрителям и слушателям разнообразными наречиями красоту
ее.
Но нельзя исключить из красоты и жизнь вне природы. Пусть города громоздятся
друг на друга, пусть они закутываются пологом проволочной паутины, пусть на
разных глубинах шныряют змеи поездов и к небу вавилонскими башнями несутся
стоэтажные дома. Город, выросший из природы, угрожает теперь природе; город,
созданный человеком, властвует над человеком. Город в его теперешнем
развитии уже прямая противоположность природе; пусть же он и живет красотою
прямо противоположною, без всяких обобщительных попыток согласить
несогласимое. В городских нагромождениях, в новейших линиях архитектурных,
в стройности машин, в жерле плавильной печи, в клубах дыма, наконец, в
приемах научного оздоровления этих, по существу, ядовитых начал – тоже
своего рода поэзия, но никак не поэзия природы.
И ничего устрашающего нет в контрасте красоты городской и красоты природы.
Как красивые контрастные тона вовсе не убивают один другого, а дают сильный
аккорд, так красота города и природы в своей противоположности идут рука об
руку и, обостряя обоюдное впечатление, дают сильную терцию, третьей нотой
которой звучит красота «неведомого».
1901 г."https://roerich-lib.ru/
...Други!
Так бы все наши природолюбы и биологи понимали и чтили Великую природу!
В.Н.
********
https://roerich-lib.ru/ МАЛАЯ РЕРИХОВСКАЯ БИБЛИОТЕКА
Н.К. Рерих
ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА
Рерих Н.К. Человек и природа: [Сб. ст.]. – 2-е изд., исправ. – М.: Международный Центр Рерихов, 2005. – 140 с.
Очерки Н.К.Рериха, собранные в данной книге, – это размышления о духовном познании Космоса, Земли и самого человека. Трагедия природы в нашем веке предопределена уничтожением духовности. Никто, может быть, не доносит до нас эту истину, это предупреждение в такой ясной и неопровержимой форме, как Н.К. Рерих.
Рерих «слит душой с природой, а природа знает больше нас, природа и есть жизнь, жизнь – есть путь», – писал Вс.Н.Иванов.
ЗАКОН ЗВЕЗДЫ И ФОРМУЛА ЦВЕТКА
Впервые открыв для себя полотна Николая Рериха (было это около четырех десятилетий назад), я поразился, прежде всего, непривычному и, в то же время, неотразимо убедительному видению им природы, восприятию ее как вместилища человечества. Понятно, когда дело касалось гималайских вершин, уходящих в бесконечность пространства и времени. Но отчего и в «Сергии-строителе», где горизонт перегораживают леса срединной Руси, и в «Заморских гостях» – то же самое ощущение вселенского пейзажа?
Конечно, не в безвоздушном пространстве складывалось отношение Рериха к окружающей природе. К его часу в отечественной живописи и словесности уже явственно обозначился этот вселенский взгляд. Вспомним «Ветку» Александра Иванова в Третьяковской галерее – этюд к «Явлению Христа народу». Это ведь сознательные поиски пейзажа, соответствующего всечеловеческой значимости действа. Вспомним левитановское «Над вечным покоем». И Лермонтова, сумевшего в «Демоне» охватить единым взглядом весь Кавказ, что доступно стало человеку лишь в прошлом веке, да и то с борта космического корабля. И философские постулаты русского космизма на грани XIX и XX веков...
Но все же нечто иное, неповторимо индивидуальное увиделось мне тогда в диалоге Рериха с природой России и Индии, в пересвечивании между собой далеких ночных созвездий и лампадных огоньков, плывущих по водам Ганга. Парадоксальное соединение несоединимого: конечности единичной жизни света лампады, цветка, бабочки, человека и бесконечности мерцающих в ночи звездных миров. Некая всеобщая связь, которую его современница Марина Цветаева определила емким пятисловием: «закон звезды и формула цветка»[1].
Сам же Рерих скажет об этом в «Наставлении ловцу, входящему в лес» так:
Я привел тебя к широким
рекам и к необъятным
озерам. И я тебе показал
океан. Видевший бесконечное
не потеряется в конечном.
Ибо нет бесконечного леса.
И каждую топь можно обойти [2].
Не так все буквально в этом утверждении. Вглядываясь, вдумываясь в картины Рериха, я все больше понимал: и лес, и каждый его лист, каждая хвоинка и травинка, и каждая жизнь в этом мире тоже могут стать бесконечными. И искал разрешение противоречия между буквальным ответом и его философско-поэтическим подтекстом, за разъяснениями обратившись к самому Рериху, к тому, что он думал и писал о союзе и противостоянии человека и природы. С тех пор и иду по этому удивительному, этому неисчерпаемому пути.
И тебя приглашаю, читатель, в отрадное для души путешествие в мир природы, каким он виделся великому художнику и мыслителю России. А в путеводители можешь взять эту книгу, в которой собрано под одной обложкой немало жемчужин, так щедро разбросанных в письменах, статьях, этюдах Рериха.
(Прошу читателя об одном: не воспринимай мои страницы, предваряющие знакомство с мыслями самого Николая Константиновича, как некий философский трактат или как очередной экологический манифест, приспосабливающий известное имя к «горячим точкам» нынешнего бытия. Это всего лишь заметки, сделанные в размышлениях над страницами Рериха. И буду рад, если разбужу в тебе, читатель, желание углубиться в неповторимый рериховский мир, открыть его для себя.)
В статье «Радость искусству» Николай Рерих выделяет примечательную черту первобытного художника, который, сделав всего один шаг от природы, еще не знал шаблонов, штампов. Именно это обеспечивало первое условие искусства – искренность и неповторимость: «В многотысячных собраниях предыдущих эпох вы не найдете ни одного точного повторения вещи» [3].
Только с пришествием бронзы и железа древнее человечество впервые открывает для себя диктат стандарта, шаблона: «...в эпоху, переходную к металлу, вас поразит однообразие форм, их недвижность; чувствуется обесценивание ювелирных каменных вещей – перед неуклюжим куском металла. Энергия творчества обращена на иные стороны жизни. Гончарство также теряет свое разнообразие, и орнаменты иногда нисходят до фабричного штампования тканями и плетениями. Время штампования человеческой души» [4].
С одной стороны, это был гигантский шаг вперед, к «ноу хау» первобытной цивилизации. С другой – это был и первый шаг к отрыву человека от Праматери-Природы. Сейчас отрыв зашел очень далеко. Не только в материальных, но и в духовных ипостасях жизни. И, говоря словами Рериха, «сердце человеческое болезненно корчится от всего неестественного» [5].
Нет, Николай Константинович не отрицал за рукотворной «второй природой» права на своеобразную красоту, но понимал, что она никогда не заменит красоты естественной, первозданной. «Город, выросший из природы, угрожает теперь природе; город, созданный человеком, властвует над человеком. Город в его теперешнем развитии уже прямая противоположность природе; пусть же он и живет красотою прямо противоположною, без всяких обобщительных попыток согласить несогласимое. В городских нагромождениях, в новейших линиях архитектурных, в стройности машин, в жерле плавильной печи, в клубах дыма, наконец, в приемах научного оздоровления этих, по существу, ядовитых начал – тоже своего рода поэзия, но никак не поэзия природы. <...> ...Красота города и природы в своей противоположности идут рука об руку и, обостряя обоюдное впечатление, дают сильную терцию, третьей нотой которой звучит красота “неведомого”» [6].
Великий защитник и созидатель красоты, Рерих предчувствовал эстетику XX века на самой его заре как сопряжение несопрягаемого. Гармонично погружены в природу Парфенон и Покров на Нерли, деревянные елки Кижей и валаамские скиты. И кажется: просто было это делать древним мастерам, ведь в природную среду была погружена и вся жизнь тогдашнего человека. На самом деле простота любых гениальных, точно вписанных в природные окрестности творений наших предков – простота кажущаяся. Но наш век всей античеловечной, противоестественной громадой своей индустрии, своих безликих небоскребов, трущоб и «хрущоб», на первый взгляд, сделал такое соединение действительно невозможным.
